Страница 63 из 70
— Будешь рядом? — спросила она.
— Конечно, буду.
Она кивнула, веки уже слипались. Саша, глядя на нее, удивил себя, сказав:
— Ты так похожа на нашу мать.
Ее глаза открылись, радость пропала, лицо закрыли тени. Он сказал с улыбкой:
— Наша мама всегда оставляла хлеб в печи на ночь. Для домового.
— И я так делала, — сказала Вася. — Когда жила в Лесной земле.
— Отец шутил над ней за это. Тогда он всегда был счастливым. Они… сильно любили друг друга.
Вася села прямее.
— Дуня мало о ней рассказывала, когда я уже подросла и могла запомнить. Наверное, Анна Ивановна запрещала. Наш отец не любил ее, он любил нашу маму.
— Они радовали друг друга, — сказал Саша. — Даже мальчиком я это видел.
Было сложно говорить о том времени. Он уехал через год после смерти матери. Остался бы он, если бы она жила? Он не знал. В Лавре он пытался забыть мальчика, которым был — Александра Петровича с его силой, верой, рвением и глупой гордостью. Мальчика, что восхищался матерью.
Но теперь он вспоминал. Он говорил. Он рассказывал сестре о праздниках зимой, о детских шалостях, о его первом мече, первой лошади, и о голосе матери, смеющемся в лесу перед ним. Он рассказывал о ее руках, ее песнях и ее подношениях.
А потом он заговорил о Лавре зимой, спокойствии монастыря, звоне колоколов над сонным лесом, медленных молитвах, что отмечали холодные дни, вере его наставника, к которому прибывали люди со всех сторон. Он говорил о днях в седле, ночах вокруг костра: он говорил о Сарае, Москве и обо всем между.
Он говорил о России. Не о Твери, Владимире или княжествах сыновей Киева, а о России с ее небесами и землей, ее народом и гордостью.
Она слушала с большими глазами, полными, как чашки, теней.
— За это мы боремся, — сказал Саша. — Не за Москву или даже Дмитрия, не ради князей. А ради земли, что родила нас, людей и чертей.
33
На пороге зимы
Вася проснулась от прикосновения раннего снега к лицу.
Саша уснул, перестал шептать молитвы в тишине ночи. Воздух был холодным, землю покрыл иней. Голоса людей утихли вокруг. Все, кто мог спать, делали это, набирались сил до рассвета.
Холодный ветер пронесся над лагерем русских, трепал их знамена и сыпал снег на землю.
Вася глубоко вдохнула и встала на ноги, опустила плащ на спящего брата. Она увидела Медведя. Он был в облике человека, замер за красными углями их костра. Он следил за снежинками, что падали с неба.
— Еще рано для снега, — сказала Вася.
Страх впервые мелькнул на лице Медведя.
— Сила брата растет, — сказал он. — Еще испытание, морская дева. Это будет сложнее всего.
Вася выпрямила спину.
Зимний король выехал из тьмы, словно холодный ветер нес его к ней, и копыта его лошади без звука били по грязи, посыпанной снегом.
Две армии и ее спящий брат словно пропали. Остались только она, король хаоса и король зимы, окруженные вихрем нового снега. Морозко не был тонким и почти бесформенным созданием, как было летом, но и не был величавым и нарядным правителем зимы. Он был в белом, первые заморозки нового времени года.
Он остановился и слез с лошади.
Ее горло пересохло.
— Король зимы, — сказала Вася.
Он окинул ее взглядом. Он не смотрел на Медведя, но от этого складывалось сильное впечатление.
— Я знал, что ты будешь биться, Василиса Петровна, — сказал он через миг. — Но не знал, каким способом.
Только тогда он посмотрел на брата. Холодная ненависть вспыхнула между ними.
— Ты всегда был невыносим, Карачун, — сказал Медведь. — А ты думал, что произойдет, когда ты бросил ее без подсказок, как победить?
— Я думал, что ты сделала выводы, — Морозко повернулся к Васе. — Ты видела, на что он способен.
— Ты знал это лучше меня, — сказала Вася. — Но освободил Медведя, потому что был в отчаянии. Я тоже была в отчаянии. Он поклялся тогда тебе, а теперь — мне.
Она подняла руки. Золото сияло на ее запястьях силой.
— Да? — Морозко холодно взглянул на них. — А после его клятвы? Разве ты не пугала людей в его обществе? Не ощутила вкус жестокости?
— Ты не знаешь меня? — сказала она. — Я любила опасность с детства. Но я не любила жестокость.
Морозко разглядывал ее лицо, искал что — то, и она отвела взгляд, злясь. Он рявкнул:
— Посмотри на меня!
Она рявкнула:
— Что ты ищешь?
— Безумие, — сказал он. — Жестокость. Ты думаешь, опасность Медведя очевидна? Он будет влиять на твой разум, пока в один день ты не рассмеешься от крови и страданий.
— Я еще не смеюсь, — сказала она, он посмотрел на золото на ее запястьях. Она должна была стыдиться? — Я получила власть, где смогла ее найти. Но не стала злой.
— Разве? Он умен. Ты падешь, сама того не зная.
— У меня нет на это времени, — теперь она на самом деле злилась. — Я бегала во тьме, пытаясь спасти всех, кто нуждается во мне. Я поступала хорошо и плохо, но я не такая. Я — это я. Ты не вызовешь во мне стыд, Морозко.
— Точно, — сказал ей Медведь. — Не нравится соглашаться с ним, но ты должна ощущать вину за это. Поругай себя немного.
Она не слушала его. Она шагнула к королю зимы, чтобы видеть его лицо даже во тьме. И там были чувства: гнев, голод, страх, даже горе. Его безразличие пропало.
Гнев покинул ее. Она взяла его за руку. Он не мешал, его пальцы были холодными и легкими. Она тихо сказала:
— Я созвала все силы этой земли воевать, зимний король. Это нужно было сделать. Мы не можем биться среди своих.
— Он убил твоего отца, — сказал Морозко.
Она сглотнула.
— Я знаю. И теперь он обязан помочь мне спасти мой народ, — она подняла свободную руку и коснулась его щеки. Она была близко, видела, как он дышит. Она прижала пальцы к его лицу, чтобы он посмотрел в ее глаза. Снег быстрее сыпался с неба. — Ты будешь биться с нами завтра? — спросила она.
— Я буду там для мертвых, — сказал он, отвел взгляд на лагерь в стороне. Она не знала, сколько людей увидит следующие сумерки. — Тебе не нужно там быть. Еще не поздно. Ты сделала, что могла, сдержала слово. Ты и твой брат можете…
— Поздно, — сказала она. — Саша уже не оставит Дмитрия. И я… тоже должна.
— Должна из гордости, — парировал Морозко. — Ты хочешь послушания чертей и восхищения князей, потому рискуешь рядом с Дмитрием. Но ты не видела боя.
— Не видела, — ее голос стал холодным, как его. Она опустила руки, но не отошла. — Но да, я хочу восхищения Дмитрия. Я хочу победить, даже хочу власть над князьями и чертями. Мне не запрещено желать, зимний король.
Они почти дышали друг другом.
— Вася, — тихо сказал он. — Думай не только этим боем. Мир безопаснее, если Медведь на его поляне, и ты должна жить. Ты не можешь…
Она прервала его.
— Я уже поклялась, что твой брат не должен возвращаться. Мы понимаем друг друга. Порой это пугает меня.
— Я не удивлен, — сказал он. — Ты — дух моря и огня, а он — худшее, что может возникнуть в тебе, но в большом размере, — он прижал ладони к ее плечам. — Вася, он опасен для тебя.
— Так убереги меня, — она посмотрела в его глаза. — Оттащи меня, когда он потянет меня далеко. Тут должно быть равновесие, Морозко, между ним и тобой, между людьми и чертями. Я родилась быть между. Думаешь, я не знаю этого?
Его глаза были печальными.
— Да, — сказал он. — Знаю, — он посмотрел на Медведя, в этот раз братья тихо оценивали друг друга. — Это твой выбор, не мой, Василиса Петровна.
Вася слышала выдох Медведя, поняла, что он боялся на самом деле.
Она опустила голову на миг на шерсть и мех плеча Морозко, и его ладони скользнули на ее спину, прижали ее на миг между днем и ночью, между порядком и хаосом.
«Забери меня в тишину, — хотела она сказать. — Я не выношу шум и вонь людей».
Но это было в прошлом, она выбрала путь. Она подняла голову и отошла.
Морозко вытащил из рукава что — то маленькое и сияющее.