Страница 32 из 56
— Они сделали тебя тем, кто ты есть? — прищурившись, спрашивает она. Конечно, она услышала только это.
— Да, Тори, и этим тебе меня не упрекнуть. И хочешь знать почему?
Она встает со своего места, впервые за несколько часов, и нервы натягиваются при мысли о том, что она может сделать. Последний раз, когда мы ссорились, был в прошлом году, в тот гребаный день.
— Я не знаю, что ты хочешь, чтобы я сказала или сделала, ЭйДжей. — Она открывает холодильник и достает бутылку воды. — Ты хочешь, чтобы я снова вскрыла для тебя свои раны, чтобы ты мог увидеть кровь?
Ее слова резкие и неожиданные, и я бы хотел сказать «да», но то, как она задала вопрос, сделает мой ответ ответом настоящего козла. Но ведь это было бы справедливо — открыться мне, хоть немного, особенно теперь, когда она знает о моем прошлом.
— Я хочу помочь тебе, — предлагаю я.
— Ну, ты не можешь помочь мне, — говорит она, усаживаясь обратно.
— Расскажи мне хоть что-то, Тори. Скажи, чем твой разум занят прямо сейчас.
Я устал стоять так. Я стою так уже слишком долго. Все, что мне хочется сделать — вернуться, найти Кэмми и Эвер и задать им миллионы крутившихся в моей голове вот уже несколько часов вопросов, а потом съесть праздничный кекс с Эвер.
— Если расскажу тебе хоть чуть-чуть, ЭйДжей, это вызовет у меня еще одно эмоциональное расстройство. Ты этого хочешь? — спрашивает Тори спокойно.
— А может, именно это тебе и нужно, Тори. Ты не думаешь, что держать в себе все это может быть опасно? Что это может разрушить тебя?
— Слушай, если твое прошлое вернулось и одарило тебя своим светом, и ты понял, что мечты действительно сбываются, это не значит, что ты можешь сидеть тут и разглагольствовать обо всем этом. Ты не знаешь, о чем говоришь.
— Отлично, — говорю я, отталкиваясь от стола. — Полный порядок. Мы справляемся с твоим прошлым с момента рождения Гэвина, но, видимо, для тебя слишком тяжело выдержать один день моего прошлого. — Я хватаю пальто с одного из обеденных стульев и перекидываю его через плечо. — Не жди меня.
Ничто не помешает мне быть с дочерью в ее день рождения. Ничто.
— Куда ты идешь? — шипит Тори. — Ты забыл, что у тебя есть ребенок?
Ее слова бесят меня, как не бесило ничего из сказанного ею ранее. Я забыл, что у меня ребенок?
— Ты издеваешься сейчас, да? — спрашиваю я, кипя от гнева. — Как насчет того, чтобы хоть раз взять на себя ответственность за него?
Ее лицо становится красным, а глаза распахиваются, словно она готова закричать. Я поднимаюсь по лестнице в комнату Гэвина и забираю его из кроватки. Он не спит, лежит и с улыбкой разглядывает свои погремушки. Неудивительно, учитывая, что уложил я его сегодня на час раньше. Меняю ему подгузник, загружаю сумку для подгузников, одеваю его как для прогулки и беру на руки. Закинув сумку через плечо, я беру Гэвина и возвращаюсь на кухню, проходя мимо Тори.
— Куда ты идешь? — шипит она.
Я не останавливаюсь, просто сообщаю ей на ходу:
— К людям, которые открыты со мной.
— Ты хочешь переспать с ней, да?
— О чем, черт возьми, ты говоришь, Тори? — кричу я. — Ты спяти… — и обрываю себя смешком. — Пофиг. Я уже знаю ответ на этот вопрос.
Она бежит за нами, пытается стащить сумку с моего плеча.
— Почему ты так зол на меня? — кричит она.
Я усаживаю Гэвина в его высокий стульчик и вручаю ему игрушку в надежде защитить от гнева его матери.
— Знаешь, что забавно, Тори? Все время слышишь истории о мужчинах и женщинах, в которых после брака словно щелкает какой-то невидимый переключатель, и они показывают себя настоящих. Вроде как это шутка. Люди смеются над этими историями. Если бы я знал, что ты будешь вести себя или станешь вот такой, как сейчас, я бы никаких отношений с тобой не заводил. Ты обманула меня. И это отвратительно.
— Обманула тебя? — кричит Тори. — Должно быть, так же, как моя мать обманула отца, чтобы завести второго ребенка. Она обманула его, ЭйДжей. Давай-ка расскажу. Она обманула его так чертовски хорошо, что он просто встал и ушел от нас за день до рождения моей сестры.
Я закрываю глаза, пытаясь переварить ее историю.
— Подожди, ты говоришь о Милли и Ральфе?
Потому что еще год назад я думал, что эти двое — ее родители. Теперь я знаю, что это не так, но она называет их мамой и папой.
Она смеется. Этот смех, который я ненавижу, тот самый, который говорит, что она снова падает в темную дыру своего сознания.
— Нет, я говорю о тех двоих, что дали мне мою дерьмовую жизнь в этом дерьмовом мире.
— Тори, — прошу я, схватив ее дрожащие руки, — поговори со мной.
— Зачем? — рыдает она. — Это не изменит прошлого. Вот почему мы не говорим о прошлом, ЭйДжей. Помнишь? Наш договор?
Я качаю головой в знак несогласия.
— Поговори со мной, — настаиваю я.
— Я не хочу говорить об этом, — упрямится она, сжав челюсти.
Вспоминаю, как в прошлом году нашел в задней части нашего шкафа те бумажки. Не было достаточно безопасного момента до сих пор, чтобы показать их ей, но теперь я словно на Рубиконе и не готов больше жить в вихре воспоминаний Тори — или от чего она там убегает в своей голове.
Поднявшись наверх в спальню, я отрываю дверь шкафа и убираю все барахло с верхней полки. Нахожу спрятанную коробку. Кладу ее на кровать, хватаю в горсть столько бумажных шариков, сколько могу, и несу ей.
— Начни с этого. Что это?
Она выхватывает их из моих рук, половина падает на пол. Спасая все, что может, Тори прижимает бумажные мячики к груди.
— Где ты нашел их? — спрашивает она, и краска сходит с ее лица.
— В шкафу. Я бы не сказал, что ты пыталась их спрятать, — говорю я.
— Я не хочу это видеть, — плачет она. — Забери их, выброси!
— Почему бы тебе не выбросить их, раз ты не хочешь их видеть?
Я не должен так давить. Я видел, что случилось в прошлый раз.
— Я не могу, — продолжает она, ее голос становится выше.
— Почему, Тори? — Я тоже повышаю голос.
— Потому что тогда я вспомню, что чувствовала, когда нашла свою маму, висящую на потолочной балке в ее спальне. Я вспомню, каково было голодать в пятилетнем возрасте. Я вспомню, что люди, которых любила больше всего на свете, умерли на моих глазах.
Слова Тори тихие, уверенные и одновременно сокрушительные. Она опускается на колени, бумажки выпадают из ее рук и катятся по полу. Мне нужно время, чтобы принять то, что она сказала. Как будто я пытаюсь решить сложное математическое уравнение. Или как если бы кто-то сказал мне, что небо на самом деле оранжевое, и все дело в том, что мой мозг просто неправильно его воспринимает. Я не понимаю и не могу понять. Тем не менее, слова имеют смысл. Прямо сейчас мне нечего сказать, но судя по тому, как она снова замыкается в себе, мне стоит сказать много. Хотя то, что я хочу сказать, не поможет. Все не будет хорошо. Это никогда не пройдет. С ней никогда не будет все хорошо.
— Ты кому-нибудь еще говорила?
— Нет, — выдыхает она сквозь рыдания.
Ее отец ушел. Мать покончила жизнь самоубийством, а сестра умерла от голода.
— Тори, сделай глубокий вдох, детка.
Таким дыханием она доведет себя до обморока. Она меня не слышит. Или решила не отвечать. Скорость ее дыхания увеличивается, и я знаю, что это не закончится хорошо. Поднимаю ее тяжелое тело на руки, несу в спальню и укладываю на кровать, поддерживая под спиной, чтобы помочь дышать.
— Посмотри на меня. — Она не открывает глаз. — Ты сорвешься, если не успокоишься. Тори, посмотри на меня.
— Они обвиняли меня, — выпаливает она. — Сказали, что это моя вина.
— Кто? — рычу я. — Кто, черт возьми, будет винить в этом ребенка?
— Мои бабушка и дедушка, — говорит она между быстрыми вдохами, — сказали мне, что я свела маму с ума. Сказали, что моя сестра умерла тоже из-за меня.
Я забираюсь на кровать и обнимаю ее за плечи.
— Ты знаешь, что это неправда. — Ее обида на бабушку с дедушкой и отца проникает в меня, в груди поднимается боль. — Никто не должен был винить тебя в случившемся.