Страница 11 из 12
В новое время кроме внеуниверситетских интеллектуалов, числившихся в академиях и научных сообществах, появились также интеллектуалы-аристократы, объединенные, скажем, масонской ложей – мистическим кругом общения, основанным на интерпретации ряда авторитетных для этого круга источников, разного происхождения, с целью духовного совершенствования. Масон, конечно, мог работать в университете, но способ производства знания в масонстве был другой, чем в университете, текст надо было понять не в его содержании, но в его вдохновении, увидев в знаках ключ к иному, лучшему и духовному миру. По сути, любой авторитетный для этого круга текст оказывался не просто иносказанием (техника иносказаний хорошо известна еще в античности), а подсказкой, призывом к религиозному обращению. Масонский способ чтения противостоит и схоластике, для которой реальность текста – только один из вариантов реальности вещей, и ренессансному филологизму, требующему учитывать контексты и восстанавливать правильные прочтения. Он требовал сразу отзываться на ту реальность, на которую намекает текст, видеть ее поверх текста, а подробности текста понимать не как «историю» в классическом смысле, ученый рассказ, а как «историю» в новом смысле, документ, делающий законными пережитые при чтении чувства.
Глава 3
Патристика и схоластика
Что исследует средневековая философия
Цель средневековой философии – исследование спасения. Эта цель имеет две задачи: выяснить способ существования человека и способ существования творения. Человек оказывается творением, предназначенным к спасению, и этим отличается от других творений, а так как человек ни с чем не сравним, то и спастись он может только в богочеловечестве, а не в простом изъявлении воли Бога или его собственной воли. Иначе спасение ничем не будет отличаться от промысла Бога о мире или от тех усилий самосохранения, которые предпринимает любое живое существо или даже любая вещь.
Но если человек – одно из творений, надо выяснить, что есть творение. Творение – это то, что принадлежит бытию-творению, а бытие-творение отличается от бытия-творца. Различие здесь состоит не в отношениях между причиной и следствием, как сочли бы мы, но в самом способе бытия: Бог «есть» бытие, а человек «имеет» бытие.
Фома Аквинский называет существующее «обладающим существованием», «устойчиво существующим». При этом любое существующее, сколь бы оно ни было устойчивым, какими бы не обладало постоянными свойствами, конечно, просто потому, что несовершенно – что эти же свойства вполне могут осуществиться и в другом существовании. Тогда Бог – это тот, кто заранее обладает в себе совершенством всякого существования, сбывается всякий раз как чистое действие бытия и потому не может утратить своего бытия и даже на самую малую часть передать его другому. Поэтому Бог творит мир как что-то другое по отношению к нему: как в плотнике, мастерящем табуретку, нет ничего от табуретки. Единственным особым случаем будет человек: так как он обладает свободой, в том числе свободой добиваться совершенства существования, а не только совершенства исполненности, то он способен обожиться, стать богом.
Средневековое определение истины: «Истина – это соответствие вещи и ума». Ум способен созерцать вещь не просто как некую данность, а как то, что можно постигать в ее самостоятельном существовании. Ум может смотреть, насколько вещь «умна», насколько она может быть предметом умственного постижения. И тогда устанавливается истина вещи, ее способность открыться уму в качестве таковой, а не как мнимость, не как домысел о вещи. Например, мы можем принять издали дерево за человека. Но если мы дальше подумаем, как мы будем общаться с этим предметом, мы определим, что это дерево – с ним мы общаться не можем, и истина его бытия – в том числе в том, чтобы не общаться с нами. Как и в античной софистике Протагора, так и в средневековой философии человек оказывается мерой всех вещей, но не в смысле Протагора, что человек может сам определить, что действительно существует, а что вымышлена, а в том смысле, что, понимая свою сотворенность, самостоятельность или свободу, человек понимает те же самые свойства и во всех вещах.
Средневековую философию делят на два больших периода – патристику (доуниверситетскую философию, от слова «отец», «отец церкви») и схоластику (университетскую философию, от слова «школа»). При этом схоластика начинается раньше, чем появляются университеты, в придворных и церковных школах: на востоке Иоанн Дамаскин (ок. 675 – ок. 753), а на западе Иоанн Скотт Эриугена (то есть Ирландорожденный, ок. 810–877) вполне уже могут считаться схоластами. Эти авторы систематизируют богословское знание, относясь к нему не как к поводу для вдохновения, импровизации и проповеди, но как к предмету вдумчивого и поэтапного толкования, переработки, сжатого и точного изложения. Но если говорить не о схоластах, которых было немало в разных школах, а о схоластике, буквально «школьном искусстве», или «искусстве быть школой», то ее институционализация происходит на Западе в XIII веке благодаря деятельности Альберта Великого (ок. 1200–1280) и его ученика Фомы Аквинского (ок. 1225–1274).
Схоластика ввела новые, прежде не существовавшие, правила производства знания. Прежде всего знание стало основываться не на воспоминании, не на том, что можно быстро вспомнить нужную цитату, а на устойчивой памяти: в аудитории вместе прочли и откомметировали всю книгу Аристотеля. Исчерпывающий комментарий, с рассмотрением всех попутно возникающих вопросов, заменил прежнюю свободную дискуссию и изучение лишь тех проблем, которые стали вызовом для церкви в настоящее время. Схоласт разбирает не только те вопросы, которые ставили его современники, но и те вопросы, которые могут быть поставлены исходя из самой логики текста.
Далее сами методы обучения становятся другими: истина – это уже не способность ума соответствовать откровению или действительному положению вещей, но постоянное повторение, перечитывание того, что только и может быть признано истинным. Так, лекция как главный принцип схоластического обучения подразумевает, что студенты следят за комментируемым текстом, а то и за комментарием, а цель лектора – показать, что этот комментарий безупречно работает, и значит, истина обладает общеобязательностью и может быть достигнута в любой аудитории.
Греческое слово «схоле», откуда произошло наше «школа», означает «досуг, занятие», как мы говорим «у меня сейчас занятия». Можно понять этот досуг и как отсутствие дел, которое, согласно Платону и Аристотелю, и побуждает к созерцанию, к рассмотрению более общих законов, чем те, которые встречаются нам в частных занятиях. Схоластика – это практика комментирования Аристотеля, возникшая в ответ на другую, арабскую практику систематического комментирования Аристотеля. Для арабских ученых Аристотель был источником истинных формулировок, и целью комментария было как бы «автоматическое» добывание истины. Но для схоластики Аристотель не мог заменить Откровение, и поэтому комментирование становилось жанром: студенты понимали, что именно такие речевые стратегии достигают несомненной истины в изучении такой-то области бытия. Задача схоласта поэтому – понимать, к какому жанру относится его или ее речь, и тем самым поддерживать систематическое получение истины о разных областях реальности.
По сути, уже в схоластике были заложены те основные конфликты, которые сопровождают университетскую философию вплоть до наших дней, включая основной конфликт XX века между англо-американской аналитической философией и европейской континентальной философией. Прежде всего схоластика движется в сторону номинализма, хотя и с большими боями и потерями, а именно, учения о принципиальной условности нашего языкового знака, что в пределе и дает аналитическую философию XX века, утверждающую, что все проблемы философии – от двусмысленности языковых выражений, и если систематически воспроизводить истину в университетских чтениях, можно преодолеть эту инерцию языка и языковых впечатлений. Аналитической философии противостоит континентальная, восходящая к принципиальному многообразию программ европейских университетов. Континентальная философия считает возможным привлекать данные разных наук для построения философской аргументации, указывая, что на философскую догадку может навести любой предмет, а полемическая страсть не может ограничиваться только языком, но должна включать в себя и критику мышления, изъянов чувства и рассуждения. Так что критическая университетская мысль и в своих спорах наследует изначальной ситуации схоластики.