Месть

Сидни начала копать.

Она просто хотела что-то взять на память о сестре, предмет, который можно хранить. И только когда по локти влезла в горелую кучу, поняла, что на самом деле делает.

Ищет способ вернуть Серену обратно.

Сидни стала умирать, но только во сне.

Кошмары начались, когда они покинули Мерит. Ночь за ночью она закрывала глаза и возвращалась к замерзшему озеру, тому, которое раскололось и поглотило ее и ее сестру три года назад.

В снах Серена была тенью на дальнем берегу, стояла, скрестив руки, ожидая, наблюдая, но Сид никогда не была на льду одна. Дол облизывал замерзшую землю, а Дом, Митч и Виктор образовали вокруг нее свободный круг.

А издалека, через озеро, к ним шел человек с широкими плечами и каштановыми волосами, легким шагом, с дружеской улыбкой.

Эли, который никогда не старел, никогда не менялся, никогда не умирал.

Эли, от которого у нее волосы становились дыбом, как никогда не удавалось холоду.

– Все в порядке, ребенок, – заверил Дом.

– Мы здесь, – поддакнул Митч.

– Я не дам ему тебе навредить, – сказал Виктор.

В итоге они все солгали.

Не по своей воле, просто не сумели сдержать обещания.

Озеро затрещало, как ветки в лесу. Лед принялся раскалываться под ногами.

– Назад! – крикнула Сидни, сама не зная кому, им или Эли, но разницы не было. Никто ее не слушал.

Эли шел через озеро, за ними, за ней. Под его ногами лед оставался гладким и твердым, но стоило Эверу сделать шаг, как кто-то исчезал.

Шаг.

Озеро треснуло под Домиником.

Шаг.

Митч пошел на дно как камень.

Шаг.

Дол поскользнулся и упал.

Шаг.

Виктор исчез.

Шаг.

Один за другим они утонули.

Шаг.

И тогда она осталась одна.

С Эли.

– Привет, Сидни, – сказал он.

Иногда у него был нож.

Иногда пистолет.

Иногда кусок веревки.

Но руки Сидни всегда были пусты.

Она хотела дать отпор, хотела устоять, встретиться с монстром, но тело всегда ее предавало. Ноги сами поворачивались к берегу, скользя и скользя, пока она бежала.

Иногда почти удавалось.

Иногда даже близко ничего не выходило.

Но что бы Сидни ни делала, сон всегда заканчивался одинаково.

Сид села, задыхаясь.

Она проснулась от треска льда, шипения и щелкания озера. Ей потребовалось мгновение, чтобы понять: звуки не последовали за ней из снов, они шли с кухни.

Трескалась скорлупа яиц.

Шипел и щелкал бекон на сковородке.

Родители Сидни никогда не готовили завтрак. В доме всегда была еда – по крайней мере, в банке у раковины всегда были деньги на еду, – но никто не устраивал семейных застолий, ведь это значило собраться в доме всем в одно и то же время. В отличие от кино, Сидни не просыпалась от запаха еды, ни в рождественское утро, ни в дни рождения, и уж точно не в случайный вторник.

Всякий раз, когда ее будили ароматы бекона или тостов, она знала, что Серена дома. Сестра всегда готовила завтрак, настоящее пиршество, слишком много, чтобы можно было съесть.

– Голодная, соня? – всегда спрашивала Серена, наливая ей стакан сока.

И в какой-то момент, прежде чем опознать комнату, Сидни чуть не вскочила с кровати, чтобы ринуться к сестре на кухню.

Ее сердце заколотилось. Но затем она увидела чужие стены квартиры и красную металлическую банку на незнакомой тумбочке, в которой находилось все, что осталось от Серены Кларк, и реальность вновь обрушилась на Сидни.

Дол тихо скулил у кровати, явно разрываясь между преданностью хозяйке и чисто собачьей любовью к еде.

– Голодный, соня? – тихо спросила она, потрепав его между ушами.

Пес облегченно фыркнул и повернулся, приоткрыв дверь носом. Сидни последовала за ним в квартиру. Это была съемная, одиннадцатая за их путешествие, пятый город. Хорошее место – они всегда останавливались в хороших. Жили в дороге – в бегах – почти шесть месяцев, и Сидни все еще ходила, затаив дыхание, наполовину ожидая, что Виктор отправит ее прочь. В конце концов, он никогда не говорил, мол, Сидни может остаться с ними. Просто никогда не приказывал ей уходить, а она никогда не просилась.

Митч был на кухне, готовил завтрак.

– Привет, ребенок, – сказал он. Митч – единственный, кто мог ее так называть. – Есть хочешь?

А сам уже делил яйца на две тарелки, три для него и одно для нее (зато Сидни всегда получала половину бекона).

Она подцепила шипящую полоску со своей тарелки, разделила ее с Долом и оглядела арендованную квартиру.

Сидни не скучала по дому.

Не скучала по своим родителям. Наверное, должна была, но, пожалуй, Сидни потеряла их еще до того, как исчезла: ее первые воспоминания были об упакованных чемоданах и нянях, последние – о двух тенях, что оставили ее в больнице после несчастного случая.

Нынешняя жизнь куда больше напоминала семейную, чем когда у Сид имелись мать и отец.

– Где Виктор?

– Ой… – У Митча стало такое сосредоточенное выражение лица, как у взрослых, когда они пытаются убедить, мол, все в порядке. Вечно думают, что, если ничего вам не скажут, вы ничего и не узнаете. Куда там.

Серена говорила, что всегда может определить, когда кто-то лжет, потому что все эти невысказанные вещи остаются в воздухе, делая его тяжелым, как перед бурей.

Сидни, возможно, не знала всей полноты лжи Виктора, но дыры никуда не делись.

– Он просто вышел прогуляться, – сказал Митч. – Я уверен, что он скоро вернется.

Сидни знала, что Митч тоже лжет.

Здоровяк отодвинул свою пустую тарелку в сторону.

– Ладно, – сказал он, доставая колоду карт. – Тяни.

Это была игра, в которую они играли с первых дней после Мерита, когда необходимость вести себя осторожно столкнулась с желанием выйти, а отсутствие Виктора означало, что Сид и Митч проводили много времени вместе (а добросердечный бывший заключенный, очевидно, понятия не имел, что делать с тринадцатилеткой, которая может воскрешать мертвых).

– Что бы ты делала, если бы оказалась… – Он осекся.

Сидни знала, что он думает «дома», но уточнила:

– В Брайтоне? Наверное, сидела бы в школе.

– Тебе нравилась школа?

Сидни пожала плечами:

– Мне нравилось учиться.

Митч просиял:

– Мне тоже. Только никогда не удавалось долго оставаться на одном месте. Приемные семьи и все такое. Так что я не особо заботился о школе… но ты с меня пример не бери. Я мог бы учить тебя…

– Правда?

Митч слегка покраснел.

– Ну, я многого не знаю. Но мы могли бы учиться вместе. – Вот тогда он впервые и достал карты. – Давай так: черви – литература. Трефы – естественные науки. Бубны – история. Пики – математика. Это послужит нам хорошим началом.

– А картинки? – спросила Сид.

Митч сверкнул заговорщической улыбкой.

– Картинки – мы выходим на улицу.

Теперь Сидни затаила дыхание и вытащила карту из центра, надеясь на короля или королеву.

Шестерка треф.

– Повезет в следующий раз, – сказал Митч, беря ноутбук. – Ладно, давай посмотрим, какие эксперименты мы можем провести на этой кухне…

Они уже почти создали самодельный вулкан, когда дверь распахнулась и вошел Виктор. Он выглядел уставшим, с напряженным лицом, словно ему было больно. Сидни почувствовала, как воздух давит на плечи.

– Есть хочешь? – спросил Митч, но Виктор отмахнулся от него, опустился на стул за кухонным столом, взял свой планшет и начал рассеянно листать страницы. Митч поставил у его локтя чашку черного кофе.

Сидни примостилась на стуле и изучающе уставилась на Виктора.

Всякий раз, когда она воскрешала животное или человека, то представляла себе нить, нечто плавающее в темноте. Воображала, как хватает эту нить и тянет к себе, на свет. Но даже вытащив, никогда не отпускала нить. Просто не знала, как это сделать. Так что Сидни чувствовала Виктора, когда он был дома и когда прогуливался по городу, чувствовала, независимо от того, как далеко он уходил, будто его энергия, его напряжение передавались по невидимой нити.