День цезарей

Эти размышления Катон до поры отложил и переключился на завещания. Снял со стопки верхнюю вощеную дощечку и сосчитал имена тех, кто погиб, не составив завещания. Всего двадцать шесть человек. По обычаю, их сбережения, личные вещи и прочее имущество делится между уцелевшими товарищами по центурии. За это из похоронной кассы когорты оплачивается надгробие и ставится рядом с другими вдоль военной дороги, идущей мимо лагеря. Катон вдавил в воск свою печать командира когорты, тем самым узаконивая раздел имущества погибших.

И вот настал черед для самой обременительной в плане времени задачи. Катон взял первое завещание и прочел первое имя. Надо сказать, не без неприязни. Центурион Гней Лукулл Пульхерий. Коренастый грузный угрюмец, склонный к рукоприкладству. Именно Пульхерию было дано тайное задание обеспечить, чтобы из испанского похода Катон уже не вернулся. И если б не Макрон, он со своим заданием, пожалуй, справился бы. Теперь-то он, слава богам, досаждать более не будет: обретя вечный покой в Испании, лежит в общей могиле с остальными погибшими преторианцами…

Катон сломал печать, развернул свиток и начал читать. Чего именно ждать, он не знал, а потому был удивлен и даже тронут тем нежным посланием, которое Пульхерий адресовал своим матери и старшей сестре, арендующей небольшой надел в Кампанье. Им центурион оставлял все свое лагерное имущество, а также немалые сбережения, которыми заведовал некий аргентарий на Форуме. Несомненно, сумма эта скопилась за счет его тайных, не вполне праведных трудов. Впрочем, те две женщины абсолютно в этом не виноваты и будут счастливы принять благополучие, которое им обеспечит наследство от Пульхерия. Так что его матери он коротко отписал, что ее сын-де погиб в бою, не упоминая при этом о неблаговидной стороне его состояния. Также префект сообщил, как ей разыскать аргентария, после чего написал указание Метеллу распродать вещи Пульхерия с молотка и вырученную сумму присовокупить к его деньгам. Покончив с этим, он взялся за следующее завещание.

На город опускался сумрак, когда с едой на подносе и кувшинчиком разбавленного вина возвратился Метелл. Все это он составил на угол стола, а сам, закрыв окно от вечернего холода, занялся разжиганием светильников.

– Господин, там к тебе женщина. Я сказал ей подождать снаружи твоего жилья.

Катон опустил стилус и поднял глаза.

– Кто она?

– Говорит, что звать ее Петронелла и что ее к тебе послал сенатор Семпроний.

– Хорошо, проведи ее сюда.

Метелл кивнул и вышел. Через минуту он вернулся и жестом указал няне войти в таблинум, а сам закрыл за ней дверь. Петронелла приблизилась к столу и смиренно опустила голову. Через плечо у нее была перекинута увесистая сума, которую она упихала себе за спину.

– Хозяин приветствует тебя и спрашивает, ждать ли ему и твоему сыну тебя к ужину.

– Сегодня никак, – Катон со вздохом указал на горку из свитков. – Много работы. Передай ему мои извинения и скажи, что я надеюсь быть у него в доме завтра вечером.

– Слушаю, господин.

– Это всё?

Она кивнула.

– Хорошо. Тогда можешь идти. Хотя постой. Уже темнеет. Я пошлю с тобой двоих, проводить до дома.

– Не надо, господин. Я справлюсь. Храбр должен быть разбойник, что решится на меня наброситься.

Петронелла и в самом деле была женщиной крепкой, а жизнь в Риме весьма умудрила ее. В том числе и как вести себя на улицах. Но в эти дни город напоминал буквально кипящий котел, и лучше было принять меры предосторожности, особенно после того, как стемнело.

– Ишь ты какая, – сказал Катон с улыбкой. – Тогда ты благополучно проводи моих людей до своего дома. А потом уж они сами, на свой страх и риск, вернутся в лагерь.

– Да не надо, господин. Я настаиваю. Не хочу быть никому обузой.

Утомленный этим препирательством, Катон просто махнул рукой.

– Делай как хочешь. Только уж иди, пожалуйста, пока небо не до конца стемнело.

Когда за Петронеллой закрылась дверь, он лишь пожал плечами на такое безрассудное упрямство и вновь возвратился к разбору завещаний.

Оставив жилье префекта, обратно в дом сенатора Петронелла, однако, не пошла, а вместо этого направилась к казарме, занятой Первой центурией, в нижнем этаже на отдалении. Жилье центуриона было куда скромней, чем у командира когорты: комнатка под спальню, каморка под кухню и кладовку, где под полками лежал тюфячок для раба, и таблинум, который центурион делил с единственным писарем. Последний как раз был на месте – и, оценив взглядом дородную фигуру, округлое лицо, смоляные волосы, черные глаза и полные губы, вмиг прикинул по простецкой одежде ее статус и двинулся на приступ.

– Чем могу служить, о звезда моих очей?

– Я вообще-то к центуриону Макрону.

– Правда? – Писарь был не в силах скрыть разочарования. – У себя он, в комнате. Вон туда.

Поднявшись с табурета, он жестом пригласил гостью следовать за собой по узкому короткому проходу между кухней и центурионовой комнаткой. В конце коридора писарь все-таки предпринял еще одну попытку.

– А может, выпьем потом винца?

– Не получится. Мне домой надо.

– Жаль… Тогда, может, в другой раз?

Гостья строптиво поджала губы, и писарь с унылым вздохом постучал в дверь.

– Ну, что там еще? – сердито гаркнул из своей комнаты Макрон.

Писарь отворил дверь и шагнул в сторону, приглашая гостью зайти. Макрон сидел на краю кровати, втирая воск в кожу с фалерами. При виде столь неожиданной визитерши брови у него изумленно поползли вверх. Петронелла зарделась и смущенно переступила через порог, передвинув между тем суму со спины на живот.

– Прошу прощения, господин. Я тут просто принесла кое-что… из дома сенатора.

Через ее плечо Макрон видел, как писарь оглядывает его гостью со спины и расплывается в завистливо-одобрительной улыбке.

– Ты чего там встал? – командно прикрикнул на него центурион. – А ну, иди свои дела делай!

Писарь улетучился, оставив Макрона и его гостью неловко смотреть друг на друга. Однако не прошло и минуты, как Петронелла подошла к столику, на котором стояла нехитрая столовая утварь, и начала выгружать содержимое своей сумы – колбасы, холодных жареных цыплят, три небольших, но затейливо плетенных хлеба и целый набор сладких пирожков. В глазах Макрона зажглись огоньки вожделения, а женщина все это время ворковала:

– Прошлой ночью ты, господин, казался таким оголодавшим… А у нас там уйма всего осталась, вот я и подумала: как же они там, на солдатских-то своих харчах? Ну и решила принести хоть что-нибудь… в смысле, подкрепиться.

Макрон поглядел на нее с лукавым любопытством.

– Ты пришла из дома сенатора только затем, чтобы принести мне все это?

– Да нет же, господин! Сюда я пришла передать сообщение для господина Катона, но подумала: захвачу-ка что-нибудь и его товарищу, а то он оголодал совсем. Вот так как-то… Не хотела, конечно, навязываться, – произнесла она озабоченно.

– Да что ты! Какая ж это навязчивость. – Макрон, встав и приблизившись, восхищенно озирал дары. – По мне, так если б ты приносила это почаще да побольше, я вообще был бы твой, весь как есть.

Петронелла улыбнулась, но вместо ответных слов прикусила губу. После секундной паузы она метнулась к прикроватной табуретке Макрона и поставила ее возле стола.

– Вот. Садись, господин, кушай. Может, где-нибудь есть вино? Скажи, я принесу.

Макрон, как мог, скрывал свое блаженство.

– Есть, на кухне. Принеси кувшин и две кружки.

Она с нарочитым испугом всплеснула руками:

– Две? Ой, мне никак нельзя…

– Это отчего же? Я настаиваю. Да и мне с такой едой одному не управиться, нужна помощь.

– Но ведь мне надо домой, приглядывать за сыном господина…

– Да, но не раньше, чем ты поешь. Давай-давай. Выполняй приказ.

Секунду-другую помешкав, Петронелла решительно кивнула и поспешила согласно приказу. Минуты не прошло, как она воротилась и поставила кувшин с кружками и снова замешкалась: до нее дошло, что ей некуда сесть.