Страница 7 из 10
Через границу, в седьмой арондисман. У него закладывает уши. Новый выстрел. Тибо чувствует запах сока.
Авеню Бретей заросла осинами. Их ветви тянутся к домам. Комплекс Дома Инвалидов, обширной и некогда процветающей старой военной зоны, не виден, его заслонила тысячелетняя растительность. Фонарные столбы торчат из переплетения корней и с крыш, над лесом. Собор Святого Людовика покрылся корой. Музей Армии пустеет под медленным натиском растительного хаоса, любопытный подлесок неделю за неделей вытаскивает оружие из стеклянных витрин и уносит прочь.
Еще один выстрел: стая ночных тварей рассеивается. Слышится смех. Женщина выбегает из леса. Она в очках с толстыми стеклами, твидовых брюках и жакете, вся перемазана лесной грязью. Она с трудом тащит тяжелые сумки и снаряжение, размахивает пистолетом.
Рычание, шумное дыхание. Из леса за нею выбегают существа, несутся странной нетвердой рысью.
Это столики: жесткие тела из досок, негнущиеся деревянные ножки, неистово бьющиеся хвосты и свирепые собачьи морды. Они оглушительно лают и щелкают зубами в воздухе. Клыкастая мебель рывками пересекает неровную землю.
Тибо шипит и преграждает путь преследователям, становится между охотниками и их выбившейся из сил добычей. Молодой партизан думает, что они повернут прочь от него, как делает большинство манифов.
Но они не останавливаются. Они нападают.
От потрясения он едва не забывает вскинуть винтовку. Он стреляет, когда первое «животное» прыгает, и рявкающий столик превращается в облако щепок.
Другие кидаются на него, и хлопковая пижама внезапно делается прочной, как металл. Он взмахивает руками. Пижама плотно обхватывает Тибо, превращает его в орудие, бросает вперед, быстро и с силой. Древесно-таксидермический хищник достигает его, кусает – и рука Тибо, защищенная манифовой тканью, опускается и ломает твари хребет.
Он стоит между женщиной и волко-столиками, рычит столь же яростно, как и вся стая. Столики потихоньку продвигаются вперед. Вспышка творческой случайности позволяет Тибо выстрелить ближайшему справа прямо в пасть – брызги крови и опилки летят во все стороны, а существо падает.
Из леса доносятся крики. Он видит две, потом три фигуры среди деревьев. Униформы эсэсовцев. Мужчина в темном пальто кричит по-немецки:
– Быстро! Осторожнее! Собаки…
Здоровенный офицер стреляет прямо в Тибо из теней. Партизан кричит. Но пули рикошетят от его груди. Солдат хмурится, а Тибо вскидывает собственную старую и дряхлую винтовку, стреляет, промахивается, перезаряжает, а офицер все таращится, тупой и медлительный, так что Тибо стреляет снова, на этот раз с disponibilité, и убивает его.
Волко-столики кусаются. Какой-то нацист щелкает кнутом, приказывая им собраться вместе, сплотиться, и Тибо хватается за пролетающую мимо полосу кожи. Она бьет по руке, обворачивается вокруг ладони, и та немеет, но он держит крепко. Женщина рядом падает, засовывает пальцы в верхний слой почвы: мебель, которая ей угрожает, вздрагивает и пятится. Тибо дергает кнут, нацист летит в его сторону, и юноша снова его отталкивает, так что солдат исчезает во тьме.
Немцы колеблются. Стая воет. Тибо бьет по древесному стволу с достаточной силой, чтобы тот содрогнулся, демонстрируя, какую силу придала ему пижама. Нападавшие отступают в лес, с глаз долой, уходят куда-то к коридорам Дома Инвалидов. Люди кричат, убегая, и столики повинуются крикам, лишь скаля зубы, прежде чем кануть в темноту.
– Спасибо, – говорит женщина. – Спасибо тебе. – Она собирает свои рассыпавшиеся вещи. – Уходим. – Она говорит по-французски с американским акцентом; у нее высокий голос образованного человека.
– Что это была за чертовщина? – спрашивает Тибо. Человек, которого он только что ударил, мертв. Тибо проверяет его карманы. – Я никогда раньше не видел ничего похожего на этих существ.
– Их называют волко-столики, – говорит женщина. – Воплотились из выдумки одного человека по имени Браунер. Мы должны идти.
Тибо недоверчиво смотрит на нее, потом говорит:
– У столиков Браунера лисьи части. Эти крупнее, чем все, какие мне доводилось видеть, и шерсть более серая. Они не похожи на лис. Выглядят какими-то полукровками. Солдаты называли их собаками. И они подчинялись командам! И… – Он отворачивается от незнакомки. – Как я и сказал, мне не доводилось раньше видеть таких манифов, включая волко-столики.
«И они атаковали меня. Без колебаний».
Спустя несколько секунд женщина говорит:
– Пожалуйста, прости меня. Ну да, конечно. Я неправильно поняла.
– Волко-столики – падальщики, – продолжает Тибо. – Они должны были разбежаться от единственного выстрела. – Они объедаются, пытаясь заполнить желудки, которых у них нет, забивают горло, а потом их тошнит кровью, мясом и слюной, после чего они опять жрут, не в силах удержаться. – Волко-столики не отличаются храбростью.
– Ты, конечно, разбираешься в манифах, – говорит женщина. – Прошу меня извинить. Я не хотела показаться грубой. Но, умоляю… мы должны идти.
– Кто ты такая?
Она на несколько лет старше его. Лицо круглое, щеки румяные, волосы темные и коротко подстриженные. Она смотрит на него с того места, где прячется за выступающими корнями, пригибаясь.
– Что ты здесь делаешь? – спрашивает Тибо и мгновенно понимает, что знает ответ.
– Я Сэм, – говорит она и вскрикивает, когда Тибо забирает у нее сумку: – Эй!
Он переворачивает сумку, вываливая содержимое.
– Да что ты творишь?! – кричит Сэм.
Перед Тибо рассыпаются камера, контейнеры с пленкой, несколько потрепанных книг. Камера совсем не старая. Он не чувствует заряда манифской энергии. Это не сюрреалистические предметы. Он удивленно смотрит на них. Он ожидал добычи мародера. Он ожидал увидеть старые перчатки; чучело змеи; что-нибудь пыльное; винный бокал, наполовину превратившийся в потеки лавы, наполовину вмурованный в камень; детали пишущей машинки; книгу, которая много времени пролежала под водой и обросла ракушками; пинцет, который меняет то, к чему прикасается.
Тибо считал эту женщину боевой наркоманкой, сорокой войны. Охотники за артефактами пробираются мимо баррикад, чтобы искать, добывать и продавать вещи, рожденные или измененные взрывом. Батареи, заряженные странной энергией. Предметы, добытые из нацистского карантина, продавали за колоссальные суммы на черных рынках внешнего мира. Все это были манифы, украденные в то самое время, пока партизаны сражались за освобождение, пока Тибо и его товарищи боролись с демонами, фашистами и непокорным искусством и умирали.
Он в каком-то смысле больше уважает своих врагов, чем торговцев такими товарами. В сумке Тибо ожидал найти ложечку, покрытую мехом; свечу; камешек в коробке. Он моргает. Он складывает и разворачивает нацистский кнут.
Сэм проверяет камеру на наличие повреждений.
– Ну и зачем ты так? – говорит она.
Тибо тыкает книги пальцем ноги, как будто они могут превратиться в более ожидаемые трофеи. Она шлепает его по ноге. Карты Парижа. Журналы: «Минотавр»; «Документы»; «Le Surréalisme au service de la révolution»; «La Révolution surréaliste»[9]; «Вид».
– Зачем тебе это? – тихо спрашивает он.
Женщина стряхивает с обложек грязь.
– Ты подумал, что я охотница за сокровищами. Господи Иисусе. – Она смотрит на него через видоискатель камеры, и он вскидывает ладонь перед лицом. Она нажимает на кнопку, раздается щелчок, и у Тибо бурлит кровь. Он продолжает глядеть на ее журналы, думая о тех, которые когда-то носил сам. Он их бросил несколько лет назад, когда взял перерыв в обучении. Странная дань уважения учителям – все эти запасные экземпляры, страницы, полные их собственных трудов.
Женщина вздыхает с облегчением.
– Если бы ты это сломал, разбудил бы во мне зверя.
Она надевает на шею ремешок от камеры и счищает грязь с большой кожаной тетради. Протягивает руку.
9
«Сюрреализм на службе революции», «Сюрреалистическая революция» (фр.).