Тропою сна

Покалывание где-то (где?) ощущалось сильнее, где-то слабее, а где-то напоминало отстукивание металлических молоточков. Все это так непривычно, необъяснимо, несвойственно человеку. А уж о людях за свое путешествие она узнала более чем достаточно.

Эля вдруг представила каждый человеческий сон в виде капли воды, и сны-капли образовывали огромный океан, коллективное бессознательное– Мир Снов. Капли то добавлялись, то испарялись, то оставались навечно в этом океане, созданном людьми. Но что если наш человеческий «океан» снов далеко не одинок, а просто располагается рядом с таким же чужим океаном…

Стало страшно и дурно одновременно, а странные покалывания вместе с этим обрели некую ясность, законченность. Она вдруг осознала, что люди давно уже контактируют с внеземными существами и для этого нет надобности бороздить неизученную вселенную. Физический мир, возможно, существует только для нас, а вот сознание, волны разума реальны, скорее всего, для всех существ. Люди, закрыв глаза, давно соприкасаются с новым, уникальным, неизведанным, вот только проникнуть в сознание брата по разуму вряд ли кому-то до Эли удавалось. Слишком разные.

Девушка понимала, что лучшие умы человечества, войдя в контакт с внеземной цивилизацией, наверняка бы попытались «поговорить». Вот только ее глупая голова оставалась пустой. Да и как можно обмениваться информацией с тем, что имело абсолютно иную природу, даже структуру самого сознания. Как дереву поговорить с настольной лампой, ветру – с магнитной индукцией, человеческой особи – с тем, что не видит, не слышит, не помнит, не чувствует, в нашем понимании? Зрительные образы не подошли бы, хотя так и напрашивались из горы прочитанной фантастики, речь отпадала сама собой ввиду отсутствия речевого аппарата. Оставалось то, что Эля могла лучше всего: обоняние, запахи, – но для их восприятия собеседник должен был обладать хотя бы зачатками дыхательной системы, а этого, как и всего остального, не наблюдалось.

И тогда Эля попыталась передать вовне то, как она мысленно воспринимала человеческие понятия.

«Дружелюбие» – прошло мимо, «Любовь» – тоже попала в «молоко», не вызвав у существа, в подсознании которого она оказалась, никакой ответной реакции. «Радость», «Веселье» – безрезультатно. Тогда девушка попыталась представить, что выдал бы на обозрение внеземной цивилизации Ян. «Космос» затронул лишь в части воспоминания о звездах, покалывание сменилось на нечто другое, более гладкое. Все остальное: «Гордость», «Сила», «Ум» – прошли скорее по касательной. На очереди был Лем, и вот он попал в яблочко со своим «Творчеством». В ответ что-то вокруг завибрировало, затрепетало, отозвалось. Свойства как хирурга, так и самой Эли оказались слишком специфическими для чужеродного сознания. Зато «Материнство», вырвавшееся при воспоминании о сыне, всколыхнуло все вокруг и заставило придать воздействующему покалыванию некоторую температуру, – холодно или тепло, не понять, но по-другому.

Встретив неожиданное понимание, девушка усилила натиск. И в ход пошли «Детская наивность» и «Неожиданность», «Восторженность» и «Восхищение». Она выпускала из себя все это уже не столько от потребности в контакте, сколько от неосознанного желания выговориться. То, что копилось все годы материнства, что обострилось при потере Эмиля, ее потребность излить душу – нашли нестандартного «слушателя». Но самое удивительное заключалось в том, что ее наконец поняли, ей откликались, ее слушали с небывалым вниманием. Бесполое создание иного мира знало, о чем она «рассказывает», встречало сопоставимые понятия. А Эля уже не могла остановиться, поток ее сознания залил все вокруг, но собеседник выслушивал ее с удвоенным интересом. А когда «речь» зашла о красоте сыночка, такой, какой она воспринимает эту красоту, девушке в сознание ринулся ответ, он был ни с чем не сравним, и описать его затруднительно, сродни эмпатии, замешанной на электрических импульсах в нервной ткани.

Существо показало свое видение ее мальчика, и впервые за это путешествие не пришлось расспрашивать, просить, убеждать, ей просто так сделали ценный подарок. Она по-прежнему ничего не видела, не чувствовала, и только покалывания напоминали, что она еще есть, но что-то вокруг необъяснимо менялось, превращая сознание чужака в нечто напоминающее воронку, в которую Элю засасывало, как травинку в водоворот ручейка. Но это был не водоворот, а скорее дверь, портал, переход туда, куда Эля стремилась попасть вот уже долгое время.

Где девушка материализовалось, не имело значения, главное, что в ее объятьях оказался Эмиль.

Она прижала его к себе и полной грудью вдохнула чистейший, концентрированный аромат своего сынишки.

«Спасибо!»

Ее снова услышали.

Слезы брызнули из глаз, тело стало свинцовым, но ничто на свете не могло вырвать теперь сына из ее рук. Ничто на свете, кроме голоса сестры.

– Отойди от него, – закричала Ира, и Эля, вздрогнув от неожиданности, ослабила хватку, но не отпустила.

И одновременно почувствовала, как ее зовет Олег. Она не могла слышать его крика, не находилась в его сне, но всем существом ощущала, как необходима в данную минуту любимому человеку. Нужно выбрать, но для нее выбора никогда не было. Сжав посильней в объятьях Эмиля, она приготовилась защищать его от всего, даже если для этого понадобится перечеркнуть свои чувства к Олегу.

Для того чтобы сосредоточиться на происходившем в этом сне, она в доли секунды выстроила кирпичную стену между собой и хирургом и в пространство полетело только «Прости».

Эмиль захныкал, когда Ира потянулась к нему. Периферическое зрение улавливало очертания автомобиля, зеленый сверток, мужчину, когда-то знакомого, но с давно забытыми чертами лица. Да это же Данил!

Элин разум с несвойственной ему молниеносностью переварил всю поступившую информацию:

– Остановись, ты его пугаешь!

Ира послушно замерла, увидев слезы, катившиеся по щекам сынишки.

Эля поняла, что это сон сестры, поняла, что выброс эмоций был такой сильный, что он так и остался навечно в мире снов, даже после того как сестра умерла, но вот чего девушка не могла понять, так это того, почему у сна не было сценария. Ира не противилась развитию событий, они будто разговаривали в реальной жизни.

– Отдай его, до твоего прихода мы замечательно играли, он со мной счастлив.

Эля тихонько пятилась назад, в свои три года сынок был уже далеко не легким, но она ни за что на свете не выпустила бы его из рук, даже если бы он весил тонну.

– Так и знала, что ты захочешь забрать его, я говорила Даньке, но он не верил.

Где-то на пределе видимости маячила тень Данила, бессловесная, игравшая роль декораций, как и второй автомобиль, несшийся по встречной полосе на высокой скорости. А еще звук сирены скорой помощи, которая когда-то увозила едва живую Иру в больницу.

И не было ни Слипри, ни Нечто, для того чтобы поделиться жуткой догадкой.

Ира умерла по пути в больницу, не выходя из комы, которая в какой-то степени тоже сон. И в этот сон так сильно впечаталась ее душа, личность, что она здесь сохранилась как живая, с тем набором мыслей и эмоций, что сопровождали ее на пути к смерти. Вот почему у сна отсутствовал сценарий, в нем осталось слишком много от хозяйки, которой уже не существовало, когда сон закончился. Несмотря на видимое примирение в машине, она так и не простила Элю за своего ребенка и умирала с мыслью о том, что сестра его отберет. Кто же знал, что так сложится жизнь, кто знал, что идеальный ребенок из снов выберет Элю себе в мамы, но сможет прийти к ней только через Иру…

Просить прощения поздно, сестра не простила будучи живой, значит, уже не простит никогда. И Эмиля отсюда ни за что не выпустит. Как только мир снов снова притянул его, ребенок оказался во власти Ириных чувств и выбраться из этого сна самостоятельно уже не мог, несмотря на свою вольную природу. Но он любил Элю, скучал по ней, именно ее считал матерью, и поэтому она слышала и шла на его зов так долго.