Страница 29 из 31
Доминиканский священник Иоганн Тетцель, чья красноречивая реклама индульгенций вызвала к жизни «Девяносто пять тезисов» Лютера
Итак, Тетцель приехал в Ютербог, всего в двадцати пяти милях от Виттенберга, и начал, с благословения папы, проводить там свои шарлатанские шоу. В сравнении с тем, чем торговал он, все чудодейственные снадобья из змеиного жира выглядели безобидными овощами и фруктами. Слава о нем разнеслась по Германии, и люди приходили и приезжали за много миль, чтобы послушать Тетцеля – и не только послушать, но и оставить у него в карманах свои денежки. Да и как иначе? – ведь он продавал места в раю! Кто откажется купить себе небесное блаженство такой недорогой ценой, если верит, что такая сделка действенна? А верили в это все поголовно. Ведь за этой торговлей стоит сам папа: вон папские инсигнии висят у Тетцеля за спиной, так что любой покупатель может их разглядеть и убедиться!
Посредником в торговле индульгенциями выступал Альбрехт, архиепископ Майнцский, чья церковная казна тоже нуждалась в пополнении. Как повелось, Рим уделял ему часть дохода. Основная причина, по которой Тетцель не поехал в Виттенберг, состояла в том, что Фридрих, курфюрст Саксонский, видел в торговле индульгенциями прямую конкуренцию собственному священному бизнесу – демонстрации реликвий. Индульгенции оказались угрозой для доходов Саксонии – и его личных доходов. Были и другие причины. Однако многие верующие из Виттенберга, услыхав о чудесной возможности смыть с себя все грехи за умеренную плату и о том, что Тетцель ведет свои торговые операции в Ютербоге и Цербсте – двух городках примерно на равном расстоянии от Виттенберга – устремились туда. Да и какой дурак останется дома, когда прямо тут, по соседству, продают билеты в рай?
Лютер, как местный священник и наставник верующих, слишком хорошо понимал, что происходит – и всерьез тревожился за души своей паствы. Он понимал, что вся торговля индульгенциями – не что иное, как игра на невежестве и наивности верующих, и уже много лет осуждал эту практику; однако ни разу еще это зло не подходило к нему так близко, ни разу его цинизм не представал в такой неприглядной, отталкивающей наготе. Чем дальше, тем больше: вот уже и собственные прихожане Лютера входят в исповедальню, сияя от простодушной гордости, и протягивают отцу Мартину письменную индульгенцию, ожидая, что теперь он назначит куда менее суровую епитимью, – ведь за те грехи, о которых сейчас расскажут, они уже расплатились! Кто не верит – пожалуйста, вот документ! Правда, сами они не слишком-то грамотны и плохо понимают, что там написано – но отец Мартин у нас ученый, он разберет!
Кардинал Альбрехт Бранденбургский. Желая прибавить к своим владениям еще одно архиепископство, Альбрехт сильно задолжал Ватикану и, чтобы расплатиться с долгами, пригласил Иоганна Тетцеля торговать индульгенциями в своих владениях, что и привело к Реформации
Так богословская теория встретилась с практикой. Положим, официально Церковь может вещать все что угодно: но вот она, реальность торговли индульгенциями, совсем рядом, во всем своем безобразии. Собственными глазами и ушами Лютер видел и слышал, какое действие оказывает она на простых людей, стремящихся жить христианской жизнью. Откуда им знать, что Церковь просто использует их ради своих целей, – для строительства роскошных соборов, которых они никогда не увидят, а то и для чего-то гораздо худшего? Лютера тревожило и то, что из бедняков высасывают последние деньги, и – еще более – то, что Церковь этой практикой индульгенций фактически уводит верующих от Христа. Это великий соблазн, о котором кто-то должен заговорить вслух.
Лютер не рассчитывал на скандал, который потрясет всю Европу, – в его намерения это не входило. Но он был священником, проповедовал с кафедры, и долг перед Богом требовал от него не молчать. Так что в феврале 1517-го, а затем в марте того же года Лютер произнес проповеди об индульгенциях. Несомненно, он был не первым священником, заговорившим на эту тему; и говорил он о том, что клочок бумаги, купленный верующим, останется клочком бумаги, если ему не сопутствует искреннее раскаяние в совершенных грехах. А если вы искренне раскаиваетесь, продолжал он, эта бумага вам и не нужна – Бог и так видит ваше раскаяние и прощает ваши грехи.
Однако самая циничная, поистине дьявольская сторона индульгенций была связана с обещаниями облегчить страдания в чистилище умерших родных. Кто же допустит, чтобы его близкие мучились страшными муками, если их очень легко прекратить – достаточно выкупить их деньгами? И разве любой не отдаст ради этого все, что у него есть? Поэтому Тетцель в своих рекламных проповедях особенно напирал на мучения умерших – и ни одним риторическим приемом не пренебрегал, чтобы выжать из потрясенных слушателей все до последнего пфеннига:
Слушайте же: Бог и святой Петр взывают к вам! Подумайте о спасении ваших душ и душ дорогих вам покойников. Священник, дворянин и купец, девица и мать семейства, юноша и старец – войдите ныне в церковь, в церковь Святого Петра. Склонитесь перед святым крестом, воздвигнутым пред вами и оплакивающим вас. Думали ли вы о том, что в мире сем вы подобны утлому челну, бросаемому бурей – бурей искушений и опасностей? И кто может знать, доберетесь ли вы до безопасной пристани – пристани не для смертного тела, но для бессмертной души? Подумайте: всякий, кто покаялся, исповедал свои грехи и принес достойный плод покаяния, получают полное отпущение всех грехов. Прислушайтесь к голосам дорогих своих родных и близких: они взывают к вам, они стонут: «Сжалься над нами, о, сжалься! Мы терпим страшную муку – а ты можешь за ничтожную цену нас освободить!» Неужели же вы останетесь глухи к этим мольбам? Вот отец взывает к сыну, мать к дочери: «Мы родили вас, вскормили, вырастили, оставили вам состояние: неужто же вы столь жестокосердны и такой малостью не хотите пожертвовать, чтобы нас освободить? Неужели оставите нас здесь, в огне? Не поможете нам скорее увидеть обетованную славу?»
Помните: в ваших силах их освободить. Ведь «едва монета зазвенит, душа на небеса взлетит»[88].
Итак, неужто не хотите вы за какую-то четверть флорина приобрести индульгенцию, которая укажет божественной и бессмертной душе путь в ее небесное отечество?[89]
На протяжении веков церковная бюрократия страшно раздулась и стала походить на правительство или огромную корпорацию, высшие чины которой находятся на недосягаемой для простого народа высоте. Она обретала все больше и больше власти – и правила и законы Церкви все меньше походили на правила христианской общины в начале ее истории. Случись Петру или Павлу увидеть Церковь, какой стала она к 1517 году – несомненно, они изумились бы и не узнали ее.
Практика продажи индульгенций, поначалу согласная с церковным учением, ко времени Лютера перешла всякие разумные пределы. И можно ли ждать иного, когда за дело берется «невидимая рука рынка», не стесненная этическими соображениями? В замечательной книге Brand Luther («Факел по имени Лютер») Эндрю Петтигри называет кардинала Раймона Пероди «великим импресарио торговли индульгенциями», который
…привнес в экономику спасения блестящую логистику и дух театра. Кампании по продаже индульгенций он планировал не менее тщательно, чем военные операции, которые они должны были финансировать. С городами, которые планировал посетить Пероди во время своих турне, заранее заключался контракт, и важное место в нем отводилось делению прибыли (как правило, одна треть – местной церкви, две трети – Пероди и его команде)[90].
88
По-немецки эта фраза звучит так: «Sobald der Gülden im Becken klingt im huy die Seel in Himmel springt».
89
Цит. по: Bainton, Here I Stand, 64–65.
90
Pettegree, Brand Luther, 56.