Страница 22 из 31
Однако университет пока что оставался скорее побочным проектом; основной и неустанный интерес Фридриха состоял в собирании реликвий. Этому увлечению он отдал десятилетия, хорошо понимая, как поднимут реликвии вес виттенбергской Замковой церкви, а следовательно, и самого Виттенберга. Увлечение реликвиями впервые посетило Фридриха в 1493 году, когда он совершил паломничество в Святую Землю – и был поражен тамошним изобилием древних святынь. Путь из Саксонии в Иерусалим по тем временам был, разумеется, долог и труден – и свидетельствовал об искреннем благочестии Фридриха. В пути его корабль бросил якорь на греческом острове Родос – и там-то, сойдя на берег, Фридрих обнаружил и приобрел ценнейшую реликвию, положившую начало его коллекции: большой палец святой Анны, прославленной бабушки Иисуса. За несколько лет до того этот палец совершил путешествие из Иерусалима на Родос, а теперь ему пришлось проделать еще один долгий путь к месту своего конечного пребывания – в Schlosskirche в Виттенберге.
Реликвии Фридриха Мудрого
Говоря о реликвиях – как мы уже отмечали, когда рассказывали о Риме, – необходимо понимать: далеко не все из них являлись тем, за что их принимали. Например, в гигантской коллекции, собранной Фридрихом, имелась, как говорят, еще одна веточка из Неопалимой Купины. А в центре собрания блистала редкость еще более сомнительная – шип из тернового венца, надетого на Иисуса; и не просто какой-то шип, а тот самый – это удостоверялось официальным документом с гербовой печатью, – что пронзил лоб Спасителя и окропился его кровью. Этот шип два века назад преподнес в дар саксонскому курфюрсту Рудольфу король Филипп VI Французский. Разумеется, почетное место среди этих сокровищ занимал и большой палец, принадлежавший той самой женщине, которой во время грозы в Штоттернхейме Лютер принес свой обет, – той, которую Спаситель называл бабушкой.
Благодаря амбициям Фридриха собрание реликвий в Виттенберге скоро начало соперничать по богатству и славе с самим Римом. Был здесь и зуб святого Иеронима, и части тел других святых: от блаженного Августина и Иоанна Златоуста по четыре части, от святого Бернарда целых шесть. Имелись экспонаты, якобы принадлежавшие самому Христу: обрывок Его младенческих пеленок, крупица того золота, что принесли Ему волхвы, и три драгоценных кусочка мирры, которой помазали Его тело при погребении. Были и тринадцать щепок от колыбели Иисуса, несомненно изготовленной руками святого Иосифа. А вот ни одной косточки самого Иосифа, увы, в Виттенберг не попало. Зато – смотрите-ка! – вот волосок из бороды Иисуса, а рядом четыре волоска с головы Его матери. Кроме этого, Деву Марию представляли здесь три лоскута от ее ризы и четыре – от пояса. Имелось и семь лоскутков покрывала, забрызганного кровью Иисуса. Помимо пищи духовной, воспламеняющей благочестивые аппетиты верующих, почетное место в коллекции занимала и пища самая что ни на есть физическая: кусочек того самого хлеба, что подавался полторы тысячи лет назад на Тайной Вечере, и сосуд с несколькими каплями грудного молока Девы Марии. О том, как и почему молоко это не попало по назначению и вместо желудка младенца Иисуса отправилось в сосуд – история умалчивает. Был здесь и лоскут от одеяний Иоанна Крестителя, и обломок того самого камня, на котором стоял Спаситель, когда оплакивал Иерусалим. Был целый скелет одного из младенцев, погубленных Иродом, и еще 204 разрозненные кости других безвинно пострадавших младенцев. И, наконец, венец коллекции – тридцать пять щепок от самого Животворящего Креста! Но нет, это еще не венец: вот поистине чудесный экспонат – перо ангела! Происхождение его осталось тайной.
С годами коллекция Фридриха росла и росла – и притягивала в Виттенберг бесчисленное множество паломников, а с ними и их деньги. Уже в 1509 году Лукас Кранах создал 124 гравюры, иллюстрирующие каталог реликвий, сверяясь с которым, пилигримы могли найти дорогу в этом бесконечном лабиринте сокровищ и диковинок. В Замковой церкви, где выставлялись все эти реликвии, постоянно служили мессы – тоже серьезный источник дохода. Церковные отчеты показывают, что во время этих месс было сожжено 40 932 свечи, то есть, в общей сложности, около 7 тысяч фунтов воска. К 1520 году в коллекции Фридриха находилось 19 013 экспонатов, и было подсчитано, что всякий, кто узрел эти святыни – и принес все сопутствующие пожертвования, – сокращает время мучений в чистилище для себя или для любого из своих близких почти на два миллиона лет. Точнее, на 1 902 202 года и 270 дней[63].
Виттенбергский профессор
Итак, Лютер поселился в Виттенберге. В 1513 году это был город из 384 домов, в сравнении с предыдущими местами жительства Лютера – Айслебеном, Мансфельдом, Айзенахом и Эрфуртом – очень скромный и малолюдный. Несмотря на амбициозные планы курфюрста, пока что он оставался «точкой на карте» посреди саксонской глухомани. Однако невзрачность Виттенберга и малочисленность его жителей в какой-то мере послужила Лютеру на пользу: впоследствии виттенбергские жители ассоциировали себя с ним и защищали его с такой готовностью, какой, быть может, не проявили бы жители более крупного и развитого города.
Итак, здесь, на задворках Саксонии, Лютер начал преподавать в университете – и скоро оказался занят по горло. Некоторые полагают даже, что Штаупиц специально загрузил его обязанностями, желая отвлечь таким способом от мучительных Anfechtungen. Высокообразованный, талантливый и яркий, Лютер был здесь нарасхват: обязанности его все росли. В 1514 году он сделался проповедником в городской церкви Виттенберга. Викарием Виттенбергского монастыря он уже был, но в 1515 году Штаупиц назначил его викарием еще одиннадцати монастырей, которые Лютеру следовало теперь регулярно посещать и надзирать за ними. В письме к другу Лангу осенью 1516 года Лютер так описывал свои труды:
Право, мне не помешал бы писец или секретарь, да не один, а двое. С утра до вечера я только и делаю, что пишу письма… Я проповедую в монастыре, читаю во время трапез, каждый день просят меня проповедовать в городской церкви, а еще я должен следить за учебной программой, а еще я викарий, то есть приор одиннадцати монастырей. И этого мало: я – смотритель рыбных прудов в Лайтцкау и в Торгау. Еще я вовлечен в диспут с жителями Херцберга… Читаю лекции о Павле, собираю материал для лекций о Псалтири… Едва остается время на ежедневные [монашеские] молитвы или на то, чтобы отслужить мессу. А кроме всего этого, есть ведь у меня и собственные борения с плотью, с миром сим, с дьяволом. Суди теперь, что я за бездельник![64]
Быть может, самым важным прозрением Лютера в эти два года, когда он читал лекции о Псалтири (1513–1515), стало то, что единственный способ читать слово Божье – смотреть на то, что скрывается за словами. Читая Писание поверхностно, формально, мы упускаем самое главное – Бога. Прочесть слова на странице – на это способен и дьявол; но лишь жаждущим истины Бог открывает то, что видит Сам – ту истину, что таится в этих словах и вокруг них. Именно этот сверхрациональный элемент придает словам их контекст и глубинный смысл. Фарисеи и прочие законники держались за букву закона; однако, чтобы читать не просто слова, сказанные Богом, а слово Божье, необходимо получить от Бога откровение – а это, в свою очередь, требует глубокого почтения, неослабного внимания и молитвы. Читая слово Божье любым иным способом, мы упускаем скрытую в нем духовную истину – а значит, чтение становится бессмысленным.
Делая эти наблюдения, Лютер, несомненно, задумывался о бесчисленных часах, что сам он и другие монахи проводили за ежедневным чтением и пением псалмов, иной раз повторяя их с чувством и осмысленностью канарейки или попугая. Лютер чувствовал: это не просто неверно – это ожесточает сердце и мешает ему воспринять глубинный смысл. В каком-то смысле это кощунство – так бездумно читать слово Божье. Его нужно воспринимать сердцем, всем своим существом. Даже сатана в пустыне безошибочно цитировал слова Бога, обращенные к Иисусу, – но что это было, если не изощренное богохульство? Читать Писание, не вступив в присутствие Бога, не испросив у Бога понимания этих слов, – значит поступать не лучше дьявола.
63
Bainton, Here I Stand, 57.
64
LW, 48:27–28.