Горячие ветры

Между тем, не спеша подтянулась полковая артиллерия, рассредоточились пулемётчики, выжигая шквальным огнём всё на холмах, где засел противник. Немцы отвечали редкими миномётными залпами.

Понимая, что артподготовка наступления – дело не скорое, уставшие от бессонных ночей бойцы укладывались спать. Ольга устроилась в углу землянки. Мешкообразная форма, уставшее, обветренное лицо старили её, но тонкие кисти рук и неокрепший ещё голос выдавали юный возраст. Она сидела, не шевелясь, закрыв глаза, начиная дремать, но на этот раз не повезло.

– Рядовой Смирнова, ко мне! – зычный голос командира не давал отсрочек.

Рис. Веры Орловой. Девушка с фронта. 1944 г.

Не успела, запыхавшись, встать перед комбатом, как прозвучал приказ – восстановить связь со штабом дивизии.

– Есть! – отчеканила она.

Чёрный провод уходил в сторону леса. Грязь противно чавкала, пропитывая обмундирование липким месивом. Было скользко, ползти удавалось с трудом, хватаясь за траву и подтягиваясь. Узкие стебли резали в кровь пальцы, а катушка с кабелем, рация, оружие и подсумок за спиной замедляли и без того нескорое передвижение к месту обрыва. С таким снаряжением ползти даже по сухой земле было бы тяжело. Когда она поднимала голову, было видно, что позади горизонт подсвечивается артиллерийскими вспышками, а впереди светло от ответного огня.

Передохнуть решила прямо тут, в грязной жиже. Под свист мин всплыл в памяти грязный зал районного военкомата. Вдоль стен – деревянные скамьи, вокруг толпится множество незнакомых людей, на лицах – растерянность и слёзы. Они, поселковые, втроём прижались в уголке – высокая и статная Катя, живая, со вздернутым носиком, усыпанным веснушками, худенькая Надя, и она, Оля-голубоглазая кнопка, старше остальных и самая робкая. Потом были вагоны, полные вагоны молодых девчонок. Увидев их, на одном из полустанков кто-то ахнул, крестясь и причитая: «Уже и девочек на фронт повезли…»

Когда выдали первое обмундирование, и Ольга, от горшка два вершка, стала натягивать брюки, то утонула в них. Ботинки на ногах тоже не держались. Но самыми жуткими оказались мужские трусы, из грубого сатина, широкие и длинные, почти как юбка. Выходило так, что ты вроде бы на войне, собираешься умереть за родину, а одет как пугало. Смешно и грустно, но ничего не поделаешь – обмундирование, как сказал старшина, включая нижнее бельё, у каждого солдата должно быть одинаковое. Но и это ещё ничего… Самым же трудным было найти возможность хотя бы раз в сутки умыться. О «женских» днях и говорить нечего – ваты и бинтов не хватало даже для раненых, потому приходилось использовать любые подручные средства, но чаще всего пропитанные кровью и понятными выделениями брюки засыхали, становясь стеклянными, режущими кожу до глубоких ран. Но это никого не интересовало, главное, что от неё требовалось – это связь, которая не должна прерываться никогда, особенно во время боя.

Запомнилось первое поручение – доставка секретного пакета в отдел СМЕРШа. Путь лежал через поле. Она шла, придерживая за пазухой пакет, кругом была непроглядная тьма. И вдруг ей показалось, что следом кто-то крадётся. Несколько раз она останавливалась и прислушивалась, но вокруг была тишина. А как только снова начинала идти – тут же слышала шорох позади. Пока дошла до места назначения – перетрусила; лишь когда отдала пакет, то вздохнула с облегчением. На обратном пути уже рассветало, потому и страхов поубавилось. Так и осталось неясным, кто же крался позади, да и был ли этот кто-то реальной угрозой…

Картина художника Б.В. Окорокова

Ольга приподнялась. Темнеющее небо стало хмурым и недобрым. Время от времени резали глаза вспышки пулемётных очередей, но огонь был неприцельный – на всякий случай. Она поползла дальше, цепляясь руками за траву – теперь, с небольшого пригорка, ползти было легче, дорога шла под уклон.

Где-то внизу сиротливо темнела развороченная туша «тридцатьчетверки», ствол высунутым языком свисал к земле. Сорванная снарядом башня лежала рядом с распластавшимся змеёй гусеничным траком.

Ольга была уже где-то неподалеку от немецких окопов, но обрыва провода так до сих пор и не обнаружила. Она легла на осклизлую землю и снова закрыла глаза… Вспомнился первый день на передовой. Первую ночь в общем блиндаже, оказавшись тут единственной девчонкой, долго не могла сомкнуть глаз. Спали одетыми, вплотную, тесно прижавшись друг к другу. От усталости всё же отключилась на время, но тут же пришлось отмахиваться от наглых рук. Уже позднее, попав после ранения в госпиталь, так и продолжала махать руками во сне. Нянечка стала допытываться, что, мол, за оказия, а было так стыдно объяснять, что пришлось отшутиться.

А потом в батальон прибыл новый ротный. Молодой, с необычным именем Арман, красивый настолько, что напоминал Ольге… вечерний летний луг, в который садится солнце. При каждом его появлении она смущалась, а однажды ротный и вовсе вогнал в краску шутливыми расспросами о любовных похождениях. Она тогда покраснела и отмахнулась, но ротный не унимался, приговаривая, что любовь – это така-ая штука, повкуснее пирожного. Ольга пирожных никогда и не видела, откуда в деревне такие изыски, а уж про эти самые любовные утехи и говорить нечего: не принято было до свадьбы подобным заниматься. Была у них в деревне Варька, шалава, так до свадьбы побаловалась – и не один парень так и не взял в жены, порченную-то… Арман между тем продолжал о чём-то нежно ворковать и уговаривать, и его голос звучал как безупречно настроенный музыкальный инструмент, словно не было вокруг войны…

А на следующее утро его принесли, тяжелораненого. Вокруг рвались снаряды, а ротный лежал на плащ-палатке и почему-то смущённо улыбался. Врач тихо сказал, кивнув на него, что, мол, не жилец уже. Ольга прониклась к ротному необъяснимой жалостью, погладила ласково по голове, не зная, что ещё может сделать. Арман снова смутился, достал помятую шоколадку и, извинившись, сказал, что хоть это и не пирожное, но тоже вкусно. А затем неловко попросил:

– Хоть расстегни гимнастерку и покажи грудь… не видел никогда…

Она вспыхнула и сразу убежала, краснея со стыда, а когда вернулась, на лице ротного уже замерла смиренная улыбка. Склонившись перед умершим, Ольга виновато поцеловала его в щёку, – таким и вышел её первый поцелуй… А ночью ей приснился сон, будто она держит какую-то диковинку, от которой идёт сказочно вкусный запах, а рядом стоит Арман и говорит, что теперь она наконец-то отведает тех самых пирожных. Но только она подносит вкуснятину к губам, как раздается зычный приказ: «К бою!» – и больше нет ни Армана, ни пирожного, есть только война…

Однажды она всё же решилась попробовать того самого, на что намекал Арман, выбрав для этого тихого и неказистого пулемётчика Жиляева. Он был деревенским, почти своим. Всё случилось в лесочке, и не было никакой сладости, было только больно и страшно. А ещё было стыдно. Очень стыдно. Но самое ужасное произошло на следующий день – её отозвал молодцеватый Слава Тимофеев по прозвищу Тимоха и шепнул:

– Предлагаю вечером в лесочке… прогуляться.

– Да как ты смеешь!

– Думаешь, не видел, как ты вчера с Жиляевым кувыркалась? Сморчком, выходит, не брезгуешь, а я для тебя не гожусь?..

Ольга растерялась и замолчала, не зная, что ответить.

– Не лома-айся… – тем временем продолжал уговаривать Тимофеев.

– Уйди!

Тимоха попытался приобнять, но неожиданно получил звонкую пощечину.

– Шлюха! – разозлился он. – Я тебе устро-ою, дрянь! Ещё пожалеешь…

На следующий день к ней подошёл сержант Григорьев и, ехидно улыбаясь, предложил прогуляться всё в тот же лесочек.

– Не гуляю я по лесу, – хмуро ответила Ольга.