Черные сны

Старушка вышла в соседнюю комнату. На теплой террасе, где они пили чай за большим столом, накрытым плюшевой зеленой скатертью ароматно пахло яблоками. Они стояли в ящиках под окнами, румяные спелые. Егор дотянулся и сунул одно в карман. Паршин подмигнул: – Бери больше. У них еще варенье яблочное вкусное, потом попроси, скажи, я хвалил.

Егор взял еще одно и с хрустом откусил. Кисловатый сок брызнул из-под зубов. Егор сморщился и замер. Когда оскомина прошла, с удовольствием продолжил пережевывать сочный плод. Рассеянно обернулся, осматривая светлую терраску. В глаза бросилось красивое резное трюмо из темного дерева с толстым стеклом и изящным переплетом. Чайный сервиз поблескивал из глубины глянцевыми бликами. Тяжелый старинный подсвечник из меди, с витой ножкой, позеленевший от времени, возвышался на крышке.

Егору понравился этот дом, эта терраса, большой сад, аромат яблок, сухие доски, льняная штопаная скатерть. Все здесь дышало стариной. Дом, словно губка, впитал время и незримое проявилось. Он ярко представил уездного лекаря, которой распахнул входную дверь и шагнул на террасу. Каблук высоких сапог стукнул по деревянному полу. С брезентовоко плаща ручьями сбегала вода. Доктор наклонился и поставил на пол вместительный кожанный саквояж с латунным замком и перетянутый ремнями…

– Вот, Костик, считай, – в комнату зашла хозяйка с очками на носу. Она положила деньги на бумагу из бухгалтерии. Паршин пересчитал. – Все, как в аптеки, Мария Афанасьевна. Спасибо за чай. Если не жалко, мой коллега возьмет пару яблочек. Больно они у вас ароматные.

– Конечно, – заквохтала хозяйка, как бы устыженная, что сама не предложила, – берите сколько хотите.

– Нам много не надо, – говорил Паршин, распихивая сочные плоды по карманам. Егор, не стесняясь, тоже набил свои так, что они неприлично оттопырились и молния на куртке, когда они уходили, не сходилась.

– Замыкаем Сивковым. Он же следующий. Он же последующий, – деловито произнес Паршин, с хрустом откусывая яблоко.

На автобусе они вернулись в город. Немного поплутали по грязным улочкам с заросшими дворами, покосившимися деревянными гаражами и оказались возле двухэтажного кирпичного дома. Над красно-рыжей коробкой с деревянными рамами, словно пугала, растопырились антенны. Железный облезлый гараж, плотно обступленный пустырником, присоседился у столбов с веревками для сушки белья.

– Он немного с приветом, – продолжал Паршин. – Пошел раз в магазин, самого потом пришлось искать. Крышу у него порой сносит. Память отшибает напроч. Меня не всегда узнает, а так крепенький, правда, щуплый и хитрющий. Иногда в разговоре проболтается, такое вспомнит, что кажется, он специально забывчивым притворяется, чтобы мы ему харчи и пенсию таскали. Всякую фигню любит попрошайничать. Ты его хитростям не поддавайся. Ухарь он еще тот. Пальчики нежные, картинки малюет. Не знай я его, подумал бы, что вор – щипач или пианист. Прямо трясется над ними. – Паршин растопырил пятерню и затряс перед лицом.

– Глазки юркие, так и бегают, так и смотрят чего бы стащить. Кажется, он порой сам у себя тырит. Любитель покляузничать. Строчит записочки нашей Марковне только в путь.

На стук работников соцзащиты, хозяин квартиры долго не открывал, топтался у двери и всматривался в глазок.

– Сколько можно, Юрий Анатольевич, у нас еще трое. Ей Богу, как маленький. Открывайте уже, – трубил Паршин.

Возня у двери затихла, но стали слышны удаляющиеся осторожные шаги, скрипнула половица.

– Вот придурок, – прошептал Паршин, – сейчас будет притворяться, что только услышал. В подтверждение его слов зажурчала в унитазе вода, хлопнула дверь, и из глубины квартиры послышался неприятный писклявый голос:

– Кто там?

– Да мы, мы, – с нетерпением прокричал Паршин.

– Кто это мы? Дай – ка в глазок посмотрю. – На мгновение линза в двери затемнилась, почти одновременно щелкнула щеколда. – А это вы! Давно стоите? А я не слышу, в туалете сижу. – Тонкая, как волос улыбка выплыла из-за двери. Паршин шумно выдохнул, закатил глаза, мол, когда это кончится и шагнул через порог. Пожилой мужчина низенького роста, щуплый с усиками и блестящими глазками, отступил в сторону, пропуская посетителей. Что-то в его неискренней улыбке было отталкивающее, словно он вас заманивает в ловушку. Такой доморощенный Мазарини, мастер ножа и гобеленов. «Скользкий тип», – отметил для себя Егор.

– Здрасте, здрасте, – тонкие губы растянулись и под аккуратными усиками блеснул ровный ряд пожелтевших зубов. – В комнату проходите.

Паршин стал топтаться на месте, выискивая, куда бы присесть.

– Как это меня приспичило? – Юрий Анатольевич тщедушно хихикнул, не замечая с какой неохотой Паршин наклонился и стягивал ботинки. – Сижу, слышу кто-то звонит…

– Мы стучались, у вас звонок сдох уже месяц назад, – перебил его Паршин.

– Правильно, сдох. Заменить надо.

– Так кто ж вам его менять будет? – пробубнил недовольно Паршин.

– Так это на ваше усмотрение.

– На какое усмотрение? – выпрямился Паршин, так и не сняв ботинок.

– На меня же государство деньги выделяет. А если кто нужный позвонит, а звонок не работает, как я узнаю, что ко мне приходили? А сосед спуститься? И замок не закрывается. Собачка не работает. Вот забуду защелкнуть и приходи, бери, что хочешь.

– Попридержите, Юрий Анатольевич, – Паршин вытаращился на него.

– Мы же замок недавно поменяли. Этот Тарасевич приходил. Может, вообще захотите, чтобы вам ремонт сделали.

– Я всю жизнь горбатился…

– Хреново горбатились, раз государство ваши труды в копейки оценило.

– Да я, Лидии Марковне сообщу куда надо, – Юрий Анатольевич отклонился, словно хотел обозреть наглеца сразу с головы до ног. Глаза его заходили вверх вниз, сверкая бельмами. Губы стиснул так, что за усами их не стало видно. И давай охаживать Паршина презрением, вдоль и поперек. Вид надо признать у пенсионера был более чем воинственный.

– Да сообщай. Вас таких важных десятки по городу, а я один. И вообще, мне все равно – дадут поручение, я вызову электрика или кого там. А нет, так пошел к черту.

Паршин круто развернулся и шагнул к двери, – вот еще, – он остановился, – это наш новый сотрудник, Егор, как тебя? – Он мрачно посмотрел на коллегу.

– Владимирович.

– Вот, Владимирович, теперь ему мозг выносите. Пошли, Егор.

– Да постойте, куда же вы? Погорячился я, бывает, – улыбка вновь растянула тонкие губы пенсионера, – нет, так нет, чего так волноваться. Проходите, обувь можете не снимать, – он засеменил по коридору, приглашая гостей пройти. Смена декораций на лице пенсионера была настолько разительной, что Егор поразился, то ли его актерским способностям, то ли моментальной отходчивости.

Паршин еще с минуту повздыхал, пофыркал, но предложение принял. Не разуваясь, они прошли в комнату с высокими потолками и лепниной по карнизу. Выглядела она мрачновато; старая покосившаяся мебель, темные углы, паутина, колышащаяся сквозняком из рассохшихся рам, протертый до дыр ковер, выцветшие обои и шорохи крысы в клетке на подоконнике.

Заискивающе заглядывая гостям в глаза, Сивков утруждал их бестолковым разглагольствованием, а потом показал новые рисунки в альбоме. Он с таким интересом комментировал и водил пальцем по изображению, что у Егора сложилось впечатление, что ради этого и была заключена мировая. Глаза пенсионера блестели. Он пояснял и хихикал.

Художествами были перерисовынные карикатуры из газет и журналов. По большей части похабные. Пенсионер рисовал цветной тушью. Подобно рефлексующему подростку он переворачивал очередную страницу, стеснительно прыскал в кулак и сбивчиво, торопливо, словно боялся, что его не дослушают и упустят суть, бросался в комментарии. Пояснял то, что и так было совершенно понятно. Он захлебывался от восторга к самому себе и едва сдерживался, чтобы не зарыдать от умиления. Местами он подвизгивал. Его усики напоминали живую волосатую гусеницу – были в постоянном движении.