Мга

Гай шёл по знакомым до мельчайшей былинки провинциально пыльным переулкам, не замечая привычной с самого рождения патриархальной тишины и глухоты окружающего мира, а когда переступил порог Покатаюшки, сразу понял, что Тёмыч сегодня не в себе. Ссутулившись за старомодной ободранной конторкой, от которой даже на расстоянии вкусно пахло рассохшимся деревом, начальник отделения смотрел куда-то в окно на почти лысый тополь, раскорячившийся здесь, кажется, тоже с начала времён.

– Привет, – Гай постучал костяшками пальцев по конторке прямо у локтя Тёмыча.

Тот медленно повернулся и посмотрел взглядом растерянным и совершенно отчуждённым.

– Ты чего сегодня совсем какой-то странный? – удивился Гай. – В смысле, ещё страннее, чем обычно.

Тёмыч дёрнулся на звук его голоса и внезапно перешёл в лихорадочное состояние.

– Только не удивляйся, ладно? Я и сам ещё не до конца уверен… Но кажется… Гаевский, я, кажется, нашёл её, – он заговорил быстро и бессвязно, как будто находился в изрядном подпитии. – Только я теперь совсем… Совсем не знаю, что мне с ней делать… Совсем не знаю, Гай… Я боюсь открыть её, и боюсь, что это окажется не она… Но не может быть, чтобы я ошибся…

Гай тоскливо подумал о том, как ему побыстрее забрать бандероль с книгами и оставить странного сегодня приятеля наедине с размышлениями.

– Ага, – сказал он, кивнув для большей убедительности. – Ты не ошибся. Точно, не ошибся. А теперь дай мне вот это…

Гай протянул возбуждённому Тёмычу уведомление о ценной бандероли.

– Ну? Знаешь, как всегда, Леонид потом заскочит и всё подпишет. В конце дня, часиков в семь. Так он сказал.

Тёмыч зачем-то повертел уведомление, даже не взглянув на него, и, передвигаясь как сомнамбула, ушёл вглубь комнаты по ту сторону конторки, но буквально через минуту вышел с пустыми руками.

– Гаевский, – каким-то хриплым, не своим голосом произнёс этот вдруг ставший чужим Тёмыч. – Я тебя очень прошу, Юль, посмотри ты, а? Просто посмотри, а я тебе кофе пока соображу… У меня сахар есть, Гаевский. И печенье. Вера Михайловна вчера принесла. И ещё свою бандероль заодно заберёшь. Хорошо?

– Да чего с тобой случилось-то, Тём? – Гай пытался оторвать от себя крепко и больно вцепившееся пальцы бывшего одноклассника. – Чего мне посмотреть, скажи: какие проблемы?

– Посылка… – прошептал уже очень тихо Тёмыч, как будто сам не верил в то, что говорил. – Полнолуние. Я пошёл среднегабаритные невостребованные отправления посмотреть, а она там, среди них. Такая же, как и все, но совершенно другая. Полнолуние было, Гаевский…

Он жалобно посмотрел на Гая:

– Всё точно так, как я и предполагал. Полнолуние, Луна в Юпитере, Сатурн в зените. Всё сошлось. Я многие годы ждал этого, а сейчас оказалось, что совершенно не готов. У меня руки трясутся и голова тяжёлая. Хочу открыть, а не могу.

Тёмыч демонстративно протянул перед собой руки. Они точно дрожали.

– А… – сказал Гай и улыбнулся. – Давай сюда свой груз-призрак. Посмотрим…

Он снисходительно относился к чудачествам Тёмыча. Просто подумал, что это очередная невостребованная посылка, потерянная и вдруг выпавшая из недр склада. Такое бывало уже.

– Там, – осторожным жестом, боясь потревожить притихших духов, показал куда-то вглубь за конторкой Тёмыч. – В центре склада на полу стоит. Ты её сразу узнаешь.

– Ладно, – пожал плечами Гай. – Схожу.

Он протиснулся в загромождённый пустыми и полными коробками коридор, тёмный и всегда заставленный всякой всячиной. Миновав этот лабиринт, Гай оказался с другой стороны старого здания, выходившего в заросший высокой травой двор.

По своему опыту он знал, что в высоких дебрях травы притаилась крапива. Тёмыч каждый год клялся прокосить всю эту бурную растительность, но у него всё не хватало времени, и трава стояла – высокая и торжествующая – до самых холодов. И ещё потом долго тянулась из-под белых сугробов, уже вялая и пожухлая, но до последнего не сдающая позиций.

До зимы ещё было далеко, и Гай старался не сходить со слабой тропинки, натоптанной к складу, дабы не ошпарить ноги. Он зашёл в складскую дверь, которая оказалась не только открытой, а открытой нараспашку. Кажется, Тёмыч, попавший в плен своих диких фантазий, скрывался с места действия спешно и не оглядываясь.

На складе, как и положено, царила темень, только под низким потолком противно и раздражающе мигала, не переставая, тусклая лампочка. Судя по всему, она намеревалась вот-вот перегореть уже несколько месяцев. Гай оказался окружённым многоэтажными стеллажами, с которых к нему взывали так никому и не пригодившееся старые коробки. Некоторые из них томились здесь уже не первое десятилетие, и словно забытые узники с нар, они неслышно молили его о свободе.

Нужная посылка стояла посередине склада. Он подошёл совсем близко, присел на корточки, пытаясь разглядеть какие-нибудь особенные знаки, которые убедили Тёмыча в её исключительности. Ничего Гай на коробке так и не увидел в полутьме. Он просто взял её в руки и понёс на свет. Ему самому вдруг стало невероятно любопытно, что там может быть внутри.

На свету коробка оказалась чересчур приличной, новой, гораздо новее, чем она являлась по легенде. Гай уже усомнился в том, что он взял именно нужное, когда увидел на плотном картоне необычные знаки. Кажется, старая, ещё дореволюционная печать почты России.

Не иначе хулиганистый и залихватский ямщицкий бес древнего здания почты, которое служило ямщикам когда-то так же и постоялым двором, вселился в Гая. Да, не иначе это и был он – самый что ни на есть древний ямщицкий Покатаюшка, который заставил Гая тут же потянуть верёвку не принадлежащего ему отправления.

Тёмный плотный смог спустился в одну секунду на землю, накрыл запущенный двор бывшей ямщицкой слободы, зачернил высокую траву, влажной духотой обнял, сдавил, затрудняя дыхание. В смоге, что издревле звали в местах этих мгой, откуда-то со стороны давным-давно разваленных конюшен раздался ясный смех, отскакивающий от старых бетонных плит. Жёсткая верёвка, залитая неистово крошащимся сургучом, на удивление легко поддалась, освобождая стянутый узел.

У Гая в руках оказалась огромная расхристанная бумажная хризантема. В освободившееся прорехи полезли клочки старинных газет. Под ними оказались ещё какие-то газеты, потом шли куски грубых, скрученных тряпок, а потом – опять газеты. Чудо, что он заметил, как из этого вороха явно подставных бумаг что-то выпало, робко сверкнув зачернённый старым серебром. В подставленную ладонь упал плоский четырёхугольник, подвешенный тонкой цепочкой к креплению. Женская серёжка.

Гай осторожно перебрал рассыпающуюся посылку, безнадёжно осмотрел траву вокруг себя. Второй серёжки нигде не наблюдалось. «Глупость какая-то», – пожал плечами Гай. Кому понадобилось посылать целую кучу мусора и прятать в нём старое украшение, к тому же не имеющее пары? Он внимательно посмотрел на верхний слой бумаги. Очевидно, когда-то здесь был написан и адрес, и имя адресата, но со временем все опознавательные знаки расплылись невнятными чернильными кляксами.

– Зачем я вообще вскрыл этот странный свёрток? – Гай взял в охапку раскуроченный пакет и, зажав в ладони единственно понятную вещь в этой посылке, отправился каяться Тёмычу.

Ещё издалека Гай понял, что Тёмыч не один. Кто-то отчаянно и убеждённо, щедро снабжая свой громкий монолог матами, пытался давить на начальника отделения.

– Твою мать, Тёма, я же прошу только подержать у себя несколько дней! В коробки свои запрячь, я послезавтра зайду и заберу!

Тёмыч слабо сопротивлялся, его голос тихо шелестел по пустому отделению, но собеседник балансировал на грани отчаянья:

– Да что тебе от этого плохого будет? Постоит моя коробочка пару дней, а ребята тебе за это чуть-чуть ещё и бабла подкинут. Ты только не говори никому, лады? Тётки куда не нужно не полезут, и вообще у тебя тут чёрт ногу сломит.

Гай наконец-то узнал голос ещё одного бывшего одноклассника. Он давно не видел Крошку, но ходили слухи, что тот то ли загнулся от наркоты, то ли надолго закрылся на зоне. Оказывается, вон он – вполне себе на свободе и живой. Как со школьной видеозаписи: глаза бегают, редкие белёсые волосы прилипли ко лбу, он всё так же потеет от волнения. А сейчас даже щека у Крошки дёргалась нервным тиком. Словно бывший одноклассник отбивал лицом азбуку Морзе: точка-тире-точка. Даже появление Гая отразил слабо: дёрнулся, затем понял, что вновь появившийся не опасен, потерял всякий к нему интерес. Кажется, даже не узнал. Продолжал напирать на Тёму и в то же время канючить: