Страница 9 из 14
Антропоморфные статуэтки были найдены и вместе с перезахороненными черепами в «каше» в поселениях Иерихон, Рамад и Айн Газал. В Айн Газале три статуэтки такого типа были «двухголовыми». Обе головы той статуэтки, которая приведена на фотографии на стр. 174 статьи Роллефсона, имеют прически, идентичные прическам знаменитых «богинь с леопардами» Хаджилара и Чатал-Хююка. Одноголовая статуя, 90 см высотой, фотография которой помещена на стр. 173, явно женская. На стр. 169 и 179 помещены фотографии двух статуэток «богинь плодородия». Обе статуэтки «обезглавлены» (Rollefson 2000). Все приведенные фотографии иллюстрируют материалы из поселения Айн Газал периодов MPPNB – PPNC.
Кейт рассматривает два сценария, согласно которым могли осуществляться церемонии перезахоронения черепов в общинах неолитических земледельцев Леванта периода PPNB. В первом варианте они могли быть связаны с ритуальной деятельностью одного домохозяйства. Этот сценарий менее вероятен, и мы не рассматриваем его подробно. Ограничимся тем, что он подразумевает (так считает И. Кейт, и трудно с ним не согласиться) существенную социальную дифференциацию среди домохозяйств, которая должна отразиться в погребальном инвентаре, характере домов и некоторых других «археологически видимых» аспектах материальной культуры.
Во втором случае, если захоронение было делом многих домохозяйств и даже общины в целом, в зависимости от размера неолитического сообщества (а мы видели, что эти размеры могли доходить до нескольких сот человек и более) церемония публичного перезахоронения черепа важного умершего члена общины могла иметь место раз в год, например, и принимала общий публичный характер. Она требовала, разумеется, значительных затрат – трудовых, организационных, экономических (на приготовление пищи и др.).
И. Кейт приходит к такому выводу: археологические материалы свидетельствуют о стандартизации в период MPPNB размеров, формы и внутренней организации жилищ в пределах общины (поселения или группы близлежащих поселений). С другой стороны, данные по захоронениям показывают наличие слабых, но все же заметных отношений напряженности и конкуренции между домохозяйствами в рамках доминирования в общине эгалитарного этоса. Кейт употребляет здесь термин не «домохозяйства» (housholds), а «дома» (Houses) в леви-строссовском смысле (Kuit 2000b: 155-156). Я думаю, что это были матрилиниджи-домохозяйства, как у ирокезов. Материальное выражение упомянутая конкуренция находит в разных пропорциях тех групп населения, останки представителей которых подвергались после смерти тщательно организованному перезахоронению. Например, примерно 70 % взрослого населения в поселениях Айн Газал и Иерихон хоронились повторно с отчленением черепов. Черепа только 20 % взрослого населения хоронились, по подсчетам археологов, в «каше» – и еще меньший процент черепов подвергался «обработке» путем накладывания гипсовых масок, раскраски охрой и т. п. Кроме того, черепа многих индивидов с искусственной деформацией происходят именно из «каше» (ibid.: 156–157).
Итак, в период PPNB произошла стандартизация погребальных практик, увеличение трудового вклада в их организацию и проведение; превращение их в общественные события с публичным участием в этих мероприятиях многих домохозяйств (см. Hogenboom 2016). При этом структура общин и поселений оставалась существенно эгалитарной. Учитывая объемность новых организационных задач, вставших перед общинами в такой ситуации, и то, что косвенные данные свидетельствуют о зарождении в этот период культа предков и десцентных групп (кланов или, скорее, линиджей), совершенно невероятно, что патрилинейный их вариант не привел бы к существенной иерархизации общества, концентрации власти внутри определенных патрилиниджей. Однако этого не произошло. Общества PPNB продолжали оставаться эгалитарными. Какой мощный фактор мог поддерживать эту эгалитарность, противодействуя тенденциям социальной иерархизации, для которых были все предпосылки: возможность узурпирования функций организации общественных работ, распределения связанных с ними ресурсов, ритуальных функций, доступа к редким и ключевым ресурсам, организации мер по снятию скалярного стресса и т. п.?
Единственным социальным фактором, который мог бы сдерживать все эти тенденции и противостоять им, могла быть, на мой взгляд, только матрица М2 (матрилинейность + матрилокальность), препятствующая концентрации мужской власти, авторитета и внутриобщинного неравенства, сопряженного с развитием индивидуального (а точнее, «линиджного») насилия. К счастью (для будущего человечества, имеющего ныне возможность обозревать традиционные формы организации, альтернативные мужскому насилию), «магическая» подоплека земледелия, созданного, как я думаю, женщинами, обеспечивала необходимые предпосылки для развития очередной социально-исторической бифуркации в сторону матрилинейности (матрицы М2). На время матрилинейность возобладала над всеми альтернативными формами социальной организации. Патрилинейности еще не было, а билатеральность охотников-собирателей (ввиду демографического фактора) не могла противостоять матрилинейности неолитических земледельцев. При переходе к земледелию плотность населения в соответствующих зонах увеличивалась в 8–10 раз.
Иными словами, на месте бэнда размером в 25–70 человек «вырастало» сплоченное неолитическое племя численностью примерно в 500 человек. Его победное шествие по планете было неизбежно. Где-то оно осуществлялось в виде культурной диффузии, а где-то (в случае европейских культур линейно-ленточной керамики, например) – в форме демического фронта. (Еще одним примером продвижения демического фронта земледельцев в среде охотников-собирателей является миграция народов банту в Африке южнее Сахары.) Начавшись как неолитическая экспансия, она, впрочем, оказалась впоследствии существенно усиленной после усвоения некоторыми популяциями протобанту навыков обработки железа, что выводит ее (миграцию) за пределы тематики, обсуждаемой в данной книге.
В 1995 г. Дж. М. Фейнман предложил замечательную модель, описывающую наблюдаемые в археологии различия при переходе от сравнительно простых охотничье-собирательских обществ к обществам со значительной культурной сложностью (cultural complexity). Он предложил типологически различать две модели, два способа решения возникающих при увеличении сложности социальных структур проблем: сетевой (network path) и корпоративный (corporate path). Свидетельствами применения первой, сетевой, являются очевидные различия между домохозяйствами (в размерах жилищ, богатстве инвентаря и импортируемых редких материалов и изделий из них и т. п.), наличие специализированных видов ремесла, свидетельства дистанционной торговли (часто редкими и, следовательно, престижными предметами и материалами) и личной сетевой власти отдельных индивидов или групп связанных между собой индивидов. В случае применения обществами корпоративной стратегии все эти отличия смазаны или отсутствуют, зато очевидны минимальные экономические различия между домохозяйствами, отсутствие «демонстрации» богатства, свидетельства интеграции социальных сегментов, важности родственной аффилиации, акцент на коллективные ритуалы, возможное наличие общих храмовых сооружений (Feinman 1995).
Разумеется, эти модели являются в известной степени абстракциями; в реальных археологических культурах могут встречаться свидетельства комбинированного использования обеих моделей. Но самое (для меня) замечательное то, что пока никто из археологов не заметил, что большинство этнографических моделей, иллюстрирующих сетевую стратегию, относятся к матрилинейно-матрилокальным обществам (например, соответствующим группам индейцев пуэбло Юго-Запада США). Социальная бифуркация: матрилинейность versus патрилинейность – не иллюзия и не надуманная неуемным воображением антрополога конструкция; альтернативный «выбор» конкретными обществами одного из этих путей неоднократно случался в истории и определял массу зависимых социальных параметров. Следовательно, конкретные случаи этой бифуркации просто «обязаны» оставлять археологические следы. Ясно, что классический ранний неолит Леванта дает яркий пример действия корпоративной стратегии на пути к «неравенству», что и было отмечено Брайэном Бердом (Byrd 2000: 91–92). Разумеется, в его статье, как это приличествует солидному археологу, нет никаких упоминаний о матрилинейности или матрилокальности. Но я не археолог, а социальный антрополог.