Уинтер-Энд

Я быстро прохожусь по музею, пытаясь найти новые сведения о доме, который стал в дальнейшем «Святым Валентином». И нахожу их в последнем зале, среди фотографий, сделанных во время городских праздников и иных мероприятий местного значения. По-видимому, в 1960-х Уэйды покинули город, однако принадлежавший им особняк был продан и превращен в детский дом лишь через несколько лет после моего рождения. В зале висит фотография персонала дома. Генри Гарнер, директор. Сара Деккер, ночная управляющая. Дориан Блайт, дневной управляющий. Дебора Пирс, медицинская сестра. Гарнера я смутно помню по временам, когда мы с отцом пару раз привозили игрушки для живших в доме детей.

Здесь имеются также материалы, связанные с пожаром, приведшим к закрытию дома: вырезки из газет, фотографии, интервью. Дом загорелся среди ночи, огонь быстро охватил помещения, в которых жил персонал, однако все, кроме Гарнера и еще двух сотрудников, спаслись. Когда из города прибыла добровольная пожарная команда, ей осталось лишь постараться, чтобы огонь не перекинулся на остальные части здания. Одним из пожарных был мой отец — я обнаруживаю его на паре фотографий.

Останки погибших идентифицировать толком не удалось. Почему именно, в газетах сказано не было, но, по моим догадкам, когда на месте пожара находят обгорелый череп, разбитый рухнувшими камнями, даже от записей стоматолога проку немного. Официальное расследование позволило сделать вывод, что причиной пожара стал поджог, хотя обвинение никому предъявлено не было. Страховая компания обнаружила в полисе детского дома лазейку и платить отказалась, после чего «Святой Валентин» был закрыт навсегда.

— Нашли что-нибудь? — отрывает меня от размышлений женский голос.

— Да, спасибо, — говорю я. — И даже больше, чем я рассчитывал.

Смотрительница постукивает пальцами по стеклянной витринке.

— Я слышала разговоры о том, что это место проклято. Что бы на нем ни строили, добром это не кончалось.

— На мой взгляд, два пожара за два столетия вряд ли позволяют говорить о проклятии, — отвечаю я.

Она пожимает плечами:

— Все это просто страшные истории. Не знаю, есть ли в них хотя бы доля истины. Да, собственно, меня это и не интересует. Нравится людям, в особенности детям, слушать их — и ладно. — Она усмехается, сухо и хрипловато. — Скорее всего, когда вы приходили сюда с одноклассниками, я и вам их пересказывала. А опробовать их на одной аудитории дважды мне удается не часто.

— Помнится, когда вы опробовали их на мне в первый раз, мне начали сниться кошмары. Надеюсь, теперь у вас этот номер не пройдет. — Я направляюсь к выходу и, чтобы не показаться грубияном, добавляю: — Что ж, спасибо за помощь. Все это чрезвычайно интересно.

— Не забудьте порекомендовать наш музей друзьям и знакомым, — говорит она мне вслед и снова усмехается.

Я еду к «Краухерст-Лоджу». Солнце уже коснулось горизонта, небо приобрело густо-оранжевый свет, по нему плывут ярко-желтые облачка. Покрытые лесом холмы, окружающие город, погружаются в тень. Приближаясь к парковке, я снова вижу девушку, которая сегодня утром провожала меня взглядом. Она стоит на обочине и смотрит на меня, пока я сворачиваю на перекрестке.

Окна отеля тихо мерцают в надвигающихся сумерках. Внутри воздух тих и неподвижен, как в склепе. Поднявшись в свой номер, я падаю на кровать в надежде подремать часок, перед тем как отправиться к Дейлу. Но нет, я провожу бессонные шестьдесят минут, рассеянно глядя на медальон и размышляя. Лицо женщины с фотографии стоит у меня перед глазами, оставаясь загадочным и недостижимым. Я гадаю, кто она — вернее, кем она была. Мой усталый мозг, возвращаясь к сновидению прошлой ночи, соединяет этот женский образ с ощущением лютого холода, падения ничком в снег, с иголками льда, впивающимися в мою кожу.

Когда Лора Тауншенд встречает меня на пороге своего дома, лицо незнакомки с медальона все еще маячит в глубинах моего сознания.

— Вы, как я понимаю, Алекс, — говорит Лора и отступает, пропуская меня в дом. — Не знаю, помните ли вы меня по школе. Я на год старше вас.

Я вежливо улыбаюсь и, пытаясь вспомнить ее, вхожу в прихожую. Что-то начинает вырисовываться в моей памяти, и я говорю:

— Лора Редферн?

— Верно. — Она отворачивается в сторону и кричит: — Дейл! Алекс пришел!

— Давно вы женаты?

— Двенадцать лет, — отвечает Лора. — И я все еще пытаюсь сделать из него цивилизованного человека.

Я ухмыляюсь, меня охватывает чувство неловкости, которое я всегда испытываю при виде семейного счастья других.

— Я бы за такую работку не взялся.

— Привет, Алекс, — говорит, появляясь из глубин дома, Дейл. — Пива хочешь?

С бутылками в руках мы проходим в столовую, помогаем Лоре накрыть на стол. Я рассказываю Дейлу о том, что узнал в больнице, и о результатах работы криминалистов.

— Какие-нибудь полезные для нас отпечатки нашли? — спрашивает он.

— Они нашли следы двух людей, которые пришли с севера, обогнули дом и ушли на запад. Кто-то из этих двоих, возможно Николас, подходил к парадной двери, чтобы сорвать висячий замок. Однако ни одного четкого следа, который можно связать с его обувью, обнаружить не удалось.

— А как насчет медальона?

— Отпечатки пальцев отсутствуют, нет ни волос, ни частичек кожи. Женщина, изображенная на фотографии, мне неизвестна.

Лора вносит тарелки с тушеной рыбой и картошкой, и разговор прерывается: все мы заняты исключительно едой. Я стараюсь воздерживаться от связанных с работой тем, предоставляя Лоре возможность задавать мне обычные вопросы: женат ли я, нравится ли мне в Бостоне, встретил ли я здесь кого-нибудь из школьных друзей. Я отвечаю на них как обычно. Когда мы доедаем рыбу, великолепную, кстати сказать, а потом и десерт — сливочный торт, я вытаскиваю из кармана медальон и показываю его Дейлу и Лоре. Из футлярчика я медальон не вынимаю, а просто открываю его большим пальцем, чтобы они смогли разглядеть фотографию.

— Нет, — говорит, немного подумав, Лора. — Я ее не знаю.

И Дейл тоже качает головой:

— Не помню такой, Алекс. Может, стоит спросить о ней у Николаса?

— Конечно. Но сначала я хочу показать медальон тем, кто хорошо знал Анджелу Ламонд, — отвечаю я, с трудом подавляя зевок.

— У вас усталый вид, — говорит Лора.

— Плохо спал. Может, этой ночью повезет. А скажите-ка, вы не знаете девушку лет семнадцати-восемнадцати с короткими черными волосами, вот такого примерно роста? Худощавая, бледная, с темной косметикой?

Дейл кивает:

— Похоже, это Софи Донеган. А что?

— Я видел ее пару раз около отеля. Она наблюдала за мной.

— Говорят, у нее не все дома, — сообщает Лора. — Мать Софи покончила с собой лет шесть назад. Передозировка лекарств. Почему она это сделала, никто так и не выяснил, но Софи с тех пор сама не своя.

— Шесть лет назад? — переспрашиваю я. Тогда же сгорел и «Святой Валентин».

— Я слышал, она пристает к приезжим, просит увезти ее отсюда, — говорит Дейл. — Может, она увидела в тебе очередного такого спасителя.

— Как раз тот сувенир, который мне нужен, — помешанная девица.

Мы улыбаемся, разговор продолжается. Около половины одиннадцатого на меня снова нападает усталость, и я прощаюсь. Покидаю теплый, уютный дом Дейла и иду по пустым улицам, под вздыхающими деревьями, к бледному свечению отеля.

Я иду по ночному городу. Не зная ни точного времени, ни того, сколько я уже брожу так, не в силах заснуть. В небе сияет луна, пронизывающая серебристым светом туман, который плывет по улицам. Уинтерс-Энд совершенно безмолвен. Нет ни ветерка, ни тихого шелеста деревьев.

Что я делаю здесь — не знаю. Кругом сплошная дымка. Я даже не помню, как вышел из отеля.

А потом я улавливаю краем глаза какое-то движение справа. За парой невысоких деревьев различается совершенно белая церковь, очертания ее размыты туманом. Приглядевшись, я вижу калитку и дорожку, ведущую к закрытым дверям церкви. Кто может бродить там так поздно? — добропорядочные граждане Уинтерс-Энда задолго до полуночи укрываются в домах и не выходят, пока не забрезжит заря. В сознании моем начинают крутиться образы гипотетических соучастников Николаса. А следом за ними появляются создания еще более фантастические — новоиспеченные убийцы, демоны подсознания, которых невозможно отогнать никакими доводами рассудка.