Страница 8 из 89
Это не жизнь
Итак, вторым мужем Александры Сергеевны стал, можно сказать, случайный для нее человек, которого она сначала даже не воспринимала как мужа. Тем не менее так получилось, что покупка недостроенного дома и совместное довершение строительства, а затем рождение Зёни укрепили ее отношения с ним, а со временем сделали их брак нерасторжимым.
И хотя у каждого из них быстро накапливались непрощаемые обиды друг на друга и даже основания для ненависти, но супруги продолжали оставаться вместе.
Если взять Прокофия Григорьевича, то с его стороны основных причин, по которым он держался за этот брак, было три.
Первая — достроив дом, подаренный Александре Сергеевне ее матерью, он, дабы иметь крышу над головой, стал демонстративно считать его наполовину своим. Его убеждение в праве на владение домом было настолько напористым и агрессивным, что подавляло Александру Сергеевну, и она противостоять ему не могла, даже если бы захотела. Она это чувствовала и ей это сильно не нравилось. А когда там завелся Зёня и начал метить углы мочой, то притязания Прокофия Григорьевича на этот дом еще больше окрепли, так что выдворить наглеца из своего дома Александра Сергеевна могла только с целой армией вышибал. Но приглашать вышибал она почему-то не торопилась.
Вторая — сын Зёня. Прокофий Григорьевич его так ждал, что ради него пожертвовал первым браком, весьма для него дорогим, судя по тому, что он продолжал опекать Ксению Петровну, первую жену. Прокофий Григорьевич хотел сам воспитывать сына, и готов был воевать за это с кулаками.
Третья причина — Прокофий Григорьевич, как известно, занимался извозом, но с укреплением советской власти и оснащением народно-хозяйственных объектов техникой и тягловой силой, спрос на услуги частных извозчиков упал. В 30-е годы, когда судьба свела Александру Сергеевну и Прокофия Григорьевича вместе, лошадей постепенно изымали из индивидуального содержания и обобществляли, а их собственников заставляли заниматься общественно-полезным трудом. Первые попытки пристроить Прокофия Григорьевича на работу показали, что он, проявляя чванливость и неповиновение, нарушал там дисциплину, пренебрежительно относился к начальству, пьянствовал и откровенно бездельничал. За эти проделки его отовсюду выгоняли. Наконец он просто остался дома. Возможно, он болел... потому что работать никуда не шел и целыми днями, напившись в стельку, валялся на топчане. Он жил за счет жены, причем поставил дело так, что за любые возражения избивал ее. Это не жизнь! — понимала она. Но сделать ничего не могла.
К сказанному можно добавить, что Прокофий Григорьевич не мог простить жене первого мужа, которому и в подметки не годился. Он знал это! Это его задевало, и он пытался самоутвердиться в глазах женщины за ее счет. Издеваясь и кривляясь, он называл ее барыней и при этом ради унижения заставлял снимать с него сапоги и мыть ему ноги. По каждому пустяку он сшибал ее на пол и бил ногами, а еду, которую она подавала на стол, выливал ей на голову.
Ее детей от первого брака он ненавидел. Это счастье, что на момент их встречи с ним они уже были достаточно большими, иначе бы он их попросту извел со свету.
А также не мог простить Прокофий Григорьевич своей жене, что она оказалась нищей да к тому же слишком интеллигентной, не способной за себя постоять. Она умела быть гордой и решительной только в обстановке любви. Так сложилась ее личная практика. А когда все в ней было сломлено и жизнь повернулось по-другому, она не находила сил бороться за себя.
Впрочем, при качествах его характера, которые потом проявились и в его сыне Зёне, он был из хронически неблагодарных людей, вернее нелюдей. Можно не сомневаться, что будь у Александры Сергеевны богатства, он забрал бы у нее все до нитки и все равно продолжил бы издеваться над нею.
Что сказать об отношении Александры Сергеевны ко второму мужу? Сначала она в нем нуждалась. Потом рассудила, что он имеет право воспитывать своего сына, и решила терпеть его. А дальше уже не могла от него отделаться. Она ни единого момента не любила его, а только боялась. Можно представить себе ее ужас, когда через несколько месяцев после рождения Зёни она опять почувствовала беременность.
Она уже осознавала, что Пронька — ублюдок, и понимала, что его сын будет таким же. Поэтому не хотела засорять мир человеческий подобным отродьем — это она приказала своему организму, и он ее послушался. В целом после этого у нее было еще восемь крайне нежелательных беременностей, но ни одному плоду не выпал шанс жить. Она всех их перехоронила на том кладбище, которое в 60-е годы стало местным стадионом. Правильно предрекала такой исход мудрая Ефросинья Алексеевна, которая принимала все ее роды.
Трудно сказать, почему Александра Сергеевна не выгнала из своего дома пригревшегося кровопийцу и садиста. Ведь она не была одинокой, за нее могли постоять брат Порфирий, подросшие дети и ее мать. Но любую помощь она отвергала и терпела издевательства над собой.
Дочь Людмила — после тысячи призывов удалить из семьи Проньку — почти отреклась от нее за нежелание этого. Мать Агриппина Фотиевна терпеливо помогала, чем могла. Она старалась регулярно вывозить несчастную дочь в Запорожье к родным, не позволяла опускаться. И тоже без конца советовала покончить с неудачным браком. Один только сын Борис сочувствовал матери и не требовал от нее никаких решений. Он просто вместе с Александрой Сергеевной проживал выпавшую ей судьбу.
Зёня
Зачастую людей и отношения характеризуют имена, которыми они нарекают своих родных и которыми затем пользуются. Так, Александра Сергеевна назвала последнего сына Георгием. В семье же за баловнем закрепилось имя Зёня. Оно больше смахивало на кличку, да и звучало несимпатично, но удивительно удачно характеризовало и его одиозного носителя, и нездоровое отношение к нему со стороны матери.
Рос Зёня точной копией своего отца, причем сходствовал с ним не только внешне, но и повадками — был груб, эгоистичен, невоздержан, алчен, ленив и агрессивен. И как все дети подобного рода, склонен к дурным поступкам. Так, например, он регулярно поливал своей мочой порог детского садика, который располагался рядом с его домом и во дворе которого он иногда гулял. Об этом рассказывала автору этих строк Сидоренко Анна Сергеевна, секретарь Славгородского сельсовета, которая тогда посещала садик и была свидетельницей этих выходок. И никакие воспитательные меры на Зёню не действовали.
Пока в 1940 году ему реально не исполнилось семь лет, мать под любыми предлогами в школу его не пускала. Конечно, в отговорках она делала акцент на его здоровье — медики хоть и не находили, что в физическом развитии он отстает от сверстников, но соглашались с матерью. Таковы тогда были традиции.
— Я его тяжело носила, — объясняла Александра Сергеевна, — недоедала. Вот он и родился слабым, головку до годика не держал.
Последнее было выдумкой, конечно, ибо младший ее ребенок был отменно здоров. Однако тогда все было гораздо проще — никто особенно в подробности не вникал. Сказала мать, что ребенку еще надо посидеть дома, значит ей виднее.
Так и получилось, что до войны он окончил только первый класс. Затем была оккупация и великая битва, всех уравнявшая в биографиях, и после нее уже никаких отклонений в его возрасте, если иметь в виду три приписанных года, не замечали. Зёня зажил жизнью многих ребят, у которых детство отобрали немцы.
В войну он пережил страшное потрясение, дополнившее его нестерпимые качества еще и истеричной психопатией: под дулами немецких автоматов он вынужден был присутствовать на расстреле мирных жителей, среди которых находился и его отец. Мальчишка не выдержал стресса и у него случился нервный срыв. Чудом он спасся, убежав и от жестокого зрелища и от фрицевской мстительной пули[4].
После гибели отца он возненавидел мать, понимая, что она погибшего не любила и представляя дело так, что это было причиной отцовых запоев и драк. Жить с младшим сыном Александре Сергеевне становилось все тяжелее.