Страница 73 из 89
Однако же, дошел в своей профессии до выдающихся результатов. Так до чего бы он еще дорос, если бы учился и если бы любил свою работу? Наверное, стал бы Кошкиным или Калашниковым на своем поприще... Сравнивать его с людьми меньшего масштаба нельзя.
Правда, к сказанному обязательно надо добавить исключительную добросовестность Бориса Павловича — за чтобы он ни брался, то делал качественно, тщательно и старательно, не допускал торопливости и небрежности. В работе был предельно аккуратным — все инструменты хранил на строго определенных местах, рабочее место содержал в чистоте и опрятности. После него убирать не приходилось.
В чем же заключались секреты его почти волшебного мастерства? За счет чего он так здорово разбирался в любом механическом устройстве? Почему для него не существовало неустранимых выходов техники из строя? Умопомрачительно неподдающаяся устранению, крайне загадочная, самая нелогичная причина поломок и повреждений техники разгадывалась им в течение одной-двух рабочих смен. Тончайшую наладку механизмов, их настройку на правильно урегулированные с рабочей средой режимы Борис Павлович производил максимум в течение суток. Ему в его деле не было равных, он работал буквально шутя. Ему нравилось поражать людей своими чудесами, как иллюзионисту нравится удивлять публику хитроумными фокусами.
Первое и главное, что хочется отметить, это его необыкновенное, какое-то запредельное, буквально волшебное чутье на движение, на комбинацию всех видов движения, за счет которых работают механизмы. Второе — это его терпение. Он мог часами медленно и по микронам пилить деталь, чтобы получить поверхность нужной формы. Это терпение он проявлял и при монтаже машин, при их запуске, при отладке рабочих режимов. Оно как-то не вяжется с непоседливостью его натуры, вроде противоречит ей. Поистине, разносторонний человек, двойственный, амбивалентный в лучшем смысле.
Он, конечно, гордился своими способностями и много о них рассказывал, мы приведем здесь его рассказы. Из них видна будет и его беда, заключающаяся в том, что он не всегда умел подать себя, выгодно преподнести, чем пользовались бесчестные руководители, не воздающие ему по заслугам.
Автору этих строк запомнился случай, когда Борис Павлович в свободное от основной работы время работал по договору на местной мельнице — так называли предприятие, где мололи муку и давили масло из подсолнечника. Он там монтировал полученное по репарациям оборудование. Долгая это была работа, трудная, физически тяжелая. И вот наступил последний день, ее завершающий этап.
У одной из стен высоченного цеха стояла умопомрачительно сложная и массивная машина, со всех сторон охваченная лестницами и стеллажами... Казалось, отдельные детали этой железной громадины были больше человека, и Борис Павлович на ее фоне просто терялся как маленький гном. Но он отважно перебирался по этажам лесов от одного узла к другому, что-то подкручивал и подтягивал, где-то стучал, куда-то заливал масло, к чему-то присматривался, ковыряя то место ногтем, во что-то вслушивался... Внизу стояли механики или рабочие, которые должны были эту машину эксплуатировать, а также местное начальство. Борис Павлович им что-то показывал, сверху крича объяснения.
Потом сделал еще что-то и... запустил это чудище — вздрогнув, машина ожила, загрохотала, зашумела и пошла работать, равномерно нарушая тишину. Гул машины — это ее дыхание. И после запуска Борис Павлович еще несколько минут чутко изучал его. А потом слез с лесов, остановился в стороне и смотрел на нее, задрав голову, осматривал движущиеся, в лад работающие детали. Иногда снимал кепку и опять надевал ее, с веселым озорством посматривая на собравшихся. При этом закусывал одну сторону нижней губы и улыбался чуть высокомерной улыбкой чародея, который знает, что все присутствующие не могли бы повторить то, что сделал он.
Чем заплатили тогда Борису Павловичу за работу и сколько эта машина работала до первой поломки... — этого мы уже не узнаем. Возможно, прошли многие месяцы... Знаем одно: тогда были голодные годы и люди дорожили не столько копейкой, сколько горстью муки.
Наконец, начали собирать новый урожай. Часть его свозили прямо на мельницу, где зерно превращали в муку, а из семечек подсолнуха давили масло и прессовали отходы в круги вкусной макухи[70]. Маленькое предприятие заработало на полную мощность. Но старое немецкое оборудование, полученное по репарациям и недавно установленное тут, возможно, от неправильной эксплуатации, часто выходило со строя, а технической документации на него, чтобы правильно произвести ремонт, не было. Мельничные механики всякий раз только руками разводили.
Вот и тогда директору мельницы пришлось опять просить помощи у Бориса Павловича, потому что только он разбирался в технике по-настоящему, как знаток, без инструкций.
Борис Павлович, конечно, согласился помочь, но встречно попросил расплатиться за работу не деньгами, а натуральным продуктом. В итоге ему достался мешок муки и десять литров подсолнечного масла.
С мешком на плечах и бидоном масла, зажатым в руке, почти притиснутым к груди, он не шел — летел домой. Душа его ликовала, предвкушая счастливые деньки. Так его трудами семья оказалась со съестными припасами на следующую за голодным годом зиму.
— Завтра ты напечешь коржей и наваришь галушек, — мечтательно прикрыв глаза, сказал Борис Павлович жене, войдя в дом. Он так устал от сверхурочной работы и волнений, что хотел одного — спать. Остальное — оставил назавтра.
Таких эпизодов в первые послевоенные годы в его практике было очень много. Кажется, на всю страну он один умел собирать и запускать в действие то оборудование, что поступало сюда в счет нанесенного немцами ущерба. Порой оно приходило в некомплекте, и тогда предприятия просто не знали, что делать. Только Борис Павлович каким-то своим тайным умом знал и предугадывал, чего в комплекте не хватает и, если не находил готовую деталь, то изготавливал ее сам, слесарным способом, по собственным чертежам.
За услугами Бориса Павловича предприятия выстраивались в очередь, записывались заранее, договаривались о его приезде. Его считали волшебником и сельскохозяйственные предприятия, и бумагоделательные, и энергетические. О металлообрабатывающих и речи нет! Это само собой понятно. Командировки у него следовали за командировками, в его памяти смешались города и веси — помнятся Бобруйск, Кировоград, Мытищи, какие-то города около Ленинграда... — и между поездками он не успевал побыть возле семьи и отдохнуть по-человечески.
Из этих поездок он привозил интересные истории, и по его возвращении к нему приходили друзья их послушать. В основном это были побасенки о мужских приколах и надувательствах. Борис Павлович сам потешаться над людьми не умел, но любил наблюдать, как смекалистые рабочие оставляли в дураках туповатых техников или инженеров. Ему, не получившему образования и сильно уязвленному этим, такие истории были по душе.
Пример одной из них приводятся ниже, в конце этой главки.
Много лет трудился Борис Павлович, приспосабливая репарационную технику к нашим производствам, ремонтируя ее и поддерживая.
История со смекалином
Дело было недалеко от Гайворона[71], в поселке Завалье[72]. Это Завалье — прекрасный уголок. Именно там был первый на Украине и второй в мире графитовый комбинат. А через Буг — там стоит город... забыл какой. Там была самая большая на Украине дизель-электростанция, где стояло 12 дизелей (мощностью по 1250 кВт... перечисляет остальные их параметры). И вот выделили нам дизель, тогда в Славгороде еще высоковольтной линии не было. Поехал я туда, чтобы размонтировать его, упаковать и привезти сюда, а тут собрать. Нас было 5 человек.
Ну, поехали мы. Там уже была высоковольтная линия. И разные дизеля им были не нужны. Они их раздавали нуждающимся. Но часть дизелей оставили себе как аварийные, на случай отключения электричества, чтобы можно было запускать их и работать.
И вот туда прислали после окончания техникума молодого парня, поставили его старшим машинистом. Старого практика убрали, а молодого... ну назначили. Ага. Как везде, утеснение старых кадров... А оно же ничего не знает. Если что не так, оно и не виновато. Короче, зеленый материал. Но глупый! Начал сразу же показывать свои права. Хлопцы его невзлюбили.