Страница 51 из 89
Я Самуилу шепнул, что оббегу квартал и встречу их на углу, чтобы никто не понял, что мы сматываемся отсюда.
Одним словом, мы удрали и на рассвете были уже на месте.
Остановились возле нашей улицы, я со своими гусаками пошел домой, а остальные поехали дальше — они все жили на одной улице, рядом с моей матерью. Я тихонько постучал в окно — жена и ее бабушка были дома. Значит, все.
Зашел я в хату и первым делом их предупредил:
— Я пришел, но вы — ни гугу, молчок! Никто не должен знать, что я дома. Буду сидеть взаперти, пока наши не придут.
И что?
Не успел я раздеться, вдруг стучит в окно Нинка Прядко, или Сулима, если по мужу. Глухая тетеря, говорит громко, сто раз переспрашивает... Как? Откуда? Через четверть часа все уже знали, что я пришел домой.
— Хозяин дома? — орет под окном.
— Та... — Прасковья Яковлевна замялась. — Нет его.
— Как нет? А в центре сказали, что Самуил приехал! А где же наши мужья?
Вот неудача — Самуила увидели! А Нинка продолжала орать:
— А где мой Максим?
Я не выдержал, вышел:
— Ну чего ты орешь? Остался там твой Максим.
Вот так получилось, что не удалось мне затаиться и тихо дождаться своих. Так обидно было! Ну чего в такое опасное время, когда каждый старается в землю зарыться, спрятаться, ходить по хаткам и орать? Я готов был удавить эту заразу...
Тем временем немцы по-прежнему в Славгороде не ночевали. И я решил, пока их нет, зарезать нашего кабанчика, а то иди знай, как оно будет дальше. Кабанчик был уже большой, килограмм на 120-130, давно надо было его прибрать. Я же не знал, когда опять домой попаду... Ведь опять надо было убегать куда-то в такие места, где бы пересидеть без лишних глаз...
Управился я с кабаном, осмолил, сало засолил...
А тут прибегает посыльный с управы, холуй какой-то:
— Борис, иди. Донец сказал, что будем снова эвакуироваться.
Ага, значит, Донец тоже приехал! Тут я повеселел. На следующий день собрались мы все, беглецы... Всего нас оказалось 13 человек. Поехали 2-мя бестарками.
— Куда бежать будем? — спрашиваю. — Опять за Днепр или тут где-то отсидимся?
— Будем пробовать, — решил Донец, — остаться здесь.
Пошли мы... в Терновку[40], там поселились, разошлись по хаткам, переночевали. А днем приходят местные полицаи, опять с претензиями.
— А это, — обводят нас дулами свих винтовок, — что за банда тут собралась?
— Оно тебе надо? — спрашиваю у него.
— Русские идут! — орет он на меня. — Вы их ждете? Завтра стрелять в нас будете? Убирайтесь отсюда!
Куда дальше? Начали мы выбирать... Задумались наши старшие товарищи — Семен Алексеевич (Прасковьи Яковлевны родной дядя), Никита Филиппович, тот же Донец...
— Едем в хутор Зеленый[41], — наконец говорит Никита Филиппович, — это недалеко, рядом с Варваровкой[42]. Совершенно глухой уголок. Заедем туда и будем прятаться.
Приехали мы в хутор Зеленый, рассредоточились там, чтоб не стоять бандой. Действительно, никого нет, глухое село. Переночевали. Утром видим — рядом, как и говорили, виднеется Варваровка, а вниз от нее, к Днепру ближе, — колхозный свинарник.
И вдруг крик, пальба... Что такое? Заехала машина с немцами, и немцы начали расстреливать свиней. Ужас! Животные-то при чем... Господи...
Мы, конечно, испугались. Хотя у нас брички, видно, что мы едем — эвакуируемся. И мы дрогнули, решили тронуться с места, выехать в степь... А там спрятаться под посадкой...
Ну, выехали в степь, радуемся, что не стоим... Настал день, а мы всем видом демонстрируем, что все время находимся на колесах. Если спросят, почему стоим, скажем, что остановились только сейчас, лошадей поставили пастись, покормиться. А мы все — вот.
Прислушиваемся — в Варваровке прекратилась стрельба. Мы радуемся, что теперь немцы уедут, а мы тут останемся и отсидимся. А как же узнать, когда можно возвращаться в село?
Тут Сашко Бондаренко говорит:
— Дайте мне коня, я верхом съезжу в Зеленый и все там разведаю.
Мы находились на холме, а Зеленый — в низине. Мы-то его видели, но не так, чтобы рассмотреть обстановку.
Поскакал Сашко, спускается вниз, въезжает в село. Дальше нам не видно. Но вскоре он снова появился — едет назад, а за ним идут два автоматчика. Он на коне, а немцы гонят его в нашу сторону.
Оказалось, он только ткнулся в село, а там немцы. Кто такой, откуда? Да мы, — говорит, — эвакуированные. Я, мол, в село за водой... Давай сюда этих эвакуированных!
— Нас там много, — лепечет Сашко.
— Давай!
Подгоняют его к нам. Посмотрели на нас.
— Гав-гав-гав! — что-то по-своему орут. Потом переводят: — Давайте, собирайтесь, эвакуируйтесь, раз приехали! Чего вы стоите, чего ждете?
И нас под конвоем этих двух автоматчиков погнали в Васильевку[43], там же недалеко. Погрузили нас на паром и перегнали на ту сторону Днепра. Помогли, значит. За Днепром отпустили — раз вы добровольные эвакуирующиеся, так езжайте дальше, пока вам доверяют...
Так мы опять оказались за Днепром.
Опять за Днепром
Пришлось снова размещаться, устраиваться — спасибо добрым людям, что помогали...
— Все равно нам надо своих ждать, — резонно говорит дядя Семен. — Рано или поздно Германии придет капут. Вернутся наши...
Его же хату немцы сожгли. Он перевел жену, тетку Арину, жить к матери, на муззелевскую усадьбу. Но с прабой Ириной тяжело было, она все время плакала после потери Алексея Федоровича, мужа. Решили тогда, что при первой же возможности дядя Семен отстроит свою хату, вернет назад жену и заберет к себе мать. Так он после войны и сделал.
Ну, мы там и ездили из села в село... Из одного села местные полицаи выгонят, мы в другое едем. Потом из другого выгонят, мы новое ищем... Немцы издали приказ, что эвакуирующиеся не должны оставаться на одном месте дольше суток. Вот этим мы и пользовались.
Потом остановились в одном из сел — устали ездить, да и село казалось спокойным. Приютил нас дядька по фамилии Гаркуша, сад у него был вишневый, молодой и густой. Это сентябрь, еще листья не осыпались. Мы там две свои телеги поставили, а сами под ними жили, спали на земле.
Вот расспроси у Коли Душкина[44], как мы там жили, он с нами был.
Так вот спать под телегами, на земле, в сентябре уже холодно. Ночи тоже холодные... Мы там перемерзали, не дай бог!
Но вот и тут та же история — приходят староста села и начальник полиции.
— Кто вы? Что за люди?
— Так и так, — ему говорим.
— Почему вы здесь стоит? Вы должны ехать дальше.
Мы — сюда-туда... Он продолжает:
— Короче, чтобы через полчаса вашего духу тут не было, иначе приведем конвой.
Но мы так устали ездить! Я не выдержал и говорю:
— Дядя, дорогой, ну мы же свои люди, ей-богу. Вы же такой, как и мы... В смысле, вы тоже русский человек. Сегодня мы в таком положении, а завтра вы в таком окажетесь. Вы же должны нас понять. Мы устали очень!
— Я вас понимаю, — приложил он ладонь к груди. — Но, если я не буду исполнять приказ, так меня первым расстреляют, а потом вас.
— Так что вы нам посоветуете? Подскажите, если понимаете.
— Не стойте партизанским отрядом. Сдайте лошадей в колхозную конюшню или поставьте туда на содержание. Договоритесь там. И разойдитесь по хатам, вроде вы местные жители. Пока что у нас мужчин еще не эвакуируют.
Мы обрадовались! И последовали его совету — разошлись по людям, кто мог взять нас к себе. Я попал к женщине, которая жила у Гаркуши, во второй половине его хаты. Звали ее Надежда. Это была его дальняя родственница, беженка из Запорожья. Муж ее был на фронте. Сама она там прокормиться не могла, а тут вязала белые женские шали и продавала. Она занимала во второй половине одну комнату, а других две пустовало. С нею был мальчик лет 7-ми.
Очень правдоподобно получалось, что я местный.
И так каждый из нас устроился. Например, тот самый Нинкин Максим Сулима... — его одна доярка к себе взяла, кто-то другой пошел к Матрене — двоюродной сестре этой Надежды, она жила с Гаркушей по соседству. Ну, разошлись мы, распылились среди местных жителей.