Страница 28 из 89
А школа эта... Когда началась война, в армии ввели звание ефрейтора. Это воинское звание присваивали обученным военнослужащим рядового состава за воинские отличия. В мирное время таких солдат направляли обучаться в школы молодого командира сроком на полгода, но теперь шла война, долго учиться некогда было.
По окончании школы всем присвоили звание ефрейтора. Но это не просто обученный солдат, ефрейтор при необходимости мог временно исполнять обязанности командира отделения. Мне же, видимо, как отличнику, приказом командира полка присвоили звание младшего сержанта. Это звание присваивал не Генеральный Штаб, нет. Генеральный Штаб присваивал звания только офицерам, офицеры — друге дело.
Определили меня, конечно, в пулеметную роту, где сразу же назначили командиром первого отделения, а потом помощником командира взвода — помкомвзвода, так в обиходе называли эту должность.
Наш командир взвода был даже не молодой, а юный — ему, родившемуся в 1922 году, едва исполнилось 19 лет. Он после десятилетки окончил 3-х месячные курсы, получил звание младшего лейтенанта, и все. Конечно, пожилые кавказцы смотрели на него свысока, отчего он просто не знал куда деваться... Со мной же те бойцы держались уважительнее: во-первых, я был на 3 года старше командира, а во-вторых, из-за восточной внешности они считали меня своим.
В самом ли деле наш командир взвода был тяжело болен или он в лечении нашел выход, чтобы не видеться с вредными кавказцами, — не знаю. Но он постоянно отсутствовал. Побудет во взводе несколько дней и опять на месяц убывает лечить желудок то в медсанбат, то в медсанчасть. А я вместо него командовал взводом.
Мне было тяжело. Наш взвод насчитывал 66 бойцов, это много. И были они почти 66-ти национальностей. Ну это я для образности преувеличил. Во всяком случае славян во взводе не было.
Такая особенность мешала общению, обучению, занятиям по полевой защите, где нас учили рыть окопы, стрелять, атаковать, понимать тактику и стратегию боя и пр., всяким общим делам. Занятия-то в учебной роте проводились на общегосударственном языке, и чтобы все понимали преподавателей, приходилось в каждой группе выбирать армянина, азербайджанца и грузина, которые знали русский язык и которые для остальных должны были служить переводчиками. Но хитрые горцы, представители закавказских национальных меньшинств — нацмены, как тогда говорили, — были несознательными гражданами и откровенно отлынивали от помощи товарищам, всячески уклонялись от такой чести — не хотели напрягаться. Это была мука, каждый день приходилось кого-то упрашивать, кого-то убеждать, а кого-то обязывать, чтобы они способствовали процессу обучения.
Вот с началом нового дня мы приходим на занятия, я ставлю боевую задачу, и начинают включаться переводчики. Остальные стоят как балбесы, без желания думать и вникать. Похоже, они с самого начала не собирались воевать — вот уж поистине, притворялись дурачками, чтобы не участвовать в войне.
Первым начинает переводить грузин — а-бла-гур-джур... (Борис Павлович говорит на грузинском, который знал), что-то там мелет... А остальные грузины стоят — аго-гар-гав... — обсуждают сказанное, качая головами. Так, после этого начинает говорить азербайджанец для своих соплеменников — дру-пру-гору-ору (Борис Павлович говорит по-азербайджански), и вся картина повторяется. Последним к переводу приступает армянин — (Борис Павлович демонстрирует знание армянского языка), у них тыр-пыр (произносит по-армянски) — это товарищ. І тоже: вах-гав-тхав-пхав...
Ну вот сколько мы там позанимались, то и наше. Все равно для войны тех занятий не хватало, да еще при ленивом отношении учащихся... Совсем немного позанимались, тяжело очень было с равнодушными людьми, которым казалось, что враг их за Кавказским хребтом не достанет.
И тут сразу же немцы подходят под Москву, мы знали ситуацию по сводкам Совинформбюро. Нас грузят в эшелоны и бросают под турецкую границу, ибо турки сконцентрировали там многотысячную армию вдоль нашей границы... Турки ждали: как только немцы берут Москву, так сразу Турция объявляет войну СССР. И мы тоже ждали дальнейшего развития событий и продолжали свои занятия.
Ну вот случилось так, что японцы нанесли удар по юго-восточной Азии и перестали нам угрожать. Тогда наши военачальники сняли забайкальские дивизии и бросили под Москву. А к тому же немцев донимали наши тридцати-сорокаградусные морозы, и они засели, выдохлись. И турки — цурик (zurück), назад.
Тогда нас обратно оттуда переводят в Абхазию, не в Тбилиси, а — через горы, через перевалы и туннель под Кавказским хребтом — на черноморское побережье, в Абхазию. Мы побывали в Сухуми, Батуми, в городе Зугдиди, потом из Зугдиди нас перевезли в Очемчири, из Очемчири — в порт Поти».
Как видим, 336-я стрелковая дивизия сформировалась в предместье Тбилиси, но в связи с изменениями конфигурации фронтов, продиктованными международной обстановкой, с 12 декабря 1941 года по март 1942 года несколькими частями перебрасывалась в севастопольский порт.
На момент присоединения к обороне Севастополя в дивизии числилось 10 799 человек, из них: 819 — начсостава, 691 — младшего комсостава, 9 289 — рядового состава. Национальный состав дивизии состоял из 29-ти национальностей, распределившихся следующим образом:
Русских – 1 071,
Украинцев – 1 575,
Белорусов – 25,
Грузин – 2 994,
Азербайджанцев – 2 295,
Армян – 1 655,
Лезгин – 634 человека.
Остальные были аварцы, осетины, и т.д. Как видно, кавказский элемент тут подавляюще преобладал.
Продолжим рассказ Бориса Павловича.
«28 декабря 1941 года нас погрузили на теплоход «Абхазия», огромнейший теплоход, но уже оборудованный по-военному, вооруженный пушками, зенитками... И отправили, не говоря куда. Оказалось, что повезли нас на Севастополь, морем»[18].
В последний день 1941 года, а именно 31 декабря, в главную базу Севастополя вошел транспорт с подкреплением живой силой для его обороны. Время было около полуночи. Этот транспорт встречал эсминец «Безупречный» — для проводки на место. Вот так и был доставлен 772-й стрелковый полк 386-й стрелковой дивизии, а вместе с ним и Борис Павлович, в котел под Севастополь. Обстановка под Севастополем приближалась к тому состоянию, которое называют критическим.
Под гул недалекого боя прибывшие полки выгрузились под Сапун-горой и у Максимовой дачи.
Рассказы Бориса Павловича подтверждает маршал Крылов, который вспоминает: «В Севастополь прибывала еще одна дивизия, выделенная нам Кавказским (так стал называться бывший Закавказский) фронтом, — 386-я стрелковая. Ее полки выгружались с судов под гул недалекого боя и сосредоточивались под Сапун-горой и у Максимовой дачи. Дивизией командовал полковник Николай Филиппович Скутельник. При знакомстве выяснилось, что он из красных конников гражданской войны, служил в бригаде Котовского. Вроде бы армия получала как раз ко времени тот резерв, который поможет отбросить противника до прежних границ севастопольского плацдарма.
Однако мы остереглись с ходу вводить в бой дивизию не только необстрелянную, но и, как оказалось, недостаточно сколоченную и обученную и слабовато вооруженную».
Оборона Севастополя
Я изучал неровности Земли —
Горизонтали на километровке.
Придавленный огнем артподготовки,
Я носом их пропахивал в пыли.
Я пулемет на гору поднимал.
Ее и налегке не одолеешь.
Последний шаг. И все. И околеешь.
А все-таки мы взяли перевал.
Ион Деген
Город русской славы
«Поехали... Как раз, когда мы вышли из Поти, заходило солнышко и стелило по воде длинные сверкающие полосы. Народу на транспорте было так много, что повернуться негде, кругом — теснота.
Шли мы 29-го, 30-го, и только 31-го в полночь, под самый Новый 1942 год, прибыли в Севастополь. Доезжаем до Севастополя, громы раздаются — пушки стреляют. Ну, поняли, что уже недалеко фронт. На душе всю дорогу было тревожно, а тут стало еще тревожнее — многие из нас знали, что такое война, были обстреляны. А другим только предстояло впервые сражаться, воевать. Но нам даже во сне привидеться не могло то пекло, которое мы там застали.