Страница 13 из 89
— Это остатки от конюшни, поломанные денники, — пояснила она. — Лет пятнадцать они тут пролежали...
— Сгодятся, — сказал Павел Федорович.
Так при помощи людей Александрой Сергеевной были пережиты эти события.
***
Но более легкой жизнь ее не стала, ибо Прошку тут же заменил его не менее невыносимый сын, резко повзрослевший за последние дни. Едва переступив порог хаты после своего бегства с места расстрела, он заявил матери, что это она виновата в смерти отца.
— Что ты такое говоришь? — возмутилась Александра Сергеевна. — Я понимаю, как тебе тяжело после потери родного человека, но ведь и я потеряла близкого человека — мужа.
— Ты не любила его!
— А за что его можно было любить? — спросила Александра Сергеевна. — Назови хоть один момент из его жизни, когда его можно было любить.
Мальчишка, конечно, промолчал, ибо такого момента не нашел, но отношение свое к матери не изменил.
Александра Сергеевна, будучи мягким по натуре человеком, впоследствии упрекала себя, что не хотела этого сына, что носила его без радости, и полагала, что эти ее настроения повлияли на его характер. Угрызения совести донимали ее, хотя она видела, что сын растет точной копией отца, следовательно, она в этой закономерности ничего не изменила. Вместе с тем внимание и доброта, сколько бы Александра Сергеевна ни выказывала их сыну, не трогали Зёню, а только делали его еще наглее, жестокосерднее и неуступчивее.
Дело было далеко после войны, когда Зёня уже по девкам бегал. Как-то терпение Александры Сергеевны лопнуло, и она попросила Людмилу, старшую дочь, помочь ей с воспитанием Зёни, дескать, он же твой брат...
— Просто поговори с ним, вразуми...
— Мама, — прямо ответила Людмила, — ты вышла замуж за морального урода и такого же урода произвела на свет. Понимаешь? Ему ничто не поможет. Но я поговорю.
Конечно, вмешательство Людмилы ни к чему хорошему не привело. Зёня удивительно успешно превращал любое направленное на него добро в зло против доброхотов. Скорее всего, ему дано было понимать только силу, но прибегать к ней было некому. Отпороть злобного юнца мог бы только отец, но увы... Время было упущено, отца не стало... Да и отец тот был вовсе не той категории, которая требовалась в данном случае.
После первой неудачи Александра Сергеевна не сдалась и попросила Бориса Павловича повлиять на Зёню. Ее старший сын умел найти подход к человеку, пристыдить его или приструнить, направить в хорошую сторону. Об этом все знали.
Борис Павлович долго беседовал с младшим братом, словно на случайный перекур пригласив его во двор. Там он то увещевал Зёню, то вызывал на откровенность и помогал высказаться, то напутствовал, но все было тщетно. В конце концов, Зёня не выдержал. Видя, что надоедливый и нудный старший брат затягивает разговор, он решил грубо оборвать его.
— Да иди ты лесом со своими проповедями! — закричал он. — Нашел кого защищать — халдейскую блудницу! — это он о матери так выразился.
Борис Павлович побледнел и невольно схватил охальника за грудки.
— Что ты сказал? Ну-ка повтори! — давал он Зёне возможность одуматься и извиниться.
— И повторю, — нагло выкатил тот булькатые водянисто-блеклые глаза. — Твоя мать — грязная блудница, а сам ты басурманин и халдей!
Борису Павловичу ничего не оставалось, как влепить распоясавшемуся и кривляющемуся наглецу зуботычину. Зёня, конечно, упал.
И тут из хаты выскочила Александра Сергеевна, с криками кинулась к поверженному.
— Люди, спасите! Халдей убивает Зёню! Будь ты проклят, тьху на тебя! — повернулась она к Борису Павловичу.
Борис Павлович от неожиданности остолбенел.
— Мама, ничего с ним не случится... Но за что ты меня проклинаешь?
— Чтоб ты сдох, зря тебя на войне не убило!
— Ну мама, тогда получай от Зёни то, что заработала, — с досадой махнув рукой, сказал Борис.
Зажав руками уши, он, словно оглушенный, ушел со двора. Его давила обида на мать и донимал стыд перед младшим братом, который получил моральную победу в их стычке и как бы полное право изгаляться над матерью и в дальнейшем. Борис Павлович был отходчивым человеком, но тут не показывался к матери месяца два.
Но у Александры Сергеевны в жизни оставался один счастливый момент — день, когда Борис Павлович получал зарплату. В этот день она после заводского гудка, дающего отбой рабочему дню, выходила на перекресток и встречала сына Павловича. Он делился с нею частью заработка. Других счастливых мгновений у нее не было.
Так она и прожила свою жизнь.
Впрочем, рассказ о ней еще не окончен.
Гонимые судьбой
Побег и спасение
Обдумывая будущее, Павел невольно вспоминал свою жизнь...
В точности он не знал, когда приговор приведут в исполнение. Но зато уверенно знал другое, что он обладает необыкновенной притягательностью, редкостным обаянием, исключительной обворожительностью и даже гипнотическим умением располагать к себе людей. У него был приятный грудной баритон с таким количеством интонаций и с таким диапазоном речевых пассажей, что ему позавидовал бы любой диктор, если бы услышал его. Его голос, надень на Павла хоть лохмотья, говорил о его высоком статусе и способен был довести людей до слез или до восторга. Павел не всегда пускал в ход свой арсенал, все-таки старался не размениваться по пустякам и не бросаться другим в глаза со своими преимуществами. Это раздражает завистников, да и вообще нехорошо. Но теперь была не та ситуация. И он, замыслив вырваться на волю, старался воспользоваться всеми доступными средствами.
Для начала он узнал от дежурных и конвоиров, выводящих его на прогулки, что смертников тут долго не держат, расстреливают в кратчайшие сроки после вынесения приговора. Если в течение месяца они не подают апелляцию, то через две недели их вывозят за город и в одном из глухих мест расстреливают. Есть такое место, куда жителей не пускают. Где-то там расстрелянных и хоронят.
— Долго туда ехать? — спросил Павел Емельянович, прикидывая, сколько у него будет времени на обольщение конвоиров.
— Часа два, наверное, — неопределенно сказали ему, — если не больше. Далековато это.
Конечно, он не собирался подавать апелляцию, ибо не хотел, чтобы в его деле копались заново да более дотошно, к тому же чтобы раскопали правду о купленной фамилии и подложных документах. Для него это было бы вторым смертным приговором, а заодно и всей его семье. Нет, надо выкручиваться так, без апелляции.
На суде он сразу признал вину. Так и сказал, что не знает, почему банда из трех человек напала на него. Видимо, хотели ограбить. Это случайные люди, никого из них он не знает. Но на убийство пошел сознательно, поняв, что иначе от бандитов не отобьется, просто погибнет. Причем расправляться надо было с главарем, который сразу выделился своим агрессивным и недвусмысленным поведением — он вынул нож и даже успел дважды полоснуть свою жертву.
— Это просто счастье, что от тех ударов я смог увернуться, и они глубоко не задели меня. Но вы же видели, что оба раза я был ранен. В конце концов, его нож повернулся против него. А после этого остальные нападавшие разбежались, — говорил Павлуша на суде, — Просто я их догнал....
Значит, теперь у него есть две недели сроку, чтобы придумать план побега, и будет минимум два часа времени, чтобы побег подготовить и осуществить.
И Павел вспоминал всю свою жизнь.
Вот Саша все время добивалась, когда это с ним началось, когда пришла к нему пагуба картежная. Себе в вину ставила, что занялась швейным ателье и не уделяла мужу внимания. Глупая... Разве она виновата в том, что в России произошла революция, что появился бандит Махно, что от него пришлось всю ночь отбиваться, а потом бежать в Багдад?
Лучше бы она подумала и постаралась понять, как себя чувствовал Павел после возвращения домой, к матери...
Взять вопрос о поездке в Россию, которую готовило несколько поколений его предков. Когда это осуществилось, когда Павел только приехал и, женившись, осел в стране Пушкина и синих сказок, он чувствовал себя на вершине успеха, настоящим победителем. Он сделал то, что до него не смогли сделать три мечтающих о России недюжинных мужчины — прадед Гордей, дед Глеб и отец Емельян. Он, их продолжение и плод их духовных устремлений, осуществил родовую мечту, выполнил их завет, слился с исторической родиной и стал служить трудами своими ей во славу.