Красные стрелы

— Да, много крови пролито, — вздохнул капитан Сухомлинов. — Помолчал немного и, обращаясь больше к Шашло, сказал: — Скоро мы перейдем границу Румынии. А захотят ли русские люди проливать кровь за чужую землю? Мы, конечно, воспитаны партией в интернациональном духе, но будет ли наш солдат так же самоотверженно драться с фашистами за пределами своих рубежей?

Я взглянул на Тимофея Максимовича. А тот вместо ответа сам спрашивает:

— Товарищ капитан, вы давно разговаривали с танкистами?

Капитан развел руками. Начальник политотдела хорошо знает положение дел в редакции. Штат ее небольшой. Самому все время приходится быть в подразделениях, собирать материалы. Редактор находится в гуще бойцов.

— Значит, разговариваете?

— Беседую.

— Вот именно — беседуете, формально, — быстро произнес Шашло. — А проникнуть в душу бойца, вызвать его на откровенность еще не научились.

— Товарищ подполковник…

Шашло нетерпеливым жестом остановил Сухомлинова:

— Советский воин, дорогой товарищ, в отличие от оболваненного фашистского молодчика — человек мыслящий. Он понимает: не добей сейчас фашистского зверя, он снова отрастит клыки и будет угрожать миру. К тому же по натуре русский человек не может пройти мимо, когда обижают слабого. Фашизм угнетает народы Европы, разве мы можем равнодушно взирать на это? И еще, это вы хорошенько запомните: долг политработников, в том числе и газетчиков, не только проникать в мысли и думы солдата, но постоянно формировать их, направлять.

Редактор смутился, покраснел. А Шашло вдруг спрашивает:

— Чему вы собираетесь посвятить очередной номер?

— Взаимопомощи в бою. Несколько материалов войдет в подборку «Береги жизнь командира».

— Что же, это важные вопросы. Но я посоветовал бы вам, не откладывая, поднять тему «Красная Армия выполняет историческую миссию». Как вы на это смотрите, Степан Федорович?

— Целиком согласен, — откликнулся я и стал развивать мысль заместителя. — Пусть редакция опросит читателей: готовы ли танкисты проливать кровь за освобождение других народов от фашистского ига — и опубликует ответы. Не мешало бы также дать небольшую пропагандистскую статью, в которой рассказать о том, что русский народ не раз на протяжении своей истории протягивал руку бескорыстной помощи своим соседям. Взять хотя бы и Румынию. Живы еще в памяти воспоминания дедов наших о том, как они вместе с румынами боролись против турецких захватчиков.

У Сухомлинова заблестели глаза. Он был сугубо штатским человеком, плохо знал военную жизнь, но в нем прочно сидел хваткий журналист. Сейчас капитан был счастлив, что случайный разговор помог интересно поставить тему в газете.

— Товарищи, это же замечательная мысль! — воскликнул он и торопливо стал натягивать сапоги. — У меня на языке уже вертится шапка для полосы. А вас, товарищ полковник, я попрошу написать пропагандистскую статью, — с места в карьер заявил он мне.

— Что вы! — стал было я отнекиваться. — У меня и времени нет.

— Напишет, напишет, — успокоил Шашло редактора и протянул мне блокнот, авторучку.

— Пиши, а мы с капитаном отойдем, чтобы не мешать.

«Свободолюбивый румынский народ, — помню, начал я статью, — не хотел позорного союза с гитлеровской Германией. Его продала клика Антонеску». Я писал и видел перед собой угнетенных румын, которые с нетерпением ждали прихода Красной Армии, своей освободительницы. Я писал и слышал стоны женщин, плач детей, пулеметные очереди палачей, расстреливающих революционеров-подпольщиков…

20-я гвардейская вышла на исходные позиции, когда начали поступать свежие номера многотиражки. Я набросился на газету с нетерпением: интересовали ответы рядовых танкистов. Все они, как и полагал начальник политотдела, правильно понимали свои интернациональные задачи.

«Меня удивляет, как мог возникнуть такой вопрос, — писал Свидорчук, — но раз просят, я, так и быть, скажу. Представьте себе на минуту, что Советская Армия откажется идти дальше своих границ, что тогда получится? А то: фашизм оправится, наберет сил и снова кинется на нас.

Дальше. Под фашистским рабством стонут народы Европы. Они ждут и зовут нас. Разве мы можем отказать в защите таким же рабочим и крестьянам, как сами? Я — украинец, но крови своей не пожалею за свободу простого, честного румына».

Старший сержант Топорков вспомнил историю: «Под водительством Александра Васильевича Суворова русские громили под Фокшанами турецкий корпус Османа-паши. Многие из участников этой победоносной битвы сложили свои головы. Во имя чего? За свободу румынского народа! А разве через сто пятьдесят лет русские стали менее гуманны? Наоборот. Красная Армия — самая передовая, самая сознательная армия в мире. Мы, ее воины, — интернационалисты. Мы будем бить фашистскую армию не только для того, чтобы освободить от рабства народы Европы, но и чтобы помочь самому немецкому народу стать на путь мира».

Газета опубликовала информацию о ротном комсомольском собрании. Обсуждался тот же вопрос, и так же горячи были выступления ораторов…

Проделав 65-километровый ночной марш, мы перешли Прут в районе Врипешти и поднялись в горы. Тяжелый это был путь. Танки не приспособлены карабкаться по кручам, а там приходилось. Но главные трудности еще впереди, у Ясс.

Яссы — город на северо-востоке Румынии. Подходы к нему защищены естественными препятствиями. Кручи и скалы, ущелья и овраги прикрывали город, словно верные стражи. А если учесть, что нам предстояло форсировать еще реку Жижию, то станет ясно, как сложно было действовать танкам на этом театре.

Перед решающим броском на Яссы корпус занял позиции высоко над уровнем моря, по северо-восточному берегу Жижии. Между прочим, танкисты называли реку просто «Жижа». И это тогда вполне соответствовало действительности. Дожди размыли берега, сделали их малопроходимыми, а воду — мутной, желто-грязной.

Отчетливо представляя себе будущие трудности, мы тщательно готовились. Замеряли глубину реки, твердость грунта, искали наиболее проходимые берега. Разведчики изучали оборону врага, его огневую систему. Экипажи танков настойчиво тренировались в подъемах на кручи.

Последнее было очень важно. Мы знали, что враг будет занимать оборону на крутых скатах и, чтобы достать его, нам придется сходить с дороги и забираться на высоты. Известно было и то, что наши нормативы, в том числе и нормативы максимальной крутизны подъема, были несколько ниже технических возможностей. А насколько ниже? Каков, так сказать, «запас прочности»? Каковы действительные возможности наших машин? Это мы и хотели узнать.

Кроме того, нормативы танкисты знали чисто теоретически: на таком-то грунте танк преодолеет уклон в столько-то градусов, при другом — в столько-то. Но на глаз крутизну определять не умели, а измерять ее в бою некогда. Поэтому на занятиях мы преследовали также цель дать танкистам навыки отличать доступные высоты от недоступных.

Для занятий выбрали гору в тылу нашей обороны. Каждый раз я с замиранием сердца следил за карабкающимся вверх танком. Мотор работал с надрывом, выбиваясь из сил. Заглохни он, и машина покатится назад, закувыркается, ничто уже не спасет ни ее, ни экипаж.

Но вот все задания, разработанные нашим штабом, выполнены. Каждый танк по нескольку раз поднимался на гору и спускался. Преодолены высоты значительно круче нормативных, и мы теперь знаем, что наши Т-34 весьма способные скалолазы.

В подразделениях прошли итоговые разборы. Много времени они не требовали. Во всяком случае, в тех ротах, где были Хромов и я, они закончились, и мы уже давно возвратились в штаб. А Шашло все кет.

— Тимофея Максимовича, видно, медом закормили, — пошутил Хромов, раскуривая трубку. — Совсем от дома отбился.

Как раз в это время скрипнула дверь и вошел начальник политотдела.

— Легок на помине, — смеюсь я. — А мы, откровенно говоря, списывать тебя хотели. — И уже серьезно спрашиваю: — Чего задержался?