Ловчие Удачи

Учитель запретил ему, но Карнаж выбрался ночью. В ливень. В грозу. Он не маленький! Многое уже может сам, потому что больше некому за него что-то делать. Поскальзываясь, падая, разбив в кровь колени и локти, он прибежал на кладбище. Зацепился и разорвал рубашку об ограду. Сбросил и так никуда не годные лохмотья. По горевшей от боли спине колотили капли ледяного дождя.

Больше некому для него что-то делать…

В руках зубило и киянка, которые он раздобыл среди прочего хлама в лачуге. Зубы стучат от холода, тело сводит судорога, но он, дрожащими руками, начинает выбивать на мокром камне надгробья ту жалкую деталь, что навсегда обрекла его мать на скитания.

В Ран’Дьяне издревле существовал обычай: коренные жители обладали «двойным» именем. Сначала писалось имя самого подданного, а потом, через апостроф, выводилось имя отца для мужчин и матери для женщин. Произносилось это с соответственным препинанием. Изгнанники же лишались этой особенности. Имя становилось единым и произносилось в одно слово, как у большинства жителей Материка. Тем самым несчастные навсегда теряли те корни, которым на их родине придавалось очень большое значение.

Зубило соскальзывало, половина ударов деревянным молотком проходили впустую. Мокрое от дождя лицо закрывали налипшие волосы. Сжав зубы, он продолжал свою работу, выбивая эту несчастную вертикальную черту, которая отделила их с матерью от родного края. Там, где оканчивались границы, и шумело течение Лары.

Учитель незаметно подошел и стоял сзади, наблюдая за трудами ученика. Старик не обращал внимания на ливень, а лишь сурово смотрел на Карнажа из-под густых бровей, терпеливо дожидаясь, пока тот закончит. Последний удар отдался фонтаном каменных крошек. Киянка и зубило валялись рядом с вытянувшимся на холодной земле мальчишкой. Пальцы врылись в мокрую землю у основания надгробья. Занесенная для удара бамбуковая палка остановилась. Карнаж, сотрясаясь от рыданий, хрипло произносил самую страшную в своей жизни клятву…

Феникс поднялся и зашагал прочь. Воспоминания быстро оставили его и унеслись куда-то вверх и вдаль. На мгновение он остановился. К могильному камню повернулось незнакомое, будто чужое лицо: в глазах скорбь, глубокая и чистая, из самых потаенных дебрей сердца.

Карнаж подходил к воротам кладбища, когда с удивлением заметил, что в этот поздний час оказался не одинок в намерении посетить тех, кого забрала под свой плащ смерть.

— Зойт?! — изумился «ловец удачи», подойдя к фигуре, скрывавшейся возле полуразвалившейся усыпальницы.

Ларониец потягивал вино, уперев одну ногу в могильный камень, возле которого земля была еще слишком свежей.

— Не ожидал увидеть вас здесь, — сказал колдун, не поворачиваясь.

— Взаимно, — полукровка подошел ближе и увидел, что на гладком камне выбито всего одно слово: «Каратель»

— Немного, правда? — спросил Даэран.

— Мне приходилось видеть и меньше, — сложил руки на груди Феникс.

Холодный ветер, гулявший по кладбищу, наконец, добрался до них, словно намекая на то, что им пора удалиться.

— Знаете, — голос ларонийца дрогнул, — я много получил от этого поединка. Отвалили солидный куш… Я готов был щедро вознаградить и тех, кто копал, и каменотесов, и священника из миссии. Но ни за какие деньги я не смог узнать имени несчастного. Интересно, в ордене хоть заметят, что он пропал? Проклятье, Карнаж, он же был никому не нужен в целом мире, среди сотен и тысяч людей, таких же, как он сам! Ведь защищал их от магов, от зла, как он считал. Благородные цели… Порывы… Что они, в сущности, дали ему, если даже хоронить его пришлось тому, кто его убил?

Остатки вина из фужера пролились на могилу.

— Я заказал всем выпивки, — продолжал Зойт, — а сам пришел сюда. Наверное, одиноко и тоскливо лежать вот так, под холодной луной? Он достойно бился и жил как умел. Я не оправдываю себя. Но… мне бы не хотелось так же, когда-нибудь, лечь в сырую землю, и чтобы мои похороны устроил лишь тот, кто оказался сильнее меня в бою.

— Неужели? — засомневался Карнаж, поражаясь такому откровению от ларонийца.

— Я — хранитель. Вернее, бывший, — с грустью произнес белый эльф, — иначе как, по-вашему, я попал в арганзандское книгохранилище? Это же пограничная территория, и туда берут только тех, у кого… Никого не осталось с той страшной войны. Наш император знает, что, подобные мне, будут драться до последнего, если проклятые истанийцы снова нападут.

— Потому что вам большего в этой жизни не осталось, ведь ларонийцы однолюбы? Я слышал об этом. Простите если…

— Ничего. Забудьте. Как там ваш визит к Хроносу?

— Благодаря вам все отлично. Старик ожидает и вас. С нетерпением, — Феникс осекся, заметив слабый огонек, мелькнувший в глазах колдуна.

— Я не пойду к нему. Мне больше не о чем спрашивать. Я и сам знаю, что можно вернуть, а чего возвращать не стоит.

Последняя капля вина упала на могилу карателя, фужер разлетелся вдребезги о надгробье. Так ларонийцы провожали в последний путь собратьев и тех врагов, по которым некому больше плакать и сожалеть. Кого не будет ждать бессонными ночами любящие домочадцы, в надежде глядя из окон на пустующую дорогу, с горящим очагом и котелком доброй похлебки на столе.

— Пойдемте-ка со мной, Зойт.

— Куда? — предложение вызвало удивленный взгляд ларонийца.

— Туда, где горит очаг и на столе дожидается котелок с похлебкой.

— Но…

— Не желаю ничего слышать! Сударь, нам завтра вместе ехать в Форпат. Я держу свое слово, как и вы свое, — Феникс развернулся и пошел к воротам кладбища.

Из-за спины «ловца удачи» донеслись слова благодарности на ларонийском. Белые эльфы плохо умели благодарить, и колдун явно рассчитывал, что «ловец удачи» не знает тонкостей их мудреного языка. Карнажу и правда было мало известно, всего эта пара слов…

На земле лежал рыцарь, вернее то, что от него осталось среди развороченных доспехов. Чуть поодаль, в освещенном луной уголке сада, громоздилось тело горгульи с обломком копья в груди. Немного прошло времени с момента жестокого убийства, свершившегося здесь. В воздухе еще витал дух предсмертной агонии.

Боевой конь виновато брел к телу хозяина. Животное остановилось, заметив женскую фигурку в белом платье, порхнувшую к останкам воина. Это была прелестная молодая девушка. Ее дивные золотые кудри спадали ниже плеч, тонкая диадема на лбу искрилась россыпью драгоценных камней. С ангельского личика смотрели синие как море глаза. Ножка в белой туфельке вынырнула из-под платья и пнула смятый в лепешку шлем.

— Фи! — произнесла девушка тонким голоском.

— Что ты хочешь, дорогуша? Это смерть во всей неприглядности, — раздался позади голос Хроноса.

— Я со счета сбилась! Сколько же этих болванов пытаются добиться моей руки, а кроме клятв и гербов ничего предложить не могут! — принцесса капризно скривила губки и повернулась к архимагу.

— Что поделаешь? Будем искать. Будем ждать, — пожал плечами владелец странствующей башни.

— Я устала ждать!

— Не капризничай, — успокоительно произнес Хронос, протягивая ей руку и помогая перешагнуть через вспаханную падением всадника землю, где поблескивали осколки разбитого меча.

— Все образуется, вот увидишь. Нужно время. Ты же сама хотела настоящего рыцаря в сияющих доспехах. Идем! Появление моего дома меняет погоду в окрестностях, и лангвальдские ночи становятся еще холоднее. Смотри, не простудись, — утешал чуть не плачущую девушку Хронос, уводя её к башне.

Когда они удалились, конь приблизился к останкам хозяина. Жалобное ржание разнеслось по саду, в котором спали цветы. Розы… Им было все равно, даже до того холода, что царил вокруг. Неизвестный селекционер позаботился, чтобы лишить их хрупкости и нежности, оставив только великолепие красок и ароматов.

Бесенок робко приблизился к одиноко стоявшему коню и протянул животному половинку моркови из того скудного рациона, что выделял ему хозяин. Пучеглазый садовник долго стоял с протянутой лапкой, мурлыча что-то на своем странном языке. Наконец, конь принял угощение. Бесенок осторожно погладил его и принялся собирать тот лом, что остался от некогда сияющих доспехов. Взяв в охапку все, что осталось от рыцаря, садовник пошел к мосту и выбросил в Покинутое Море. Когда он вернулся, отряхивая лапки, конь лежал на земле и с тоской смотрел куда-то вдаль, вытянув шею. Бесенок засуетился вокруг него. Гладил, дергал за разорванные поводья, пытался поднять. Тщетно. У животного остекленели глаза. Тогда бесенок уселся на корточки возле головы животного и начал рыть ямку, положив рядом мешочек с семенами все тех же роз, что в изобилии росли вокруг.