Цыганка во тьме

– Нет мне покоя… – пробубнила себе под нос цыганка, вылезая из-под кровати. – Что же вам нужно-то от меня? – Её испугали не прогремевшие взрывы. Она даже спала в одежде, потому что не хотела оказаться в непристойном виде, если её завалит обломками и спасатели найдут ее труп в ночной рубашке. Это неприлично. Но страха не было. Её встревожил сон, в котором она увидела умерших родственников. Давно ей уже не снились сны.

Цыганка поднялась и, шаркая тапками по пыльному бетонному полу, прошла в кухню своей квартиры. Она открыла холодильник. Единственное, что там было, это почти пустая бутылка водки и полбуханки чёрного хлеба. По холодной бутылке от её пальцев разбежались запотевшие ореолы. Она выплеснула остатки водки в чайную кружку и выпила. Не только не поморщившись, а даже с удовольствием, будто пойло могло быть вкусным. Словно смакуя его горечь, которая больше отрезвляла, чем пьянила, возвращая к жизни и напоминая, что конец ещё не настал, хотя и был уже рядом.

– Царствие небесное… – произнесла цыганка. Она откусила от половинки хлеба, немного задумалась и в раздумьях пробубнила, – Сегодня же свадьба у влахов… (Влахи – этническая группа цыган, значительно отличающаяся от основной группы цыган России, Руска рома, диалектом, обычаями и традициями.) – в её планах появился поход на праздник, на который её не звали. Народа у цыган собирается много, и вряд ли кто-то заметит присутствие одного лишнего, а если и заметят – цыганку не выгонят.

2

Свадьба была в самом разгаре. На кругу («Круг» на цыганской свадьбе – это свободная площадка в центре зала, на которой гости традиционно танцуют. Приходят гости, как правило, всей семьёй, тем же составом выходят на круг по приглашению ведущего.) доплясывали последние семьи гостей.

Какие раньше, до войны, были свадьбы у цыган! Залы арендовались в самых лучших ресторанах, как правило, дворцового типа: колонны, мраморные полы, шикарные занавески с балдахинами, картины… Цыгане всегда любили яркую красоту, роскошь и комфорт. Во всём. И хотя не всем они давались, свадьбы всё равно должны были быть такими, чтобы все многочисленные гости были уверены в важности и состоятельности родителей. Так как реально состоятельных семей было значительно меньше, чем несостоятельных (как, впрочем, в любом обществе), свадьбы уже традиционно становились существенным обременением, при котором нужно было продолжать носить улыбку и изображать радость и беззаботность. Поэтому, как бы это цинично не звучало, для большинства цыган война в некотором роде стала облегчением. Теперь никто не осудит за «бедную» свадьбу, теперь это стало неважно. Война сняла с людей обязанность доказывать своё превосходство. Теперь осталось важным внимание, возможность собраться всем вместе, пообщаться и повеселиться. Здесь старики обменивались новостями, а молодые парни приглядывали девушек. И никаких сплетен, никакой зависти, лжи… Страдания сплотили людей и очистили от злости друг к другу.

Зал под свадьбу был арендован в школьной столовой. Никаких колон и мрамора, главное, что мест для всех приглашённых хватало. Кроме того, школа разрешила воспользоваться колонками и микрофоном, что очень обрадовало родителей, так как снимало проблему развлечения гостей. Если до войны свадьбы уже не обходились без приглашения известных артистов, то сейчас, имея колонки и микрофон, вполне достаточно было и неизвестных, которыми в цыганском обществе был каждый третий.

– А сейчас Саня Пхаро (Пхаро цыг. – тяжёлый.)! – раздался призывающий голос в микрофон – Саня, Пхаро, со своей семьёй! На круг, попросим!

За женским столом старая, изрядно выпившая цыганка, пристающая с разговорами к другой – полной, лощёной – на мгновение осеклась. Стеклянным взглядом она посмотрела в сторону круга. А под стеклом, которое покрывало её взгляд, промелькнули обрывки жизни и множество свадеб, на которых также зазывал ведущий её семью – одну из первых – как полагается авторитетным семьям. Её мужа уважало всё цыганское общество. Гадже (Гадже цыг. – нецыгане.)называли его «бароном», а цыгане – Баро (Баро цыг. – большой.), Саня Баро.

– Дю! Провались голова! – пробубнила цыганка резким, хриплым голосом. – Нету мне покоя! – её голос был пропитан сигаретным дымом, алкоголем и свободой от любых стеснений. По нему становилось ясно, что хозяйка была уверенной в себе, раскрепощённой и ничего не боящейся. И хотя ей было уже 67, выглядела она довольно бойко, несмотря на потрёпанный алкоголем вид: мешки под глазами, скатавшиеся, немытые волосы, в которых тем не менее не было ни одной седой волосины. Они были чёрными, как сама тьма.

Цыганка встряхнулась и продолжила о чём-то рассказывать другой.

Уже выпившие гости разбрелись кто-куда – одни пересели к тем, с кем хотели пообщаться, другие вышли курить на улицу, третьи – с разговорами толпились в фойе. Столы на некоторое время остались полупустыми. Громко играла традиционная танцевальная музыка. Все ждали самого торжественного момента – возвращения молодожёнов, которые принесут с собой «честь» невесты – белую простынь с красными пятнами, доказательствами потерянной невинности.

Через стол от пожилой цыганки, чуть в сторону, сидели две другие: мать, женщина с добрыми глазами, со своей дочкой, красивой девушкой лет 22-24. Дочка на вид была гордой и благородной. И, несомненно, себя считала такой. Она уже давно обратила внимание на пьяную цыганку и с неприязнью поглядывала на неё. В момент, когда ведущий вызывал очередную семью и пожилая цыганка огляделась вокруг, они встретились глазами на мгновение, но взгляды их разошлись. В другой раз пожилая цыганка уже поджидала взгляд девушки. И тот вновь с неприязнью упал на неё.

– Что ты всё смотришь, рупучка (Рупучка цыг. – оскорбительное.)ты несчастная? Ты сказать мне хочешь что-то? Так говори! Я тут сижу – никуда не ухожу! Не стесняйся! – сказала цыганка, не крича, но тоном полным обжигающего презрения.

– А я вот смотрю на тебя, Тётка, – дерзко ответила молодая, – и мне непонятно, как тебе, женщине, не стыдно так напиваться? – девушка не собиралась сдерживать своего отношения, она привстала, но мать её дернула за руку и посадила на место.

– Закрой свой рот! Как ты смеешь? Она пожилой человек, что ты о ней знаешь?

– А что, мама, разве это нормально? И еще сидит, как будто и стыда нет! – словно оправдываясь перед людьми, продолжала молодая. – Домой иди, Тётка, не позорься! – выкрикнула она пожилой цыганке.

– Я сказала, рот закрой! – еще раз цыкнула мать и примирительно обратилась к объекту нападок дочери, – Ты не обращай внимания на неё, Тётка, молодая она – жизни не знает, не обижайся…

Но та, похоже, не обиделась. Только не от простодушия своего, а от того, что ей уже давно стало наплевать на всех. На эти – одно сменяющее другое – одинаковые лица. Они безликой кишащей массой обтекали её и исчезали навсегда. Она не видела ни их глаз, ни их душ.

– Ты смотри! – снова обратилась Тётка к безразличной лощёной соседке по столу. – И эта пигалица вздумала мне указывать! И она рот открывает! Ты кто такая? – выкинула Тётка фразу молодой цыганке, не ожидая ответа. – Вы кто такие все? – обратилась она, словно ко всем сразу. – Сидите тут со своими важными рожами, пыжитесь! – уже себе под нос продолжила Тётка. – Рупучи несчастные! Провались ваша голова! Рома (Рома – цыгане, люди.)-пфула (Пфула – дерьмо.)!

Тётка взяла со стола рюмку и, пихнув локтём в бок соседку, сказала:

– Давай, дочушь, выпьем уже!

А потом, словно забыв о произошедшем, по привычке обратилась ко всем, кто ещё сидел за длинным столом:

– Ну, давайте! Поднимем! За… – она на долю секунды запнулась, вспоминая повод сегодняшнего гуляния, – за молодых! – с безразличием, словно автоматически, сказала Тётка, – Пусть они живут в счастье, в радости до ста лет! – и опустошила стопку до дна, что считалось неприличным.

– Ну! И кому я говорила? – негромко, как бы обиженно, сказала матери молодая цыганка, – Она только взгляд отвела и уже забыла! Кто её звал сюда, мам?