Ковчег

Однажды, выбив где-то адрес Камы, я сел писать ему письмо. Тогда еще писали бумажные письма. И… я просидел перед пустым листом кучу времени. Мне совершенно нечего было написать. Понимаешь? Не происходило ничего, о чем я мог бы написать чуваку из «Холеры».

Ольга «Туска» М., клавишница «Моррисон Тринити»

Я перестала видеться с большинством из тех, кого встречала в «Холере». Нам не о чем было говорить, тупо ничего не происходило. В конце концов я просто отошла от тусовки, ушла из «Тринити». Понятия не имею, где и кто сегодня. Кроме Монка, конечно. Да мне и не интересно. Не хочу никого обидеть, но все эти люди были интересны только в стенах «Холеры».

Монк, басист «Kwon», «Broken Flowers»

Группы распадались одна за другой. На самом деле это логично. В их существовании больше не было смысла. Тот, кто на что-то надеялся и имел хоть какие-то деньги, пытался прорваться в Москву. Но большинство не могло себе этого позволить.

«Kwon» продержались до конца года и даже дали несколько концертов на разных площадках. Но с каждым разом приходило все меньше народу. На последний концерт пришло всего десять человек. И мы решили: «Да пошло оно все!» К тому же, нашему вокалисту пришлось свалить к родственникам в Плес, потому что им плотно занялся военкомат.

В этом плане я даже завидую «дигризам». В их распаде было хоть что-то трагическое. А мы просто стухли. Все было довольно уныло, на самом деле.

Антон «Плешка» Плеханов, музыкальный аналитик портала «Actual News»

Название клуба «Holly Holler» можно перевести как «святой вопль». На деле это игра слов, обыгрывающая псевдоним хозяина клуба, Максима Холеры. Два года существования клуба можно смело назвать «Эпохой крика».

Осенью 1995 года в городе Вознесенске началась эпоха тишины, продолжающаяся и по сей день.

Ольга «Линда» Новикова, одноклассница Ноя, завсегдатай «Holly Holler»

Несколько лет спустя, то ли на втором, то ли на третьем курсе университета, я узнала о том, что в городе проводится фестиваль «Рок-весна». К тому времени я совершенно отошла от тусовки, но мне, конечно, стало интересно, кто из старых команд будет участвовать в фестивале. Я нашла список, и оказалось, что никто. Их просто уже не было.

И еще важный момент. На афише «Рок-весны» было написано: первый вознесенский рок-фестиваль. Такие дела. Как будто и не было никакого «Last Holler».

Диана «Ди» Саратова

Ной вылетел из универа, потом получил повестку. Он пришел в парк и сказал нам об этом. Я спросила, будет ли он бегать, или найдет деньги для отмаза. Он сказал, что денег для отмазки у него нет, а убегать смысла не видит. В августе его забрали в армию.

Петр Лучинин, басист «10 Дигризли»

Большую часть того лета мы провели в парке «1812 года». Там были заброшенные аттракционы, ржавые и забытые, всякие «Орбиты», «Московские горки», «Ромашки» и т. д. В парке собиралась небольшая компания осколков «Холеры»: Ной, я, Ди, Муха, Морис. Иногда приходили Монк, Линда и совсем уж редко Туска. Потом Ноя забрили в армию.

Потом… Потом я, к своему удивлению, увлекся историей и закончил университет. После армии Ной возвращался в город несколько раз, но именно в те моменты, когда меня там не оказывалось. Видимо, у вселенной действительно были свои планы на наш счет. А потом он перестал приезжать. Но однажды он мне позвонил и спросил, не хочу ли я переехать в Москву. Он сказал, что собирает новую группу и ищет басилу. А я ответил что-то вроде: «Чувак, это уже в прошлом». И не поехал. Жалею ли? Ну как сказать. Иногда хочется застрелиться, а иногда я думаю, что поступил правильно. Не знаю… Что сделано, то сделано.

Диана «Ди» Саратова

Для меня эта тусовка в парке была последним воспоминанием, так или иначе связанным с «Холерой». Когда начались дожди и похолодало, мы уже не могли там собираться. Потом стали видеться все реже и реже, и, в конце концов, перестали совсем. Вот и все.

Из текста «Fear of Silence»

Февраль 2016, Дюнкерк, Франция

В блиндаже тепло. Есть печка, тушенка и вода. Есть сигареты. Есть тяжелая, бетонная крыша. Вообще-то это не блиндаж. Это подвал под жилым домом, сметенным во время налета авиации одной из армий. Не знаю, какой, и не знаю, когда. Мне плевать, дома уже нет, и ничего не исправить.

На грязной побелке стен потускневшие детские каракули. То ли собака пытается кого-то съесть, то ли кто-то пытается съесть собаку. Пуля валяется на шинели под каракулями и что-то пишет в старой, все время норовящей свернуться в трубочку тетради. На обложке – фигуристая блондинка с серфовой доской под мышкой вышагивает по залитому солнцем пляжу. Смотреть на блондинку не хочется. И на детские каракули смотреть не хочется. Хочется есть.

Букса ушел с интендантом разгружать грузовик с картошкой. Я хочу смотреть на картошку. Никогда бы не подумал, что однажды буду лежать в подвале и искренне мечтать о картошке, в подробностях представляя, как беру ее из котелка, как чищу, как солю и как ем, зачерпывая ложкой тушенку прямо из банки и запивая кипятком.

– Что пишешь?

Пуля поднимает глаза от блокнота, некоторое время смотрит на меня взглядом человека, который секунду назад был в другом времени и другом месте. Наверное, там было приятно смотреть и на детские каракули, и на блондинок.

– Эй, парень, – машу я рукой, – я тут. Что ты пишешь?

– А… Да так, просто кое-что.

– Просто кое-что?

– Бегун, отвали. Какая тебе разница?

Бегун. Я и правда чертовски быстро бегаю. Может, потому я все еще живой? В студенчестве я выступал за команду института, был неплохим спринтером. На войне ни одна из дисциплин, которые я изучал в институте, мне так и не пригодилась. Только бег.

– Да скука смертная, – вздыхаю я. – Думал, может, почитаешь?

– Может и почитаю. Но не сейчас.

– А когда?

– Когда закончу. Может, через месяц. Или через два.

– Поэму сочиняешь?

– Типа того. О пользе пьянства и вреде моральных принципов. Знаешь рифму к слову «напейся»?

– Побрейся. Залейся. И хоть заимейся. Все равно ни на что не надейся.

– Неплохо. Будет эпиграфом.

Рота «Динго» вот уже две недели отсиживалась в тылу под Дюнкерком. «Динго» под Дюнкерком. Если бы я писал поэму, то назвал бы ее только так.

На линии фронта наступило временное затишье, тревожное и ничего хорошего не предвещающее. Война не любит тишину. Это как лед и огонь. Взаимоисключающие вещи. Если на войне стало тихо, а миром даже близко не пахнет – значит, следует ждать самого дерьмового варианта развития событий.

Но мы сидим глубоко в тылу и стараемся не думать о том, что творится на передовой. Подумаем, когда нас туда отправят. Сейчас есть крыша над головой. Этого достаточно.

Благодаря ежедневным теоретическим занятиям с сержантом Роудом нам известно, что Исламская Коалиция, с которой мы воевали за эту часть Европы, получила ощутимый пинок под зад от десанта Армии Ислама, высадившегося на голландском побережье четыре дня назад. А еще есть сведения, что со стороны Испании идет большой морской караван Зеленых Воинов Пророка, который то ли присоединится к одной из вышеобозначенных армий, то ли собирается атаковать обе. Самое время вроде бы ударить и нам, пока ИК ослаблена. Но командование молчит. А мы отлеживаем бока под Дюнкерком.

И знаете что? Нас это вполне устраивает. Мне нравится думать о картошке и не нравится думать о том, как выжить в следующие несколько минут. Будь моя воля, я бы и на занятия эти не ходил. Но с Роудом лучше не связываться. Говорят, перед назначением к нам ему светило повышение и чуть ли не штабная должность где-то в тылу. Будто бы он уже и вещи собрал. Но сержант Благо поймал головой пулю станкового пулемета в рочестерском лесу, и все у Роуда обломилось. Его назначили к нам новым сержантом, и теперь он вымещает злобу на всех, кто попадается ему под руку. Я не собираюсь давать ему лишний повод наорать и отправить меня в дозор, или толчки чистить, или к черту на рога с на хрен никому не сдавшимся донесением. Потому что и там, и здесь я буду хотеть есть. Но здесь никто не пытается меня убить. А это единственная разница, которая имеет значение на войне.