Страница 46 из 62
— Грядет рассвет, — послышался низкий, рокочущий голос, напоминавший грохот камнепада.
— Кто это сказал?! — воскликнул Тэрл, внезапно почувствовав непонятный страх.
Нет, он, конечно, боялся чудовищ Порчи. Тот, кто не боится реальной опасности, — не храбрец, а всего лишь дурак. Но этот страх отличался от всего, что Тэрл когда-либо испытывал. Он был многократно сильнее, это во-первых. И во-вторых, воин не мог четко сказать, чего именно он боится.
Ведь вокруг них никого не было.
Боялись и остальные. Резкими, отчаянными движениями паникеров прошедшие не одну битву солдаты водили стволами винтовок, выискивая источник голоса. Тихо запела Лана, накрывая их куполом щита. Один лишь Килиан, хоть и явно тоже боялся, не спешил что-то делать.
— Прекратить панику! — команда ученого звучала бы более убедительно, если бы его собственный голос не дрожал, — Этот голос. Он слишком низкий. К нему примешаны нотки инфразвука. Именно это вызывает в вас страх.
— Откуда он исходит?! — спросил Тэрл с твердым намерением, найдя источник этого «интразвука», разрядить в него весь магазин.
— Откуда-то сверху…
— Грядет рассвет, — повторил голос.
И на этот раз отследить источник звука не составило труда. Собственно, догадаться можно было еще в первый раз, — но слишком уж невероятна была догадка.
— Это дерево… — озвучила общую мысль Лана.
Складка на стволе древнего дуба шевелилась, как будто рот, и голос раздавался именно из нее:
— Грядет Рассвет. Время Владык и время рабов. Время искалеченных тел и время искалеченных душ. Время погасших звезд в отражении моря. Время трех великих предательств. Предательство сердца расколет мир. Предательство крови обрушит империи. Предательство веры сожжет Небеса. Грядет Рассвет. Время рабов и время Владык. Так и станет.
— Ты понимаешь меня? — спросил Килиан, — О чем ты говоришь?
Но дерево не слышало его. Игнорируя вопросы, игнорируя нацеленное на него оружие, оно твердило:
— Грядет Рассвет Владык.
— Что за Рассвет Владык?!
— Грядет рассвет…
— Оно не слышит тебя, — голос Ланы по-прежнему звучал холодно и неприязненно, но в первый раз с того разговора она решила обратиться к ученому, — Оно просто повторяет то, что знает. Повторяет, даже зная, что его никто не станет слушать…
— Это не только ему свойственно, — ядовитым голосом заметил он.
— А ваша способность общаться с деревьями? — торопливо спросил Тэрл, пока чародеи, чего доброго, не затеяли новую ссору. Гражданские…
— Уже пробовала, — ответила девушка, — Оно не желает со мной общаться. Оно говорит, чтобы быть услышанным, но оно не желает говорить что-то еще… Или слушать кого-то само.
— И такое людям бывает свойственно, — прокомментировал Килиан, — В любом случае, нам нельзя здесь оставаться. Длительное воздействие инфразвука чревато последствиями для нервной системы. Нам нужно двигаться дальше.
Возражающих не нашлось. Тэрл, однако, заметил:
— Мы не успеем пройти пятьдесят километров до темноты. Идти через этот лес в потемках — самоубийство. Нужно где-то разбить лагерь на ночь. Эжени, ваши растения смогут показать нам путь к какой-нибудь поляне?
— Они не мои, — хмуро ответила чародейка.
— Хорошо, НЕ ваши растения смогут найти нам поляну?!
— Смогут.
Они не понимали, просто не понимали!
Внешне Лана «морозилась», но внутри ей хотелось рыдать и биться в истерике. Все эти взгляды… Они не понимали, что она чувствовала. Тэрл и остальные солдаты считали, что она вела себя неадекватно; они ничего не говорили об этом, но она чувствовала их отношение.
Они не понимали, как ей больно.
Лана чувствовала себя одинокой и непонятной. Не сказать чтобы она не привыкла к такому ощущению: хотя чародеи в Иллирии пользовались почетом и уважением за то, что они могут, в каждодневном общении их все равно сторонились. Кто пожелает общаться с человеком, который говорит о странных и непонятных вещах, видит то, чего не видят другие, общается с хомячком и плачет над «умершей» чашкой? Эжени всегда тонко чувствуют весь мир вокруг, чего никогда не понять людям, не умеющим или не желающим чувствовать подчас даже других людей. Даже Лейла, с которой Лана дружила с самого детства, могла не крутить пальцем у виска, но никогда не понимала её. Они были хорошими подругами, но смотрели на мир слишком по-разному.
Да, Лана привыкла быть одинокой среди людей. Но с Килианом, как ей казалось, все было по-другому. Он не видел мир так, как она, но он хотел его увидеть. Стремился понять. Возможно, потому что сам он был так же одинок.
Именно поэтому она назвала его другом и очень этой дружбой дорожила. Она дорожила этой дружбой… А он, казалось, делал все, чтобы эту дружбу разрушить. Сперва этот глупый поцелуй. Ну зачем, зачем он стал вмешивать это? Зачем? Конечно, она понимала, что сама некогда поцеловала его первой. Но тогда это был просто выплеск эмоций, радость от того, что они остались живы. Она думала, что это понимает и он, что он не будет делать из этого далекоидущих выводов и питать ложные надежды. Ведь он пытался ее понять. Ведь она рассказывала ему, кого любит на самом деле. Неужели он решил, что она может любить одного, а целоваться с другим? Или что его поцелуй заставит ее вдруг забыть о недоступном «принце»?
Когда же вскрылся обман с его экспериментами, Лана поняла, что он не понимает ее вообще. Он не понимает, что творит чудовищные вещи, — но вместо того, чтобы хотя бы попытаться понять это, он пытается убедить ее, что ничего плохого не сделал. Как ребенок, накалывающий бабочек на булавки и даже не пытающийся задуматься, что бабочкам тоже больно. Да, ребенок просто не понимает. Но бабочкам больно. И точно так же больно было и Лане.
Она чувствовала себя преданной. Чувствовала, что ее открытостью, ее доверием цинично воспользовались против нее.
Поэтому нельзя открываться. Даже тот, кто кажется другом, может причинить боль. Не со зла. Потому что даже не поймет, чем именно причиняет ее. И именно поэтому после того разговора Иоланта Д’Исса вела себя холодно и отстраненно. Так легче.
Так безопаснее.
Путь продолжался. Ноги чародейки уже гудели от усталости, но она не жаловалась. Изо всех сил старалась не жаловаться. Еще утром она сказала бы о своей боли, но не теперь. Не показывать слабости. Та самая черта, что ее всегда так бесила в мужчинах, как ни иронично.
Обещанная поляна, — одна из немногих в окрестностях, — обнаружилась через двадцать минут. По указаниям Тэрла солдаты стали разбивать палатки и собирать хворост. Килиан занялся разведением костра, а Лана — приготовлением пищи. Она была совсем не против: готовить чародейка умела и любила. Она верила, что если вкладывать в это правильные чувства, то и тот, кто будет есть, станет капельку лучше. Сейчас, правда, это было сложно: сложно вкладывать те чувства, которых не испытываешь сама. Тем, что она сейчас чувствовала, ее спутников можно было скорее отравить. Но Лана постаралась собраться.
Следить за своими эмоциями — первое, чему учатся эжени. Выявить негатив и преобразовать его в нечто поистине прекрасное и гармоничное. Нельзя просто подавить его: рано или поздно любая плотина рухнет, и поток эмоций просто смоет наивного дурака, решившего, что жаркое пламя не будет обжигать, если дотрагиваться до него с закрытыми глазами.
После ужина отряд разбрелся по палаткам. Большинство палаток были двухместными; только Лане, как единственной девушке, досталась индивидуальная. Вероятно, по той же причине, распределяя время вахты, Тэрл с самого начала сбросил ее со счетов. А может, просто потому что был о ней не очень хорошего мнения. В любом случае, Лана не имела ничего против этого факта. Сидение на страже, как и любое другое длительное монотонное занятие, было бы для нее очень тяжелым.
Первым часовым стал немногословный солдат по имени Стефан. Вторая вахта досталась Килиану. Самую сложную, перед рассветом, Тэрл оставил за собой.