Страница 41 из 62
«Я свяжусь с Тэрлом», — откликнулась девушка, все еще явно злая на упоминание того, что с ней чуть не сделали на острове.
«Если считаешь нужным»
Иоланта покинула беседу. Про потрескавшиеся кристаллы она так ничего и не сказала. Может, не заметила.
А может, не поняла, что это значит.
— Я возьму ее на твоих глазах, — пообещал халиф, — И заставлю тебя смотреть, как ей начнет это нравиться. Им всем рано или поздно начинает… Если не умирают раньше, конечно.
Вот тут он уже смог задеть Килиана, но тот постарался не показать этого.
— Знаешь, у моего народа есть примета. Тот, кто активнее всех похваляется будущими победами, меньше всего стоит в настоящем. Это с равным успехом относится и к солдату, и к любовнику.
Гневный огонь в глазах колдуна горел до того ярко, что ученый поневоле подумал, а не слишком ли он рискует.
— Я с удовольствием послушаю, как твоя бравада сменится мольбами, — пообещал Первый адепт, — Твой народ — всего лишь рабы по своей природе. Рабы, забывшие свое место. Но скоро Владыка вернется и восстановит естественный миропорядок.
Килиан хмыкнул. Он знал, что реальная история была несколько сложнее. Вечность — долгий срок, и народы, бывшие ранее рабами, не раз становились хозяевами. Обратное не менее верно. Однако, ученый прекрасно сознавал, что для спора (не путать с цивилизованной дискуссией) концепции сложнее, чем «мы в белом, а вы мусор» никогда не годились.
— Уповать на то, что ваш Владыка решит все за вас; что угодно, лишь бы не взять на себя ответственность за собственные действия.
Против своей воли Килиан сказал это с большим жаром, чем планировал. Халиф даже не представлял, насколько он был близок к тому, чтобы их конфликт стал чем-то большим, чем просто вражда двух людей или даже двух цивилизаций. Даже описание этого как конфликта мировоззрений, хоть и было верным с чисто формальной точки зрения, не передавало всего того, чем было это для молодого чародея.
Это был конфликт мироустройств.
— Какое наивное высокомерие, — усмехнулся халиф, — Знать о существовании Владык и все еще верить в то, что твоя жизнь принадлежит тебе. Что ты, жалкий червь, все еще обладаешь волей и правом определять ее.
От необходимости отвечать Килиана избавил Тэрл, воскликнувший:
— Корабль по правому борту!
Теперь, зная, куда и на что смотреть, и Килиан увидел. Всего в нескольких метрах небольшая, приземистая галера под углом к курсу «Стремительного» заходила на таран.
— Право руля! — крикнул Аксион, — Правый борт, огонь из всех орудий!
— Нет! — крикнул ученый, но было уже поздно.
«Стремительный» не был первым среди идаволльских кораблей по чистой огневой мощи. Но с такого расстояния промахнуться было невозможно. Залп шести пушек разнес носовую часть галеры почти что в щепки.
Провоцируя детонацию.
Килиан не удержался на ногах, когда взрывная волна ударила в борт «Стремительного». Звуки моря, голоса солдат и насмешливый комментарий халифа исчезли, сменившись раздражающим, неприятным звоном в ушах. Перед глазами все плыло, но главное ученый все равно видел, хотя и предпочел бы не видеть.
Он видел, как палубу охватывает зеленоватое пламя.
Лефевр всегда отличался отсутствием фантазии.
С его магическими знаниями и могуществом он мог сделать субреальность своего сознания такой, как сам бы захотел. Он мог создать роскошный дворец, — или напротив, уголок нетронутой природы. Мог воплотить в ней лучшие свои воспоминания — или мечты. Вместо этого он оставил своей субреальности вид простого кабинета, в каком работал еще до того, как стать Владыкой. Строгого, серьезного, скучного.
Это злило Ее до крайности. Во многом потому что Ей самой это было недоступно. Как бы Она ни пыталась изменить свое сознание, Ее субреальность все равно походила на руины сожженного замка.
Отчасти поэтому Она так любила захаживать в чужой разум: там часто бывало попросту куда приятнее находиться. Но в разуме Лефевра Она сейчас находилась по другой причине.
— Твои адепты высадились в Удине.
— Да, — чернокожий старик улыбнулся.
Как странно. Он мог стать вечно молодым. Но вместо этого он предпочел всю вечность оставаться таким, каким был в тот момент, когда обрел бессмертие. Лысеющим, седобородым, морщинистым. Старым.
Настоящим.
— Помнится, ты не верила, что им это удастся.
— Никто не верил, — пожала плечами Она, — Ставка на религию казалась странным решением. Тем более от тебя.
На лице Владыки отразилось не особенно скрываемое отвращение.
— Извини, но так, как ТЫ, я не умею. И не хочу уметь. Пришлось искать свои собственные пути.
Она проглотила оскорбление. Не без труда. Но Она пришла сюда не чтобы ругаться и спорить.
— Да. И я недооценила тебя. Мне следовало помнить, что ты не просто так считался сильнейшим и умнейшим из нас.
Лефевр вздохнул:
— Чего ты хочешь?
— Чего может хотеть заключенный? — хитро улыбнулась Она, — Естественно, свободы. А чего может хотеть женщина? Быть рядом с сильным и успешным мужчиной, разумеется. Между нами в прошлом было немало разногласий. Но я надеюсь, теперь, когда твои адепты в шаге от того, чтобы отыскать Гмундн, ты вспомнишь о том, что я всегда готова помогать тебе и служить тебе… любым способом, каким ты только пожелаешь.
Владыка устало прикрыл глаза и потер переносицу.
— Сейчас ты готова служить мне. А тогда, во время Заката, ты обратила свою магию против меня.
— Я допустила ошибку. Я верила, что справлюсь со всем самостоятельно. Но теперь я понимаю, что это не так. Я…
Ее голос дрогнул.
— Я понимаю, что не могу рассчитывать править самой. Что все, что я могу, это быть у трона истинного Владыки. Ты примешь меня?..
Лефевр покачал головой:
— Извини, но я не могу доверять тебе. Ты подлизываешься, потому что я добиваюсь своего. Если я оступлюсь, ты так же легко предашь меня. Так что нет, я не приму тебя. Когда Мустафа доберется до Гмундна, ты останешься в этой капсуле. Навечно.
Из глаз девушки брызнули слезы.
— Пожалуйста, Лефевр! Не оставляй меня здесь! Не хочешь дать мне место у своего трона — не давай. Я согласна быть хоть рабыней, если захочешь, но только… не оставляй меня здесь! Я не могу больше! Я умоляю тебя!
— Избавь меня от этого, — поморщился мужчина, — В этой клетке мне ничуть не лучше, чем тебе. Но надо было думать раньше. Если бы вы с Альмондом и Эландом не развязали эту войну, все сложилось бы совершенно иначе. За последствия расплачиваемся мы все. А плакать — совершенно бессмысленно. Ничего не исправить слезами.
— Пожалуйста…
— Нет, и даже не пытайся. Думаешь, можешь пустить слезы в три ручья, и я сделаю все, чего ты захочешь? Я уже обжигался на этом. Но я уже не тот двухсотлетний юнец, с которым это работало.
— Лефевр…
— Я сказал, нет! Разговор окончен. Вон из моей головы. Прочь.
И в этом «прочь» скрывалась крупица его магической мощи. Он и вправду был силен, Владыка Лефевр. Не прошло и секунды, как кабинет исчез: Она снова увидела перед собой крышку своей «камеры».
Из глаз катились слезы, — катились еще какое-то время. Затем Она усмехнулась. Все прошло именно так, как было запланировано. Он думал именно так, как Она предвидела. И совершенно искренне не увидел угрозы там, где следовало бы.
Мужчины… Они природой не приспособлены к тому, чтобы прятать козыри в рукаве. Их глупое, бессмысленное эго не позволяет. Им всегда проще играть в открытую, чем унизиться, показав себя слабыми, глупыми, уязвимыми, покорными.
Они не понимают, что в этой слабости и скрывается истинная сила.
Что ж, партия подходит к своему завершению. Фигуры скоро прибудут к месту развязки. И тогда… Она подумала о Лефевре. Не стоило ему быть столь грубым, когда Она умоляла его о снисхождении. Глупо это — плевать вниз, сидя наверху. Низ и верх могут внезапно поменяться местами.
Ну, а пока было время отдохнуть и развеяться. Она направила свое сознание в Идаволл. Нужно было избавиться от гадкого чувства унижения. А в сознании Ее Первого адепта был совершенно потрясающий дворец.