Изнанка

– Свиньи домогаются? – послышался равнодушный голос из темноты. Не дождавшись ответа, Павел продолжил, – мне тоже по началу телки ни как в голову не лезли. Как не старался думать о прекрасном, все поросятки с хоботками являлись. Думал, с ума сойду.

– Да, – выдохнул Генка, вытер жестким одеялом пот со лба, одряхлевшая ткань затрещала.

– Черт, – просипел Муханов и сел, прислонившись спиной к доскам. Он не видел старшего товарища, и ориентировался по огоньку. Красный уголек плясал то вверх, то вниз, то разгорался, то угасал. Генка не отрывал от него взгляда.

– Дай покурить.

– Тебе новую свернуть или мою докуришь?

– Докурю.

Генка принял протянутый бычок и жадно сделал затяжку.

– С табачком здесь туго. Быстро гниет и влагу набирает. Воздух, чувствуешь здесь какой?

– Ага, – Генка выпустил дым и сел поудобнее, одеяло снова затрещало.

– Уже рвется. Два дня назад было почти новым, – сказал Павел, – надо завтра сходить на склад, может получиться отыскать, что получше. А лучше в музей идти.

– Тихо, – прошептал Генка и замер, – слышишь?

– Послушай, сейчас объяс….

– Нет, нет. Там голоса, там люди.

Генка вскочил, бросил на пол окурок и кинулся к двери.

– Стоять, – Павел в падение было поймал Муханова за брючину, но ему достался лишь треск выскальзывающей ткани. Прежде чем поднялся и сделал еще одну попытку удержать парня, тот уже ногой сбил упор, откинул полог и выскользнул в дверь.

– Блин, – выругался Павел и бросился вдогонку. В темноте под крышей ничего не было видно. Только что Генка выбежал в дверь и теперь словно растворился. Павел представить не мог, куда делся парень. Он сделал несколько шагов, и остановился, вслушиваясь в беспокойную ночь. О местонахождении беглеца догадался по скрипу петель на люке.

Настиг Генку уже на лестничном марше. Схватил за локоть и крепко сжал. Тот уже не вырывался, стоял, раскрыв рот, и смотрел во все глаза. Павел не стал загонять Генку обратно в коморку и устраивать взбучку. Он стоял рядом и крепко держал его за локоть, решив, еще один урок не помешает новому жителю изнанки.

В метре от него прошелестел прерывистый мужской голос, принадлежащий едва угадываемой замутненной субстанции. Низкий тембр то появлялся, то пропадал, получалось так, словно, Генка ладонями часто-часто хлопает себя по ушам. Слов невозможно было разобрать, только интонации.

Рядом послышался прореженный женский смешок похожий на клекот. Собеседница была невидима.

Из дверного прохода справа дальше по коридору выплыл мутно – белый кокон. Он двигался женской вихляющей походкой, навстречу флиртующей парочке, и чем ближе приближался к ним, тем сильнее наполняла его белесая муть. По стройной фигуре, по походке, по формам, определяющим первичные признаки пола, не составляло труда догадаться, что это молодая девушка лет двадцати, двадцати пяти.

– Почему я ее не вижу? – прошептал Генка онемевшими губами. Он имел ввиду особу, которая шла с мужчиной и смеялась.

– Потому, что она не испытывает отрицательных эмоций. Отрицал это дым, копоть, молоко с тушью, как угодно, который наполняет оболочку и делают ее видимой. Другая телка, скорее всего, злится, что патсанчик клеится не к ней, или ревнует, поэтому и проявилась. Фантом, как говорится, созрел.

– Как ты сказал?

– Фантом, тень, отражение без разницы. Мы можем видеть людей только с отрицательным знаком. Втыкаешь?

Дымная женщина обернулась и посмотрела в след парочке. Ее губы беззвучно двигались. Она еще несколько секунд стреляла по удаляющимся спинам взглядом, затем надменно вздернула голову и зашагала по коридору. Генка хотел посторониться, пропуская злую дамочку, но Павел его удержал. Фантом прошел сквозь них и даже не споткнулся.

– А почему они здесь? На улице ночь? – прошептал Генка онемевшими губами.

– У них рабочий день в разгаре.

– Как это?

– Наши земные сутки равняются приблизительно паре с хвостиком здешним. Как-то один раз ночью, какой-то мужик, то есть фантом, забрел прямо ко мне в комнату, сквозь стену. Прикинь. Вот напугал меня придурок. Я потом догадался, что он сантехник и то, что мы здесь делаем и строим в том, в нашем мире не существует. Изнанка вообще там никак не сказывается. Ты ведь ничего о ней не знал, пока сам здесь не очутился чудесным образом. Мужик прошел насквозь к торцевой стене и там, около часа возился с расширительным бочком. У него ни черта не получилось, когда возвращался, был серее прежнего. Налился злостью как виноградина соком. Еще коконы могут ходить над проломами, ездить без автомобилей и не обращают внимания ни на кучи мусора, ни на обвалы, ни на поваленные деревья, проходят сквозь них, так же как девчонка сквозь тебя. Там, то есть, в нашем мире ничего этого нет. Там все по-прежнему. Люди живут своими жизнями и про нас даже не догадываются.

Из кабинета вышел кокон цвета запыленного стекла. Сделал движение, словно закрывает за собой не существующую в этом мире дверь и пошел по коридору к лестничному маршу.

– Нервничает, наверное, или стресс испытывает. Хрен его знает,– шептал Павел на ухо притихшему Генке, у которого от удивления отвисла челюсть.

– Пошли лучше отсюда, братуха. Не дай бог, свиньи появятся, а за ними и чмоки подтянутся. Пошли, – он осторожно потянул парня за руку. Нехотя Генка поддался давлению, побрел следом к лестнице на чердак.

Ему больше не хотелось спать, мозг бомбардировался все новыми фактами и откровениями, от которых по коже шел мороз и волосы вставали дыбом. Он не мог нащупать почву под ногами, как тогда, на пристани. Создавалось впечатление, что он все еще в иле и тонет. Не мог представить, каким образом сможет существовать в безумном, ужасающем мире. Эти два понятия не укладывались в голове, отталкивались друг от друга, как магниты с одинаковым полюсом.

Они сидели в коморке, при тусклом свете керосинки. Прыгающий огонь на кончике фитиля играл в прятки с тенями. Стоило ему вспыхнуть ярче, как тени тут же прятались за препятствиями, становясь короче, и наоборот, от чего лица собеседников казались подвижным.

– Как много здесь свиней? – после долгих раздумий спросил Генка.

– Везде.

– И на той стороне, за Волгой?

– На той стороне не знаю. Не был. Но, скорее всего, и там тоже.

– Паш, скажи, они были всегда?

Глаза у Генки блестели, отражая слабый свет керосиновой лампы.

Павел не спешил отвечать. Из банки на обрывок сухой пожелтевшей газеты, высыпал табаку вперемешку с трухой, разровнял и стал скручивать «козью ножку».

– Думаю, нет. Если бы они существовали всегда, то на месте города раскинулась бы пустыня. Все превратилось бы в прах. Они не местные. Видел, что с Волгой творится? Они ее испарили. Чтобы такое сотворить, нужен гигантский кипятильник и возможно не один. Постоянная облачность, удерживает воду, как в парнике и в то же время подогревается атмосфера. Подозреваю, что плесень и водоросли именно поэтому распустились буйным цветом. Все здесь продуманно, сделано искусственно.

Павел прервался, прикурил рукотворную папиросу от керосинки, пыхнул едким дымом и протянул тлеющую самокрутку Генке.

– Будешь?

– Нет, сейчас не хочу, – отказался он, вспоминая прогорклый привкус сырого табака.

– Если ты заметил, – продолжил Павел, – здешним воздухом трудно дышать, а когда побегаешь и того хуже – першит в горле, задыхаешься. Но першит совсем по другому поводу, не от влаги. Моя теория такая: сначала кто-то включил здоровенный кипятильник, который испарил Волгу и создал влажную среду. Потом, этот кто-то в благодатной среде засеял плесень. Она распространилась повсюду и наполнила атмосферу спорами. Затем, я подозреваю, появились всякие твари, которые смогли дышать этим, предназначенным для них воздухом, а у нас першит в горле из-за спор. Это моя версия, как там на самом деле, не знаю. Еще, по-моему, этот их воздух разрушает органические соединения, поэтому все стареет, разваливается и превращается в пыль.