Страница 16 из 24
Отдышавшийся и отдохнувший, загнанный в озеро и закутанный в одеяло теперь маг, придерживая на коленях тарелку с горячей похлёбкой, вещал о тёмных делах, творящихся дальше на Востоке: о пробуждении Некроманта, сборе полков орков, пугающей активности гоблинов. По всему выходило - грядет битва.
Ситуацию не улучшало то, что битва, по всем признакам, должна была развернуться у подножия Одинокой горы. Торин напряженно размышлял о способах справиться с новой угрозой ещё даже не отвоеванному королевству, необходимости всё-таки звать на помощь, а может быть, сын Трайна поморщился, ещё и влезать в долги.
Помрачневшего Подгорного короля отвлекла протянутая ему плошка с ароматной похлёбкой и тихие слова, обращённые к нему:
- Ну, не расстраивайся раньше времени, ваше величество чертеняка! - Ганна не растеряла ни доброты, ни оптимизма даже после таких новостей, поразился король. - Всё ещё устроится, будешь сидеть, как настоящее большое чертенячье величество, не на пеньке, а на троне! - девушка хитро подмигнула и потрепала гнома по голове, заставив прищуриться и слегка улыбнуться. - Не будь я панночка Ганна!
========== Сам чёрт не разберёт ==========
Компания оставила позади Долгое озеро, пересекла Пустошь и оказалась у отрогов Одинокой горы. Теперь мощная громада вздымалась над головами и занимала, кажется, не полнеба, а полмира. Даже великаны смотрелись на её склонах муравьями. Вдобавок, хоть у них и была карта, но месторасположение тайного хода в сокровищницу было обозначено весьма приблизительно - отряду пришлось изрядно полазить по круче, прежде чем дверь была обнаружена.
Возле входа Гэндальф стал бурчать что-то о преимуществах эльфийских волшебных дверей: там инструкция высвечивалась самостоятельно, а зачастую и содержала подсказку, здесь же им придётся куковать непосредственно до Дня Дурина и ждать дрозда, который может прилететь, а может и не прилететь. Впрочем, волшебник перестал ворчать, как только до него донёсся аромат приготовленного обеда. В такой компании и с таким снабжением можно было и покуковать.
По мере приближения означенного срока Торин всё меньше любовался видами, открывавшимися со склонов Одинокой горы и всё больше сверлил взглядом каменную толщу, бесстрастно укрывающую дом его предков, одно из семи Великих гномьих королевств, вместе с драконом.
А если бы Дубощит дал себе труд так же внимательно вглядеться в Компанию, то заметил бы, что за него беспокоятся почти все: и переходящие совсем на шепот племянники, и озабоченно хмурящийся Балин, и сверлящий его взглядом исподлобья Двалин, и Дори, чаще прежнего пытающийся напоить короля чаем с ромашкой, и Ори, отвлекающий какими-то вопросами по хронике, которую он ведёт… Даже Бильбо, которому, кажется, не было резона особенно переживать за гномьего короля, пытался по-своему отвлечь сына Трайна от мрачных мыслей. Пускать с хоббитом дымные колечки оказалось приятно и забавно. Но сильнее прочего короля отвлекали объятия Ганны, хотя бы просто потому, что из них невозможно было вырваться, приходилось мириться с судьбой (спасибо, если это приходилось делать не на весу!) и искать положительные стороны. Со временем это удавалось всё легче.
В один из вечеров, уже накануне Дня Дурина, Торин традиционно остался полуночничать, когда все уже улеглись, и был невероятно удивлён, наблюдая подсевшего к нему великана. Некоторое время оба молча смотрели в огонь, потом оборотень заговорил:
- Я вижу, мастер гном, что тебе нелегко, уж поверь, я не позволил бы Ганне так часто подхватывать тебя на руки, если бы не видел, что тебе это и впрямь нужно, - Торин поразился про себя, до чего же великан, оказывается, ревнив. - Я вижу, что тебя гложет беспокойство о драконе, королевстве, но больше всего - о золоте, которое ждёт хозяйской руки.
Внук Трора немного вздрагивает, а Беорн только тяжко вздыхает и продолжает:
- Но я не советую тебе забывать, мастер гном, что золото это всего лишь металл, золото не утешит тебя в горький час, не протянет руку в час трудный, не позаботится о тебе, когда ты захвораешь, золото не полюбит тебя в ответ.
Беорн снова тяжко вздыхает и переводит взгляд с собеседника на огонь:
- Поверь мне, мастер гном, я знаю, что такое одиночество, долгое время я считал, что остался один такой на всём белом свете, и никому не пожелаю подобной доли, особенно тебе. У тебя есть семья и близкие друзья, подумай хорошо, прежде чем променяешь это на холодный блеск камня или драгоценностей.
Великан сидит рядом ещё некоторое время, но больше не заговаривает: Беорн сказал всё, что хотел, и большего от неизбалованного общением оборотня ждать не приходится. Торин и не ждёт. Он только думает о том, что у Трора тоже была семья - даже больше его нынешней! - дети, внуки, но колдовство камня совершенно очаровало деда, поработив его разум и заключив сердце. Торин вспоминает, и его собственное сердце, горячее и живое, глухо отзывается болью.
Внук Трора, сын Трайна, брат Фрерина и Дис, строгий дядя Фили и Кили - он потряхивает головой, уже привычно наблюдая перед лицом светлые пряди, и думается ему теперь, что слишком многое случилось в этом походе совершенно необыкновенным образом. Может, к Аркенстону тоже можно привыкнуть, как и к светлым волосам?..
========== Чёрт не брат ==========
Старая карта не подвела: Одинокая гора открыла тайный путь в назначенный день и час, после свиста дрозда и появления на небе луны и солнца одновременно. Ключ подошел, дверь распахнулась, и перед Компанией наконец забрезжил свет в конце тоннеля. Вернее, света не было, но тоннель очень даже был.
Общим решением отряд постановил никому на ночь глядя в гору не лезть, будь ты хоть трижды Взломщик мистер Бэггинс, хоть рвущийся побыть дома Балин, хоть непобедимый маг Гэндальф! Гномы, хоббит, оборотень и волшебник устраивались на ночлег, перекидывались нарочито бодрыми фразами, но обменивались одинаково настороженными взглядами. Ганна устроилась на самом пороге, заявив, что спать спокойно могут все. Недоверчивых или плохо слышащих в отряде не нашлось.
***
В самый глухой, волчий ночной час Ганна приоткрыла глаза - спали все, надо было не разбудить чуткого оборотня, лежащего ближе всех, да маленького чертёнка, который из раза в раз к утру обнаруживался под боком. Панночка усмехнулась, припомнив, как отреагировал на такое откровение Беорн: этот мистер Бэггинс подкатывается к невесте великана! Каждую ночь!
Тогда ей стоило больших трудов отстоять чертёнковы кудряшки. А сюртучок рванувшего от оборотня хоббита пришлось потом штопать - кустарник у Лихолесья больно цеплючий. Был, довольно улыбнулась Ганна. Беорн же перестал так страшно ревновать, только когда лично убедился (иначе говоря, татем в ночи расследовал!), что чертёнок Бильбо подкатывается к Ганне спиной, полностью одетым и исключительно в поисках тепла.
На следующее утро оборотень, помнится, даже извинился перед чуть не удравшим опять эсквайром: а вы попробуйте сохранить самообладание, когда оборотень в три ваших роста перехватывает вас за шиворот и поднимает на уровень глаз! К чести Взломщика стоит сказать, что великан был тут же искренне прощен, и хоббит даже попытался пожать ему руку. Ну, три пальца пожал, подумаешь, велика разница! Зато обеими руками!
И сейчас Ганна, ласково перехватив малютку-чертёнка, перекатила его от своего бока к удачно расположившемуся рядом круглому чертеняке - тоже большой и тёплый, чертёнок Бильбо проснуться не должен. Потом панночка бесшумно и плавно поднялась - ни камушек не шелохнулся под сапогом - блеснула широкой улыбкой и озорным взглядом в лунном свете, вдохнула поглубже свежий ночной воздух и шагнула во мрак подгорной тропы.
***
Бильбо проснулся от того, что коса Ганны как-то странно тянулась поперек её спины, пахла табаком и отливала, как он разглядел в лунном свете, рыжиной. Мистер Бэггинс проморгался, отбросил кошмарную мысль, что Ганна за ночь превратилась в Бомбура, и огляделся в поисках самой панночки. Не нашарив знакомую фигуру взглядом, Бильбо вскинулся, привстал, осмотрелся, заглянул за край площадки, а потом, озарённый жуткой догадкой, обернулся ко входу в тоннель.