Страница 3 из 3
Он постучал ногой по полу.
-- О'кей, -- кивнул Жаботинский и посмотрел на часы.
-- Если вам понадобится что-либо, -- Гольдфарб вручил ключи ювелиру, -зовите Лею.
Он указал Жаботинскому на кнопку рядом с выключателем и нажал ее. Жаботинский увидел, как в коридоре зажглась красная лампочка -- и тут же в дверях показалась Лея.
Григорий махнул рукой, и она, понимающе закивав, ушла.
-- Поторопимся, -- сказал Жаботинский. -- Сегодня пятница, я бы хотел все закончить до начала шабеса.
Когда Жаботинский произносил эти слова, Лея-Спица, открыв в соседней комнате заднюю дверцу сейфа, разгрузила его содержимое в сумку и выскользнула из квартиры. Через полчаса Жаботинский и его спутники обнаружили, что в квартире, кроме них, никого нет.
Что же, спросите вы, привело беглецов в "Нойвальд-хаус" на окраине Вены?
Видимо, натерпевшись от Aмерики, сам того не осознавая, Гольдфарб стремился вернуться к той черте, за которой осталось не просто его комфортабельное прошлое, но сама жизнь. Хотел ли он вернуться в Одессу? Не знаю. Для начала ему нужно было время, чтобы прийти в себя, решить, что делать с оказавшимся в его руках состоянием, и в качестве временной крыши над головой он выбрал знакомый пансионат на Нойвальд-штрассе, из окон которого открывался вид на старинный парк с белокаменными скульптурами атлетов.
Его погубил, если так можно выразиться, литературный прием, которым он пользовался, садясь за карточный стол. Как бы безбожно он ни врал, очаровывая лохов, он всегда начинал с зерна истины, вокруг которого плел липкую паутину вымысла.
-- Ярмолинец, -- сказал он мне однажды, когда мы сидели с ним на ступеньках аркадийских Плит, полоща ноги в еще чистой воде Черного моря. -Мне кажется, что если бы я записывал свои прогоны, из них бы выходили готовые рассказы. Даже романы. Начинаю я всегда с правды. С чистой правды. Потом идет импровизация. Нет, это что-то от Бога. Если бы ты умел сочинять, как я, ты бы уже был Хемингуэем.
-- Я не хочу быть Хемингуэем, -- ответил тогда я.
Он все же был талантливым парнем, убитый Григорий Гольдфарб, поскольку сам открыл тыняновскую формулу, согласно которой автор начинал там, где кончался исторический документ. Но вне литературы литературный метод дал гибельный результат.
Сидя в манхэттенском ресторане с четой Жаботинских, Григорий рассказывал драматическую историю своей иммиграции:
-- В Вене нас поселили в крохотной гостинице "Нойвальд-хаус", и по иронии судьбы у хозяина гостиницы была такая же фамилия, как и у меня, -Шмидт. Когда нас, голодных, измученных дорогой, тасканьем багажа, ввели в холл и стали поименно вызывать к стойке администратора, стоявший там директор услышал мою фамилию. "Вы -- Шмидт?" -- поинтересовался он. На нем был прекрасный зеленовато-серый клетчатый пиджак, черные фланелевые брюки и мягкие мокасины. Вы бы слышали, как он это произнес: "Вы -- Шмидт?". Как он смотрел на меня. Как миллионер на нищего, осмелившегося заявить о своем родстве. Но, что меня убило, -- это то, как он просто-таки облапал глазами Лею. Вот когда я понял, что значит быть иммигрантом.
Госпожа Жаботинская достала из сумки белоснежный платочек.
-- Нацист! -- с чувством сказала она и промакнула уголки глаз.
-- К счастью, ХИAС помог мне найти родственников, -- продолжал Григорий, -- а синагога -- друзей.
"Нойвальд-хаус" стал отправным пунктом поиска, и вскоре Жаботинский знал, что фамилия афериста не Шмидт, а Гольдфарб. Как развивались события дальше? Можно предположить, что убийца уже находился в Вене и за определенную мзду о появлении Гольдфарба ему сообщила либо фрау Борман -вот откуда эта отчужденность! Либо горничная-пакистанка, вспомните только ее опущенный взгляд, когда она принимала чаевые!
Расследовавший это дело Йозеф К., не ведая о происшедшем в Нью-Йорке, разработал типовую версию о деятельности разветвленной русской мафии. На это его навело неожиданное открытие, что фрау Борман тоже русская, попавшая в Aвстрию на военные заводы в годы Второй мировой войны.
Начав разрабатывать эту версию, он вынужден был остановиться, узнав, что фрау Борман скончалась в возрасте 74 лет. У нее остановилось сердце во сне и ее переход в другой мир был безболезненным, как у праведников.
Нью-Йорк, 1992-2000 г.