Страница 33 из 73
Как и Вечный город, «наш Рим» тоже стоял на холмах, только вот размерами, конечно, сильно уступал итальянскому. Даже притом, что в последнее время сюда хлынули толпы желающих найти место при новом правительстве, чиновники всех мастей и просто всякий сброд, население Ричмонда лишь немногим превышало сорок тысяч человек. Был здесь и свой Тибр – река Джеймс, которая текла сначала на юг, а потом сворачивала на восток, к Атлантике; только вот воздух на Капитолийском холме наверняка наполняли более приятные запахи, чем запах табака. Ричмонд же был буквально пропитан им, и во всем городе пахло как на табачном складе.
Первоначально столицей Конфедерации был объявлен Монтгомери, однако пробыл он в этой роли всего полтора месяца, после чего конгресс проголосовал за переезд в Виргинию, хотя и не единогласно. Противники перевода столицы в Ричмонд утверждали, что он расположен слишком близко к артиллерийским батареям янки, но большинство настояло на своем, главным образом напирая на то, что город представляет собой важный транспортный и оборонный узел, поэтому его необходимо защищать в любом случае – переедет туда правительство или нет.
Те, кто давно жил в Ричмонде, с гордостью говорили о красивых старинных домах и соборах, но никогда не упоминали о районах, битком набитых салунами. Они хвастались семьями с благородными предками, но словно не замечали, что по темным улочкам вокруг площади Капитолия бродит множество падших существ обоих полов, предлагая себя за гроши. Женщины – все сплошь с тяжелой судьбой и уже немолодые – приехали в Ричмонд, как уверяла молва, из Балтимора или даже из Нью-Йорка в поисках тех возможностей, которые могла предоставить столица во время войны. А уж из каких канав вылезали мужчины, промышлявшие тем же ремеслом, один Бог ведал.
Всё как в Риме – с готами из Каролины и алабамскими гуннами, проникшими за древние стены. Даже на президента, пока еще только условного, не утвержденного на свой единственный шестилетний срок, здесь смотрели как на деревенщину с берегов Миссисипи. Вдобавок ему еще не повезло родиться в Кентукки – том же самом штате, что подарил миру Эйба Линкольна, это крайнее воплощение вульгарности и убожества.
Хотя Эштон и радовалась, что оказалась там, где теперь была сосредоточена вся власть нового государства, она не чувствовала себя счастливой. Ее муж, прекрасный юрист и ярый сторонник сецессии, не смог найти себе более престижной должности, чем место какого-то ничтожного служащего при одном из заместителей министра финансов. Это лишний раз показывало, с каким презрением правительство относилось к южнокаролинцам. Только очень немногим выходцам из пальмового штата удалось получить высокие посты, остальные же оказались чересчур радикальными. Даже министр финансов Меммингер, который был единственным исключением, и тот родился не в Каролине. Он появился на свет в герцогстве Вюртемберг, в семье простого немецкого солдата, который погиб вскоре после рождения сына. Мать увезла его к родственникам в Чарльстон и там тоже через несколько лет умерла; мальчик стал полным сиротой и был отдан в приют. Так вот Меммингера никогда не относили к числу так называемых пожирателей огня, и он был единственным каролинцем, которого Джефф Дэвис не считал опасным. Это было оскорбительно.
Раздражало Эштон и то, что им приходилось ютиться в единственной, хоть и большой комнате в одном из пансионов в районе Мэйн-стрит, которые теперь появлялись как грибы после дождя. Разумеется, Эштон не сомневалась, что это жилье временное и когда-нибудь они найдут более подходящую квартиру, но само ожидание бесило ее, тем более что она была вынуждена спать в одной кровати с мужем. Редкие моменты их близости, которые она допускала, только когда хотела что-нибудь заполучить от мужа, всегда оставляли ее неудовлетворенной, и она с отвращением позволяла Джеймсу терзать ее тело, презирая его за неуклюжесть и мужское бессилие.
Ричмонд, возможно, и был старой потертой монетой, но монетой редкой и ценной во многих отношениях. Здесь можно было завести полезные знакомства с важными людьми, самому добиться влияния и расширить свои финансовые возможности. А еще здесь было немало привлекательных мужчин – в военных мундирах или в светских сюртуках. И все эти преимущества она должна непременно обернуть в свою пользу – возможно, даже начиная с сегодняшнего вечера. Сегодня они с Джеймсом должны были присутствовать на первом официальном приеме. Закончив одеваться, Эштон даже почувствовала слабость от волнения.
Сестра Орри Мэйна была очень красивой молодой женщиной с роскошной фигурой и врожденным умением извлекать пользу из того, чем ее наградила природа. По ее настоянию муж нанял карету, чтобы они могли произвести впечатление уже в момент прибытия. Когда Джеймс начал ныть, что такая роскошь им не по карману, она позволила ему трехминутные супружеские ласки, и он передумал. И как же она была счастлива, когда, выходя из кареты возле отеля «Спотсвуд» на углу Восьмой и Мэйн-стрит, услышала негромкие одобрительные возгласы из толпы мужчин, прогуливающихся перед входом.
Хотя июльский вечер выдался жарким, Эштон надела все, что диктовала мода для создания элегантного женского образа, начиная с обязательного кринолина под нижними юбками, состоящего из четырех обручей, обшитых тканью и скрепленных между собой паутиной из вертикальных рядов широкой тесьмы. Спереди на кринолине были оставлены разрезы для облегчения ходьбы.
Поверх всей этой сложной скрытой конструкции Эштон надела свое лучшее шелковое платье насыщенного персикового цвета, к которому она подобрала украшенную блестками изящную шелковую сеточку для волос и черные бархатные ленточки на запястья. Женщины, следовавшие моде, всегда носили много драгоценностей, но доход мужа пока вынуждал Эштон ограничиться скромными черными серьгами с каплями оникса, свисающими на крошечных золотых нитях. Поэтому и весь наряд она продумала так, чтобы его простота еще больше подчеркивала ее природную красоту.
– Послушай меня, дорогой, – сказала она мужу, когда они пересекали холл в поисках зала номер восемьдесят три. – Дай мне сегодня немного свободы, хорошо? И сам времени не теряй. Чем больше знакомств мы заведем, тем лучше, а их количество точно удвоится, если ты не будешь постоянно ходить за мной хвостом.
– О, в этом можешь не сомневаться, не буду, – ответил Хантун с той машинальной прямотой, которая часто стоила ему друзей и вредила карьере, хотя это и не мешало ему оставаться таким же высокомерным индюком. – А, вот… По этому коридору, – сказал он. – Только я бы очень хотел, чтобы ты перестала обращаться со мной как с неразумным ребенком.
Сердце Эштон учащенно забилось при виде открытых дверей зала номер восемьдесят три, где президент Дэвис регулярно устраивал свои приемы, потому что пока не имел официальной резиденции. Входя внутрь, Эштон увидела множество нарядно одетых женщин, которые весело болтали с джентльменами в парадных мундирах или превосходно сшитых костюмах. Нацепив на лицо обворожительную улыбку, она прошептала мужу:
– Веди себя как мужчина, тогда я, возможно, и перестану… Но если сегодня ты затеешь какой-нибудь скандал, я тебя просто убью… Миссис Джонстон!
Женщина, которая вошла в зал следом за ними и как раз собиралась пройти вперед, обернулась с вежливым, хотя и слегка озадаченным выражением на лице:
– Да?
– Эштон Хантун… Вы позволите представить вам моего мужа Джеймса? Джеймс, миссис Джонстон – супруга нашего славного генерала, который возглавляет армию в Александрии. Джеймс служит в министерстве финансов, миссис Джонстон.
– Весьма важная должность. Было очень приятно познакомиться. – Дама наконец прошла в зал.
Эштон была рада, что ей удалось обменяться с миссис Джонстон парой слов именно здесь, не на виду у всех. Джозеф Джонстон был весьма известной личностью и славился своим умением очаровать любого, а вот его жена не входила в ближний круг миссис Дэвис.
– Не думаю, что она тебя помнит, – прошептал Джеймс.
– А с чего бы ей меня помнить? Мы никогда не встречались.