Империя духа

Впрочем, видимо, это было причудливое совпадение.

Но всё же сущностное молчание его кончилось. Именно поэтому одна наша вечеринка на даче в Болшево так врезалась мне в сознание. Постараюсь восстановить в деталях, как было, тем более, свои «дневниковые» заметки.

Солин приехал раньше всех, один, сказав, что Вика приедет чуть позже. Я хотел умилить его хорошим чаем из Индии, за столом в саду, но он вдруг отозвал меня куда-то в сторону под старое дерево, словно оно могло подслушать его откровения. Криво улыбнувшись, он поведал мне про себя. На самом деле всё оказалось серьёзным и необычным. За свою жизнь Солин прошёл много кружков и метафизических увлечений, не брезгуя даже оккультизмом.

– Но всё это само собой не то чтобы исчезло, но как-то притупилось, поблекло… Все мои, так сказать, увлечения и практики – для тебя не новость, Саша, – сказал он.

– Но почему поблекло?

И он объяснил: с тех пор как стали возникать, редко, но периодически, простые, но странные явления. В сознание, в центр, стал падать некий луч, тихий, до безумия отдалённый – от всего того, что известно в духовной Традиции и описано там. Ничего неописуемого, ничего божественного, насколько божественное или его проявления известны гуру, святым, пророкам и т. д.

Разумеется, никаких видений, ничего болезненного или разрушающего. Просто на какие-то мгновения луч – откуда-то из такой запредельности, о которой ничего сказать невозможно, даже в смысле неописуемости и т. д. Просто знак, что, помимо всего того, что известно в религиях и метафизике, есть такое запредельное, которое не имеет ко всему перечисленному никакого отношения. Луч как знак того, что такая запредельность существует.

– Что ты скажешь? – спросил, наконец, Солин.

– Всегда есть вероятность невозможного, – ответил я. – Странно. Но с таким лучом шутить нельзя.

– Он не несёт ничего угрожающего. Лишь знак о запредельном. После этого я как-то притих в плане моих духовных исканий. Они стали для меня какими-то неопределённо-бесконечными. Всё, что было тайной и молчанием, стало обыденным.

Я вздохнул.

– Не преувеличивай. Неведомый луч – сам по себе, а то, что мы называем высшей реальностью – само по себе.

Он кивнул головой.

Откровенно говоря, я был поражён. Солин всегда отличался глубинностью, и в адвайта-веданте тоже. И если он интерпретировал всё верно, то… Но за чаем я его утвердил.

– Женя, – сказал я, – самое главное – это собственное спасение, точнее, освобождение, реализация своего вечного начала… Если ты не бессмертен, так сказать, точнее, не вечен, то всё падает в пропасть, в том числе и твой луч. Личная вечность, неуничтожимость должна быть гарантирована. А после – хоть танец абсолютно невозможного. А до этого ничто, даже невозможное, не должно сбивать нас с толку. Знать об этом луче можно, но не влезать туда…

Он вяло согласился.

Пришла Вика, весёлая, щебечущая, лихая. Беспокойно взглянув на Солина, она потребовала водки. Рюмашку, конечно.

В этот вечер тьма была какая-то просветлённая. Деревья в саду выделялись, как живые – вот-вот задвигаются и будут бродить по участку. Наконец, подъехала долгожданная машина во главе с Сугробовым. Гранов и Соня моя сидели позади. Денис ещё прихватил с собой свою молоденькую двоюродную сестру, студентку. Она была также знакомая Сугробова. Звали её Рита. Родители наши с Соней отсутствовали. И решили всем остаться на ночь на даче. Где-то недалеко когда-то жила Цветаева.

Постараюсь описать, даже в скрытых чертах, этот слегка безумный вечер.

Расселись мы в саду под деревьями, за удобным столиком, кругом зелень, словно ограждающая нас от шума и грохота мира сего.

И сразу стало уютно и добродушно. Душа в душу. Покой и ласка. И водка, вино, к тому же, хорошие. Но примерно через часок нарушили всё крики соседей. Вышли взглянуть. Оказалось, на нашей улице, на противоположной стороне, где-то на углу, пожар. Горит дача, причём весьма богатая. Заглянули с улицы, дико кошмарное пламя охватило участок, слава Богу, довольно далеко от нас. Языки огня с жадной настойчивостью рвались в небо, точно стремясь и его поджечь. Дым точно поглощал воздух. Хлопотали пожарные. Собаки выли так, будто всему собачьему миру пришла смерть.

Особенно бесилась соседская собака, злобная, смелая и жестокая, она не выла в страхе – рычала на бедствие. Я заметил, что месяц назад нашли труп недалеко от нас, на углу. Загрызла человека собака. Чья – неизвестно, но, на мой взгляд, это соседская, она иногда как-то вырывается на улицу, и тогда берегись тот, кто жив.

Пожар, шум и вой не утихали. Мы плюнули на всё и вернулись обратно – отдыхать.

Выпили, конечно, слегка, и Денис попросил слова.

– Когда даже чуть-чуть выпьешь – внутренней цензуры нет, – заявил он и пошёл в следующем духе:

– Друзья, – начал он. – Я, кстати, прекрасно зная английский язык, много путешествовал, побывал даже в Бразилии. Видел мир, и снаружи, и изнутри, со стороны человеческих душ. Да и стоящими книгами об истории мира сего баловался. И моё заключение: мы живём в больном, сумасшедшем мире, который по концентрации зла почти не имеет себе равных среди других миров. Я, конечно, исключаю ад. Короткая жизнь, смерть, болезни, бесконечная кровь и войны, трупы, самоуничтожения, духовная тупость, следовательно, обречённость после смерти, перманентные катастрофы, болезни, ненависть, вечное насилие и страх, страх, постоянный крадущийся всесильный страх, заползающий в души человеческие и порабощающий их.

– Может, хватит? – вмешался Сугробов.

Денис же впал в какую-то мистическую ярость, и его уже невозможно было остановить. Лицо его как-то изменилось, по выражению, по крайней мере, и в глазах проявилась скрывающаяся затаённость.

– Всё правильно, – только повторял Солин.

Наконец, Денис закончил:

– Только за огромные грехи в прошлом бытии можно получить такое наказание как попадание в этот мир, рождение в нём. Мы с вами, господа, как и другие на этой планете, – преступники, жутковатые преступники, наказанные рождением здесь.

Это уже было слишком. Такой накат вызвал протест, хаотичный, но твёрдый. Рита, молоденькая, так та прямо-таки завизжала, протестуя.

– А к тебе, Риточка, у меня вопрос, – прервал её вдруг Денис. – Почему с самого начала, как только мы сели за стол, ещё до пожара, у тебя всё время слегка, но заметно, дрожали руки?…А, молчишь… Ты ведь у друзей… Так в чём же дело?! А я тебе скажу: внутренний страх, вечный, онтологический страх простого смертного… Ты только чересчур чувствительна, и у тебя это выходит наружу…. То-то…

И он, налив рюмку, продолжил:

– Ты, Миша, – обратился он к Сугробову, – извини меня… Моя сестра – чудесная, прекрасная…

– Преступница, – мрачно брякнул Сугробов.

– Да, ладно… Мы все… Предлагаю выпить за Риту…

За Риту-то мы выпили по предложению Дениса Гранова, так сказать, но его речь зацепила.

А Денис опять в какой-то мистической отключённости бормотал, словно он выпал из другого мира:

– Так не может быть, не должно быть, как здесь… Это космическая патология, эта планета… Где я? – он развёл руками. – Где мы? Куда мы попали?.. Что это вокруг?

Наконец, я не выдержал. Вика тем более впала в настоящую истерику; хлебнув полстакана водки, она причитала:

– Да это настоящая мирофобия… Вот к чему мы придём… Как можно так рычать на весь мир!

– Денис, – начал я. – Послушайте, вы, дорогуша, крайне односторонни. Всё это так, но кроме… Кроме есть жизнь, бытие, бытие и в аду радость, а здесь, здесь – такое благо быть… Вы что? И наслаждений хватает, на худой конец… Фифти-фифти, как говорят. Но главное, в этом диком, носорожьем мире человеку дана возможность переделать свою низшую природу и стать бессмертным, подобно богам, и даже больше… Ведь в Богочеловеке, во Христе изначально до его воплощения на земле соединился Бог с человеческой душой… Это что-то значит или нет?!.. Я уже не говорю о том, что он, придя сюда, принёс себя в жертву…