Тысяча слов (ЛП)

– Ты знала? Когда мы говорили об этом за ланчем, ты знала и ничего не говорила?

– Я знаю. Я ужасный друг. Если это заставит тебя почувствовать себя лучше, я не была уверена. Но кто-то настучал на нее директору Адамсу. Она в глубоком дерьме.

Я была так зла, просто не было слов. Мои губы плотно сжались, и уши стали горячими. Вскоре ее голос отражался от стен раздевалки, Вонни проинформировала меня о том, как на шестом уроке директор Адамс через громкоговоритель велел учителям конфисковать любые телефоны, и как миссис Бланкеншип забрала около половины мобильников в классе. И как люди всерьез разозлились и угрожали, что их родители собираются пожаловаться на это, потому что они заплатили за эти телефоны, и они не были собственностью школы.

– О, и какая-то женщина вертелась у входа в школу, разговаривая с директором Адамсом после занятий, и люди говорили, что она репортер, – закончила Вонни.

У меня голова пошла кругом. Я попыталась принять всё это, но это было слишком. С одной стороны, было здорово не разгребать все проблемы в одиночку. Но, с другой стороны, я всё еще была унижена и всё еще должна была иметь дело с родителями. В конце концов, мне всё равно придется снова встретиться со всеми в школе. Всё равно придется столкнуться с Рэйчел, неужели Вонни будет ожидать, что я буду милой с ней? Вероятно. Она говорит, что не пыталась быть предвзятой или типа того, – отметила Вонни, это звучало так, словно она защищала своего друга. А кто защитит меня? Вонни? Чем дольше это продолжалось, тем меньше верилось в это. И даже если бы она это сделала, если ты такой человек, который защищает всех, твоя защита хоть что-то значит?

Вонни вернулась на тренировку, и я повесила трубку, плюхнулась на кровать и посмотрела в потолок, прижав телефон к груди. Если когда-либо была ситуация, вышедшая из-под контроля, это была именно она. Люди быстро сдавались, и я задавалась вопросом, насколько будет хуже, пока не улучшится. Наконец, мама позвала меня. Хотя бы узнаю, насколько плохи дела в моем доме.

Они еще не включили свет, и снаружи уже вечерело, в комнате становилось темно и пугающе. По крайней мере, в темноте мне не пришлось бы сталкиваться с унижением, смотря им в глаза.

Я вошла и села в ближайшее к двери кресло, ничего не спрашивая.

– У тебя большие проблемы, – начал мой папа, и тон его голоса был совершенно пугающим. Не думаю, что за всю мою жизнь я когда-либо слышала, чтобы его голос звучал так устрашающе. Я не ответила ему. Я чувствовала, что молчание – это правильный ход.

– Эшли, какого черта? – вмешалась моя мама, и ее голос звучал слезливо. По какой-то причине это еще больше напугало меня.

– Прости, мама, – ответила я.

– Прости? – заорал папа. – Ты сожалеешь? Ты думаешь, что сожаление исправит это? Это не мелочь, Эшли. Это приклеится к тебе на очень долгое время. Знаешь ли ты, что сегодня в школу приехала репортерша? Она уже знала, что ты моя дочь. Кто-то сказал ей. Ради всего святого, Эшли, ты пытаешься погубить меня?

– Нет, папа, я никогда не предполагала, что такое произойдет. – Несмотря на то, что я пыталась молчать, и думала, что у меня не осталось больше слез, из меня вылились слова и слезы. Я знала, что это только разозлит его больше, но я не могла ничего с собой поделать.

– Меня постоянно достает председатель совета – эта заноза в заднице, – сказал он, – И, как будто этого недостаточно, теперь у меня скандал с секстингом в моем школьном округе.

Мама издала хныкающий звук при слове «секстинг».

– И, как будто даже этого недостаточно, человек с фотографии, из-за которой родители дышат огнем в мой затылок, моя собственная дочь!

Последние три слова так громко вырвались из его рта, мне показалось, я слышу, как картины задребезжали на стенах. Я вздрогнула.

– Ну, если это заставит тебя чувствовать себя лучше, моя жизнь тоже отстой, папа. Все смеются надо мной и обзывают меня кличками. Это был худший день в моей жизни, вас это хотя бы заботит?

– Ты сама на себя это навлекла! – закричал он. – Так что у меня мало сочувствия.

– Рой, успокойся. От того, что ты кричишь на нее, не станет лучше, – сказала мама тем же странным, заплаканным голосом.

– Я знаю это. А знаете, откуда я это знаю? Потому что ничто ... ничто не сделает это лучше, – сказал он. – Сегодня я уже получил массу телефонных звонков от желающих узнать, что я буду делать по этому поводу. И я не могу ответить им, потому что всё, о чем я могу думать, это фотография, которую я никогда не смогу выкинуть из головы, Эшли. Я никогда не смогу ее развидеть. Спасибо тебе за это.

Он мерил шагами маленькое пространство между маминым столом и дверью.

– Прости, папа. Это была глупая ошибка. Что еще вы хотите, чтобы я сказала? Я только хотела, чтобы Калеб увидел это.

– Не произноси его имени, – сказал папа, сжав зубы. – Даже не произноси имя этого сукиного сына.

– Вы двое занимались сексом? – вмешалась мама.

– Нет, клянусь, мы этого никогда не делали.

– Конечно, они занимались, – ответил папа. – Ты не можешь ей верить, Дана, после ее выходки.

– Дай ей шанс, – сказала мама. – Она никогда раньше не лгала нам.

– Об этом мы знаем.

– Я не вру, – пробормотала я.

Но папа ничего не хотел слышать. Он был настолько взбешен, всё, что он мог сделать, это кричать и возмущаться.

– Мне всё равно. Сейчас меня это не волнует. Я забочусь о том, что будет дальше. Как ты думаешь, Эшли, что мне делать? Мне бы хотелось услышать твои мысли, если уж это твоя вина.

– Что ты имеешь в виду? Я отстранена.

– Этого не будет достаточно. Эти люди очень злы. У нас есть серьезная проблема, и я не думаю, что ты понимаешь, насколько она велика. И будет еще больше. Они собираются придать это огласке. Этот репортер не отстанет.