Страница 9 из 33
Не суди — сам не будешь судим,
Я прозрел. Помоги, Бог, другим!
Мне бы встать пред иконой святой
И покаяться грешной душой…
Александр Дюмин. «Кровостек»
Когда мы въехали в Москву, у нас возник спор о том, куда ехать: домой или на «Авиамоторную», где живет Володя, чтобы собрать его документы. Я уже устал убеждать его, что это ни к чему, но тот меня не слушал.
Мы сошлись на следующем решении: я отвезу Настю домой, а сам вместе с Володей поеду к нему.
Наши сборы заняли довольно мало времени, поэтому уже через полчаса я покинул квартиру Володи и уехал. Вы думаете, домой? Нет. Я никому тогда об этом не сказал, но я отправился в церковь на исповедь. Володя дал мне хороший совет.
Ближайшая церковь располагалась возле метро «Римская». Сразу же вспомнился убитый мной Золотов, едва я прочитал на экране мобильного название церкви — она названа в честь Василия Исповедника…
Вот почему-то мне все напоминает об убийстве Лиановского… Случайность ли это, или что? Когда же я смогу спокойно жить, ни о чем не беспокоясь? Я имею в виду свой тогдашний поступок, а не житейские проблемы… Я вздохнул и уехал по адресу.
Когда я в последний раз был в церкви? По-моему, это было в далеком детстве, пока еще была жива моя бабушка — единственный человек в семье, веривший в бога. Отец был атеистом и все время выговаривал своей матери за это. Но она втайне от него учила меня молитвам и иногда водила в церковь — на Пасху и на Рождество. В эти дни отец немного смягчался и позволял бабушке это делать. Но она умерла, когда мне было десять лет, и я остался вдвоем с отцом. Хотя я любил в детстве ходить в церковь, но я не стал больше это делать, поскольку отцу бы это не понравилось, да и мы тогда переехали на новую квартиру. Отца тогда снова послали служить черт знает куда, и не оставлять же ему было меня одного? Я хоть и был уже в десять лет довольно самостоятельным, но не настолько, чтобы жить без отца долгое время. Вот мы и уехали.
На мое счастье, в церкви было пусто. Лишь один священник в задумчивости стоял возле алтаря. Я сказал ему о своем желании исповедоваться, и мы прошли в специальную комнату.
Священника звали отец Геннадий, и он оказался хорошим слушателем. Пока я рассказывал подробности моего знакомства с Володей и убийства Лиановского, он ни разу меня не перебил. «Ты не убийца, — сказал он мне, — ты отомстил убийцам за смерть невинных людей…» А я вот никогда об этом не думал и искренне считал себя бандитом. Не знаю, как отец Геннадий не выгнал меня из церкви, услышав мою историю. Ну как же я не убийца, когда на моих руках кровь троих человек? Лиановского-то, конечно, человеком можно назвать с большой натяжкой, но Роман и Василий, как я заметил в тот день, раскаивались, и я очень переживал, что убил их. Но… они же, в противном случае, стали бы свидетелями моего поступка… Во всем виновато это человеческое желание сохранить доброе имя и не попасть в тюрьму… Хотя в любом случае Гриша в конце концов догадается, кто настоящий виновник смерти Лиановского, Золотова и Шохина, и несмотря на то, что он меня глубоко уважает, доложит обо всем этом куда следует. Да и ФСБшники могли бы провести расследование, и меня бы живо сместили с должности и дали пожизненное.
Но нас особо не опрашивали о подробностях того инцидента, хотя сбежать из нашего СИЗО до этого удавалось лишь два раза — в 1994 и 2005 годах. Никто не мог бы предугадать настоящий исход дела.
После нашего разговора Гриша быстро закопал убитых на территории моего следственного изолятора и привел камеру в порядок, так что никто не знал, что там случилось. Он строго сказал своим напарникам, чтобы они поддержали легенду об убийстве Лиановского при попытке к бегству. Те тогда немного удивились, но обещали молчать. И по сей день они держат свое обещание. Вопросов ни у кого не возникло, поскольку мой заместитель, Саша Мартынов, по моей просьбе вызвал их всех «на ковер» и пригрозил увольнением, если кто-нибудь проболтается или хотя бы спросит об этом случае.
Когда я закончил свой рассказ, у меня в глазах стояли слезы, и я готов был расплакаться, но сдержался. Отец Геннадий подошел ко мне и накинул на голову епитрахиль — это такая лента, расшитая крестами, которую священник носит на шее. Я об этом узнал много позже моей исповеди.
— Я вижу, сын мой, что раскаяние твое искренне, — мягко сказал мне отец Геннадий. — Господь Бог наш Иисус Христос, благодатью и щедротами Своего человеколюбия, да простит ти, чадо Вадима, согрешения твоя: и аз, недостойный иерей, властью Его мне данною, прощаю и разрешаю тя от греха твоего, во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь, — священник положил руки на епитрахиль, покрывавшую мою голову, прочитал молитву и перекрестил меня.
Я встал и, поблагодарив отца Геннадия, вышел из исповедальни. Подойдя к храмовой иконе Василия Исповедника, я поставил зажженную свечу и взглянул на образ. Снова вспомнился Золотов.
— Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, яко на небеси и на земли… Хлеб наш насущный даждь нам днесь, и остави нам долги наша, яко же мы прощаем должникам нашим, и не введи нас во искушение и избави нас от лукавого. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь… — я знал только эту молитву. Это все, что осталось от того, чему учила меня бабушка. — Господи, прости меня…
Исповедь подействовала на меня странным образом: все мои переживания куда-то пропали, и я почувствовал огромное облегчение. Выйдя из церкви, я с удивлением обнаружил, что прошло три часа после того, как я покинул дом Володи. Сколько же времени занял мой рассказ об убийстве Лиановского…
Я сел в машину и поехал домой. Дорога заняла около часа и была свободна, поскольку на часах уже было 20.30.
Зайдя в квартиру, я сразу же отправился спать, потому что обещал Володе подъехать в районный отдел полиции к девяти.
***
Утром я написал Мартынову, что приеду на полчаса позже. Я сообщил, что надо устроить друга на работу. Вопросов у него не возникло: надо — значит, надо.
Я решил ехать на метро, чтобы сэкономить время, так что до отдела полиции я добрался примерно за двадцать пять минут. Там меня снова едва не раздавил поток людей, хотя Арбатско-Покровскую линию не назовешь особо загруженной. А я ехал от «Славянского бульвара» до «Курской» и все время тихо проклинал метро. Как я отвык от вечной толкучки! Все-таки хорошо иметь машину, даже несмотря на пробки!
Володя уже приехал и ждал меня. Я проводил его в кабинет Сереги. Серега — это начальник отдела полиции, а его полное имя — Сергей Павлович Крутовской. Он, так же как и мой отец, вышел в отставку в звании полковника.
— Привет, Михалыч, — говорит он мне. — Нашел нам следователя?
Никто никогда меня так не называл, кроме Сереги. Я кивнул и представил ему Володю. После того, как они немного побеседовали между собой, в кабинет вбежала незнакомая женщина средних лет. Видно было, что у нее что-то случилось. Я хоть и сочувствовал ей, но оставаться у Сереги в кабинете мне было больше нельзя — надо спешить на работу. Мартынов, наверно, ждал меня и беспокоился. Но посетительница не позволила мне выйти, вцепившись в мою куртку.
— Куда вы? Что у нас за полицейские такие, которые не хотят помогать простым людям? — возмущенно кричала она, не пуская меня к двери.
Я понимал ее поведение и любого другого человека, который в тот момент был бы на моем месте, я бы сам осудил, но работа была для меня превыше всего. Я спокойно заявил, что я не полицейский, и наконец покинул районный ОВД. Счастье, что он находился всего лишь в двух километрах от улицы, на которой я работал. Но до своего СИЗО я добрался только за двадцать минут. Машину-то я дома оставил…
Что произошло там дальше с этой бедной женщиной и удалось ли Володе раскрыть его первое дело — я узнал только через несколько дней. А тогда меня волновал лишь один вопрос: что Гриша рассказал тому прокурору, Куликову, обо мне и той кошмарной истории?
Павлова я нашел возле входа в здание. Он спокойно стоял и курил, глядя куда-то вдаль. Я подошел к нему и положил руку на плечо. Тот резко обернулся и, увидев меня, выбросил сигарету.