Страница 28 из 28
Тогда же напечатал я несколько очерков и статей в местных газетах на актуальные темы: "О мерах сближения населения Туркестанского края с русскими", "О ташкентских русско-туземных школах", "О вражде туркменских племен из-за нехватки земли и воды", о нашествиях саранчи и борьбе с нею, о своих поездках по Закаспию, наблюдениях жизни туркмен.
Помня наставления своего отца и учителя о том, что "детям принадлежит будущее", куда бы меня ни забрасывала судьба, я не оставлял без внимания детей, заглядывал в школы, если встречал их на своем пути.
А так как тогда не было школ для туркменских детей (в лучшем случае дети богатых и знатных родителей-туркмен учились грамоте и счету по корану и шариату в мусульманских духовных школах у мулл, ишанов, табибов и прочих местных мракобесов), я думал о том, как организовать школы для всего туркменского народа, пытался это сделать.
Посещая туркменские кочевья, я обычно собирал туркмен на сходы, где выслушивал и записывал их жалобы и пожелания для доклада начальнику области.
Здесь, в Туркмении, как и прежде в России, в период своего "хождения по Руси", меня особенно волновала неграмотность коренного населения, отсутствие школ. В одном из рапортов осени 1903 года я написал от имени туркмен кочевий, где побывал:
"Аул Безмеин: мы очень просим, чтобы правительство помогло нам и открыло школу, где бы наши дети учились разным ремеслам..."
"Аул Геокча: мы очень желаем, чтобы наши дети учились в какой-нибудь школе русскому и мусульманскому письму..."
"Аул Кипчак: кипчакцы желают, чтобы их дети учились разным ремеслам... теперь умеют читать и писать по-туркменски только 5 - 10 мальчиков из 100..."
"Аул Янкала: просим построить в ауле... школу, хотя бы самую простую. Наши дети ничему не учатся, растут дикарями..."
На этот рапорт начальник области наложил резолюцию: "Вот это - дело! Нужно обсудить".
Впоследствии, в январе 1904 года, когда я был в Персии, на заседании областного "Сельскохозяйственного комитета" присутствовавшие старшины поименованных в рапорте аулов "...заявили, что их общества подобных ходатайств не возбуждали...", однако они высказались в поддержку желательности устройства школ в аулах.
Как я узнал позже, в конце того же года в Ташкенте обсуждалась возможность открытия в Асхабаде ремесленного училища для мальчиков-туркмен.
Начавшаяся русско-японская война надолго отвлекла общественное внимание от поставленной проблемы организации школ для туркменских детей, и решена она была окончательно только через два десятилетия, в советскую эпоху.
Когда весной 1904 года я покидал Асхабад, генерала Уссаковского повидать мне не пришлось, а его адъютант ротмистр Качалов очень надменно сказал мне, чтобы я не рассчитывал на свое возвращение в Асхабад.
"Если вы вздумаете потом вернуться с Дальнего Востока сюда, то мы вас обратно не примем!.."
"Как понимать слово "мы"? Кто это "мы"? - спросил я. - "Мы" - это вы или генерал Уссаковский?.."
"Это одно и то же", - ответил Качалов.
Таково было отношение чиновничье-офицерского "общества" Асхабада, вначале дружески принявшего меня за "своего", а потом, за малым исключением, относившегося враждебно.
Этих людей снедала зависть, порождавшая ненависть, потому что, погруженные в заботы только о собственном благополучии, любопытные только в части провинциальных дрязг и сплетен, они не видели дальше своих эгоистичных интересов, а на страну, где жили, и на ее народы смотрели как на свою колонию и на туземцев.
Я же, за годы, проведенные в Средней Азии, полюбил ее голубые дали, изучал историю, культуру, языки среднеазиатских народов, написал ряд статей и рассказов о них, держал себя независимо, не прислушивался к власть имущим, а шел своей дорогой, мечтал о новых путешествиях, накапливая знания и впечатления, продолжая искать, где же он, счастливый "Зеленый клин" - мечта обездоленных землепроходцев...
В своем последнем, прощальном письме из Ревеля (куда заехал проститься с матерью, уезжая на фронт в Маньчжурию), я написал генералу Уссаковскому:
"...Оставляя Закаспийскую Область, прошу принять мою искреннюю признательность за все предписанные мне командировки в Каракумские пески, Афганистан, Персию и за всю мою работу в области, исполненную по мере сил, что все дало мне драгоценнейшие сведения и знакомство со Средней Азией..."
Увиденные на рубеже двадцатого столетия картины полуфеодальной жизни народов Средней Азии много лет спустя дали стимул моему воображению, чтобы воскресить из небытия сцены жизни древнего Хорезма в повести "Чингиз-хан". Внешность эмира бухарского помогла созданию облика Хорезм-шаха Мухаммеда, посещение Хивинского ханства, островов прокаженных, путешествие через Каракумы и Персию помогли изобразить эпизоды жизни и гибели Хорезма...
Эти поездки дали мне краски, впечатления и понимание души восточного человека...
1947 - 1948; 1955 - 1985