Страница 3 из 52
Наконец спасателям удалось поднять Арефьева в лодку, и рулевой подналег на весла. Следом тянулся огненно-оранжевый след — купол парашюта.
Долго и трудно поднимали «Альбатроса» и на катер — видно, состояние его тяжелое, — и Веденин, стиснув зубы, ждал, когда ему доложат или когда можно будет задать вопрос.
Ждать пришлось долго: испытателя уложили на палубе, и Измайлов, склонившись над ним, что-то делал; ему помогал все тот же напарник, матрос, — то бегал в каюту, то подавал инструменты из медицинской сумки. Шубенко не отлучался от руля и от радиостанции. Веденин не выдержал, спросил:
— «Дельфин», как «Альбатрос», жив?
— Жив «Альбатрос», «Ноль первый», но плох.
— Ранен?
Шубенко ответил не сразу.
— Не видно. Но без сознания.
«Что же с ним? — ломал голову Веденин. — Все, казалось, шло нормально — и вдруг… Что-то, видно, во время отстрела, потому он и молчал. Что?»
Матросы подняли на борт лодку, и Шубенко доложил:
— «Дельфин» идет к берегу… Прошу направить туда «санитарку».
— Может, вертолет? — уточнил Веденин. Шубенко, наверное, переспросил у Измайлова и подтвердил:
— Да, вертолет лучше.
Веденин скомандовал:
— «Сто третий», вам посадка на берегу. Заберете «Альбатроса» — и в госпиталь.
— «Сто третий» понял.
Веденин покружил еще над катером, пролетел вдоль берега, отыскивая место, где бы можно приземлить «Пчелку», но такой площадки, несмотря на превосходные качества этой настоящей труженицы, способной садиться на сельских улицах, нигде поблизости не находилось.
Вертолет опустился прямо на пирс — ему проще, а Веденин кружил и кружил, пока катер не причалил. Но почему-то с него не торопились сходить. Летчики из вертолета подошли к матросу, закрепляющему канат. О чем-то поговорили. Потом на пирс сошел и Измайлов.
— «Дельфин», в чем задержка? — раздраженно спросил Веденин, снова снижаясь и беря курс прямо на катер.
Шубенко не ответил. Тоже ушел с катера? На палубе около безжизненно лежащего в кипенно-белом скафандре испытателя стоял с поникшей головой матрос, недавний помощник Измайлова. Страшная догадка стиснула сердце Веденина. Ее подтвердил голос Шубенко:
— Поздно, «Ноль первый». Нет больше «Альбатроса». — Он, кажется, всхлипнул. И у Веденина слезы покатились из глаз.
РАССЛЕДОВАНИЕ ВЕДЕТ СТАРШИЙ ИНСПЕКТОР ГУСАРОВ
За свою многолетнюю службу в авиации — из них более пяти лет он возглавлял службу безопасности полетов — генерал Гусаров убедился, что абсолютное большинство летных происшествий происходит по вине людей и совсем редко виновницей оказывалась техника. А вот последние два случая будто опровергали его мнение: в первом авария произошла из-за того, что разрушилась крыльчатка турбины двигателя, во втором тоже, похоже, летчик ни при чем…
Гусаров, как всегда, брал на себя самое сложное в расследовании — разговор с людьми, причастными к обслуживанию потерпевшего аварию самолета, со свидетелями, и от них, как правило, получал ту драгоценную ниточку, которая позволяла привести к главному.
На этот же раз опрос руководителя полетов, руководителя системы посадки, техника самолета и всех очевидцев, на глазах которых произошла катастрофа, почти ничего не дал: самолет заходил на посадку, снижался по ровной глиссаде, невдалеке от посадочного «Т» вдруг взмыл, свалился на крыло и упал на бетонку. Пока санитарная и пожарная машины мчались к месту происшествия, самолет охватило пламенем, летчика спасти не удалось.
Характеристики погибшего и его летная книжка не давали основания предположить, что на посадке допущена ошибка: летчик был хотя и молодой, но имел около трехсот часов налета, отличался собранностью и постоянством в технике пилотирования, перерыва в полетах не имел.
Расследование, казалось бы, простого и ясного происшествия затягивалось: главный свидетель САРПП[1] почти ничего не дал — были мала высота и скорость, оставалась надежда только на инженеров, которые под руководством инспектора службы безопасности полетов полковника Петриченкова с утра ковырялись в обломках, исследуя каждый уцелевший кусочек дюрали, каждый винтик, болтик.
Гусаров заканчивал разговор с последним из намеченного списка свидетелем, а Петриченков все молчал. Значит, и у него никакой ясности.
— …Вот вы утверждаете, что старший лейтенант Мельничнов летал уверенно, а в последнем проверочном полете почти за все элементы техники пилотирования поставили ему четверки. Почему? — спросил генерал-майор у командира эскадрильи майора Сиволапа, листая летную книжку погибшего.
— Ну это, так сказать, в назидание за чрезмерную уверенность, — ответил Сиволап. — Мельничнов, как это присуще ныне некоторым молодым летчикам, любил показать этакую удаль, лихость, что-де он с самолетом на «ты». Вот и рвал его, как неумелый наездник молодую лошадь, на всех фигурах.
— А на посадке?
— И на посадке. Подводил к земле на повышенной скорости, убирал обороты и притирал самолет точно у посадочного знака.
— За что же вы ему поставили четверку?
— За то же — за лихость, за повышенную скорость.
Не очень-то верный педагогический прием, подумал Гусаров, но промолчал: в его обязанности не входило дискутировать сейчас по педагогике.
Теперь можно было прямо спросить, мог ли Мельничнов на посадке допустить роковую ошибку — Гусаров подвел к этому разговор, хотя заранее догадывался: ответ будет отрицательный, — но в этот момент дверь открылась и вошел полковник Петриченков, возбужденный, с сияющим лицом, держа в руках металлическую тягу.
Гусаров сразу догадался, в чем дело, и приковал взгляд к тяге, пытаясь узнать, что это за деталь.
— Нашли, Виктор Николаевич, — радостно проговорил Петриченков и протянул генералу вещественное доказательство. — Вот она, виновница.
Генерал аккуратно взял металлическую трубку, немного согнутую, местами покрытую копотью, местами со следами побежалости. Тяга руля высоты, наконец понял он.
— Обратите внимание на место соединения, — подсказал Петриченков.
— Вы можете быть свободны, — разрешил уйти командиру эскадрильи Гусаров, чтобы избежать лишнего свидетеля разговора о только еще предположительной и недоказанной причине катастрофы. И когда Сиволап удалился, продолжил изучение тяги. Да, это было уже кое-что: невооруженным взглядом было видно, что болт отсутствовал, и если он вылетел в воздухе, как раз при заходе на посадку, самолет стал неуправляемым. Но неужели техник забыл его законтрить? Вероятнее всего, его выбило ударом о землю…
Петриченков словно прочитал на лице сомнение старшего инспектора службы безопасности полетов.
— Именно в небе, — уверенно сказал он. — Посмотрите на отверстие, оно светленькое и разболтанное. Значит, обрыв тяги произошел не сразу. И еще один фактор: самолет недавно расстыковали, собирали уже в сумерках. И вполне можно допустить…
«…Летчик Мельничнов рвал самолет на всех фигурах, даже на посадке, как необъезженную лошадь», — хотел добавить Гусаров, но промолчал. Надо еще исследовать тягу, пять раз проверить, так ли это, чтобы сделать заключение.
— Возможно, — кивнул Гусаров.
— Не возможно, а точно, Виктор Николаевич, — горячо возразил Петриченков. — Триммер руля высоты был отклонен вниз, значит, как только тяга отсоединилась, воздушный поток ударил в закрылок триммера, послал руль высоты вверх, создался кобрирующий момент на закритическом угле, и самолет свалился на крыло.
Версия довольно правдоподобная и логически обоснованная. И все-таки надо проверить…
Телефонный звонок прервал их разговор. Звонил командир полка и просил инспекторов на обед — они так заработались, что забыли про время, шел уже третий час.
За обедом снова зашел разговор о злосчастной тяге, виновнице гибели летчика и самолета, и Гусаров, к своему удивлению и удовольствию, заметил, что все помощники Петриченкова, за исключением подполковника Семиженова, недавно зачисленного в группу инспекторов службы безопасности полетов, горячо поддерживали версию своего руководителя. А его, знал Гусаров, не очень-то уважали в группе; за что, Гусаров никак не мог понять, а именно он взял подполковника на службу безопасности полетов: Петриченков незаслуженно засиделся в заместителях командира полка по летной подготовке; летчик был милостью божьей и организатор превосходный, а вот к начальству непочтительный. Однажды, оставшись за командира полка, он на просьбу инспектора по технике пилотирования выделить самолет для тренировочных полетов ночью ответил, что выделит в том случае, если инспектор поработает в полку и за инструктора — надо было вывозить ночью молодых летчиков. Инспектор возмутился: ему, представителю вышестоящего штаба, подполковник ставит условия! Вот с того и пошло. Вскоре инспектор получил повышение по службе, стал генералом и, разумеется, не забывал строптивого подполковника: когда вставал вопрос о повышении в должности Петриченкова, он категорично возражал. И быть бы Петриченкову «вечным» подполковником, если бы не Гусаров. Генерал-майор, бывая в полку, не раз подмечал широкую эрудицию подполковника, его острый ум, глубокие знания авиационной техники и летных документов: ко всему, его прямота, смелость суждений импонировали старшему инспектору службы безопасности полетов, и, когда появилась вакансия, он охотно предложил ее Петриченкову. И вот теперь убеждался — не ошибся. А то, что недолюбливают его за ершистый характер, не беда.
1
САРПП — система автоматической регистрации параметров полета.