Страница 32 из 69
Рейнала нет… Тоска ледяной иглой прокалывает сердце. Но я собираюсь с духом, прохожу вдоль прилавка. Орешки в карамели — поцелуй на берегу реки под прикрытием ракиты. Медовые дольки яблок — ночь костров, запах дыма, веселье горожан и мы с Рейналом обмираем от страха, слушая, как по другую сторону кустов, в которых мы укрылись, сосредоточенно сопит парочка, и от этих звуков огонь бурлит в крови. Сладкие булочки с маком — золото осени, горсть брусники пересыпается из моей ладошки в руку Рейнала, а он разжимает пальцы, ягоды багряными бусинами рассыпаются по золотому ковру, я приоткрываю рот возмутиться, а Рейнал наклоняется и срывает с моих губ поцелуй…
Со скрипом приоткрывается внутренняя дверь, и такой родной, долгожданный, сильный голос Рейнала наполняет лавку:
— Мам, там изюм привезли из седьмой провинции…
Трепет охватывает меня, огнём вспыхивают щёки, я разворачиваюсь, мы с Рейналом встречаемся взглядами. И весь мир летит куда-то в бездну, рушится, растворяется, есть только я и Рейнал, и пламя радости в его синих глазах.
— Я хотела бы купить кексов, — голос поднимается и опускается, пляшет вместе с моим восторженным сердцем. — На прогулку у реки…
Заветные слова сказаны, Рейнал поймёт и, если сможет, придёт…
— Д-да, конечно, — судорожно выдыхает его мать. — Вам сколько завернуть?
Сколько? Это уже неважно. Совсем неважно, ведь Рейнал кивает и, улыбнувшись, ныряет вглубь лавки. Уверена, к реке на наше место он отправится немедленно.
Зря я нанимала извозчика, чтобы скорее добраться до цели, глупо это было, хоть и вышла я намного раньше и направилась сначала в другую сторону. Надо было пешком идти, чтобы не мучиться сейчас ожиданием.
Покачиваются узкие листья ракитового куста. Вспыхивают на солнце стрекозиные крылья. Маленькие летуньи снуют над водой, почти касаются её, взмывают ввысь, кружатся друг с другом, словно волшебные создания. И притихают, когда над водой тёмными стрелами проносятся чижи.
В прозрачной воде вспыхивают чешуйки карпов. Только бы русалки не приплыли, эти любопытные создания весьма навязчивы и не раз их появление вынуждало нас с Рейналом уползать от ракиты к холмику в поле, за которым мы сначала целовались, а потом поднимались и расходились. Я — в ведьминскую деревню, Рейнал — в Окту.
И всё же это место — самое надёжное для встреч: вдали от центральных дорог, добраться сюда можно по укромной рощице, и в ближайший лес не ходят, потому что за ним — старое кладбище.
Топот отвлекает меня от воспоминаний, я разворачиваюсь — и тут же оказываюсь в объятиях упавшего на колени Рейнала. Он опрокидывает меня в тень ракитового куста, целует губы, лицо, снова губы, срываясь на шёпот:
— Маря, Маря моя, моя…
Жар и трепет разливается по телу. Обхватив Рейнала за шею, отвечаю на его поцелуй, наши языки сплетаются, их прикосновения током пробегают по нервам, распаляют кровь. Горячие ладони скользят по моей щеке, по бедру. Судорожными рывками Рейнал задирает подол, ласкает обнажившуюся кожу. Так несдержанно, жадно. Истома разливается по телу, сжигает мысли.
Приподнявшись на руках, продолжая меня целовать, Рейнал подтягивает подол ещё выше, шарит по своему поясу одной рукой, почти падая на меня. Его губы отстраняются, я тянусь за ними в тщетной попытке избежать перерыва в поцелуях.
— Погоди, секундочку, — шепчет Рейнал и встаёт на коленях, нервными движениями распутывает завязки на паху, тут же пытается стянуть штаны и опять путается в завязках.
Всё тело гудит, в ушах гудит, мысли путаются, и я не сразу понимаю, почему он так осмелел. А потом доходит: он же думает, что я уже женщина, ведь я замужем.
Мысль о светлом властелине охлаждает любовный пыль. Отшатнувшись, я стискиваю колени и бормочу:
— Нет, ты с ума сошёл, он… — Вспоминая, как властелин вдыхал запах моих волос, касался меня, испуганно выдавливаю: — Он убьёт тебя.
— Ну и что? Ну и что? — Рейнал надвигается на меня, почти утыкается носом в мой нос. — Марьяна, я просто не понимал, как ты важна для меня, как глуп я был, испугавшись связи с ведьмой, но когда потерял, только потеряв тебя, понял, что мне на всё наплевать, и на властелина, и на мнение толпы, на семью. Я должен был жениться на тебе, я!
Его слова и музыка для моего сердца, и нестерпимая боль.
Почему же так поздно?
Касаюсь его веснушчатого лица дрожащими пальцами, провожу по алым от поцелуев губам.
— Рейнал, — мой голос похож на стон боли и наслаждения. — Рейнал, я люблю тебя. Люблю, поэтому не позволю рисковать жизнью. Я жена светлого властелина…
— По людским законам, но есть ещё ведьминские! — Рейнал прижимает меня к себе. — Маря, давай войдём в круг ведьм. Я готов. Я пройду испытание. И тогда я стану твоим мужем.
Слёзы жгут глаза, наполняют душу горечью.
— Он убьёт тебя. И это… это глупо! Ты же… ну зачем тебе это? Это же навсегда, и в земной жизни, и в посмертной.
— Маря, я хочу, чтобы ты была моей, и я знаю, как важны для тебя ведьминские законы, знаю, что ты хотела замуж только по ним. Пусть даже этой светлой твари будет принадлежать твоё тело, но пусть твоя душа будет моей, и тогда мы сможем встретиться после смерти, сможем всегда быть вместе.
Мёд и горечь белены его слова, лекарство и яд. Как и его поцелуи при полном осознании, что скоро мы расстанемся, я вернусь в белую башню, навеки связанная с властелином, а Рейнал вернётся к себе домой и может выбрать любую девушку в жёны. Жгучая ревность опаляет, травит, сводит с ума. Не хочу думать о том, что другая станет хозяйкой в его доме и постели, но думаю-думаю-представляю, и нестерпимо, до боли в сердце хочется привязать его к себе, переплести наши судьбы, знать, что его душа будет только моей.
Но это так глупо. И так желанно. Это эгоистично, но об этом умоляет сердце. Это невозможно… но это ведь возможно!
Два дня на раздумье. Именно столько я, сдавшись под напором поцелуев, дала нам обдумать безумное желание связать жизни ведьминским брачным ритуалом.
Через два дня каждый из нас волен прийти или не прийти в условленное место, чтобы войти в круг ведьм для брачного обряда духов.
Ноги гудят, так я спешу в Окту. Мы с Рейналом слишком долго целовались под ракитой, и теперь я опаздываю на ужин с властелином…
Сердце болит. Рейнал прав: не воспринимаю я брак по светлым законам настоящим, для меня он пустой звук, и властелина своим мужем я не воспринимаю, но… всё сложно. Предавать я не хочу, только сердце… ему ведь не прикажешь.
Октавиан сидит на диванчике в отдельном кабинете ресторана и поминутно создаёт между ладонями сферы, просматривая Окту и дороги вокруг.
Марьяна опаздывает, вне города и дома наблюдение не действует, и Октавиану всё труднее справиться с нарастающим волнением, хотя он понимает, что никто не посмеет обидеть его жену, а если попробует напасть, сгорит в наложенной на неё защите.
Но здравый смысл в который раз пасует перед эмоциями.
«Где она? Где? Где?..»
Лицо его, несмотря на волнение, остаётся привычно застывшим.
Когда сфера, наконец, вылавливает на дороге к Окте чёрную женскую фигурку, Октавиан шумно выдыхает. Несколько минут он любуется гибкой грацией Марьяны, но это слишком будоражит его фантазию, и он смыкает ладони, гася любимый образ.
Три года — с их первой и единственной встречи на клятве не причинения зла, когда Октавиана пронзило, словно молнией, незнакомым страшным и приятным чувством, — он запрещал себе вспоминать о ней, следить, интересоваться судьбой, а потом… она сама его позвала, и то чувство накрыло сильнее прежнего. Она его жена, а Октавиан всё не может в это поверить. Но Марьяна идёт к нему, чтобы поужинать вместе, и потом они вместе вернутся домой.
Теперь, когда спокойствие возвращается, возвращается и раззадоренное ароматами чувство голода, незнакомое остальным проконсулам.
Отвернувшись к окну, поглаживая чёрную подвязку на запястье и рассеянно наблюдая за неторопливыми прохожими, Октавиан вспоминает, как привыкал к местной еде… Его организм, не знавший иного питания, кроме стандартной смеси, долго отказывался воспринимать что-то иное, и всё же он себя переломил, любопытство было сильнее боли и прочих неприятных ощущений, а награда…