Крылатая смерть

А затем прыгнул и ударом двух передних лап одновременно буквально выбил копье из рук Макуна. Тот и сам едва устоял на ногах.

Ненадолго ему было стоять, не вмешайся Каланг в эту схватку. Брошенное не слишком умелой, зато решительной рукой, его копье просвистело, прорезая морозный воздух, и… дуракам, как известно, везет: первобытное оружие вонзилось в покрытый густым мехом медвежий бок.

Медведь взревел, становясь на дыбы, и отвлекаясь от Макуна, который не решился потянуться к выбитому у него копью, а счел благоразумным, мелко семеня, снова укрыться за ближайшим деревом.

По-своему воспользовался удобным моментом и Сеня. Бросившись на медведя с самодельным копьем наперевес, он на ходу со всей силы вонзил нож-наконечник в открытое брюхо зверя — куда более уязвимое, чем спина.

Вонзил — и отпрянул проворно; отскочил в сторону, не давая медведю возможности выбить копье из рук.

А медведь, медленно переступая, двинулся на Сеню. Кровь из ран окрашивала снег — особенно заметная на белом фоне. Из бока торчало копье Каланга. Зверь слабел, уже заметно пошатывался. Но все еще не сдавался, все еще готов был дать бой хотя бы одному из возомнивших о себе двуногих задохликов.

То ли камень, то ли спрессованный кусок снега прилетел, брошенный рукой обезоруженного Макуна, и попал в без того подраненный бок медведя. Но зверь даже не обернулся в ответ. Он надвигался на Сеню — медленно, но неотвратимо. Человек только успевал пятиться, обескураженный его упорством.

С отчаянным криком к медведю подскочил Каланг и, вцепившись в древко своего, торчащего из звериного бока, копья, надавил, силясь глубже проткнуть медвежью шкуру и плоть. Увы, сил щуплого хелема было недостаточно, чтобы остановить могучего зверя. Тот не останавливался — наступал на Сеню.

Тут и Макун улучил момент — трофейное копье снова было в его руках. И, держа оружие наконечником вперед, хелема двинулся в направлении медведя, быстро приближаясь. Быстро, как старался сам Макун. А вот по Сениным ощущениям — до обидного медленно.

Пятясь, Сеня уперся спиной в ствол одной из сосен — отступать больше было некуда. И выставил перед собой копье в отчаянном жесте.

И… все, наконец, закончилось. В шаге от него медведь остановился: силы покинули его вместе с кровью. А затем рухнул в снег, заваливаясь на бок. Иначе и быть не могло — хищники умирают на ходу. А то и на бегу.

Руки Макуна, сжимавшие копье, замерли в нерешительности. Между шкурой уже поверженного медведя и острым каменным наконечником осталось около сантиметра.

— Вот так охота! — на выдохе выпалил Сеня, с облегчением опуская копье.

Его спутники не возражали: нечасто, что тому, что другому приходилось сталкиваться с хозяином тайги. Возможно, и вообще никогда. Так что охота впрямь выдалась исключительной.

— Теперь у хелема будет много мяса, — молвил, озвучив главное на собственный взгляд, практичный Каланг, косясь на медвежью тушу.

И на это тоже возразить было нечего.

2

Ночевать посреди леса, у костра — для охотника в порядке вещей. Шансы встретить и, тем более, поймать годного в пищу зверя у опушки примерно такие же, как выиграть главный приз в лотерею. То есть, не совсем уж нулевые; тот же медведь мог попасться Сене, Макуну и Калангу даже на первых нескольких минутах лесной прогулки. Но мизерные. Рассчитывать на такую возможность было бы слишком наивно. А в свете того, что от результатов охоты зависит выживание не только тебя, любимого, но и целого племени, очень тонка была грань между наивностью, самонадеянностью — и преступной халатностью.

Так что даже начинающий охотник-хелема понимал: чтобы не остаться с носом, не вернуться в пещеру с пустыми руками и не усугубить тем самым угрозу голодной смерти, что без того постоянно довлеет над первобытными людьми, рассчитывать надо на худшее. То есть, на то, что у опушки никто пригодный в пищу не резвится… как и в нескольких сотнях метров вглубь леса, или даже в километре-другом.

А значит, волей-неволей придется углубиться в дебри. Причем настолько далеко, что за световой день не управишься. Бродить же по лесу в потемках немного удовольствия. И не только потому, что в это время на охоту выбираются другие звери — несъедобные для человека, зато могущие увидеть в оном большой кусок свежего мяса. Вдобавок на лес опускается не просто темнота, и уж точно не тот мягкий полумрак, к которому привыкли жители современных мегаполисов, никогда не спящих. Но кромешная темень, представить которую современные горожане едва ли даже способны. Темень, передвигаться в которой можно разве что наощупь. Как слепому. Мало хорошего. Особенно если ты обременен добычей, что тоже весит отнюдь не как пушинка.

Выход тогда был один: оставаться на ночлег. Сгрудиться у костра, пытаясь согреться и надеясь отпугнуть огнем незваных гостей — охотников иного рода. Четвероногих, мохнатых, хвостатых да с клыками и когтями в качестве оружия.

Бывало, что ночевать в таких условиях охотникам приходилось по нескольку раз кряду — охота растягивалась не на одни сутки. Такой, например, оказалась последняя охота в жизни бедняги Кангра минувшим летом. Тогда, с его гибели и началась война между хелема и аванонга. Война, в которой сперва охотники хелема стали добычей для этих выродков, охотящихся на людей. А потом и сами аванонга, получив отпор, лишившись командира и, что важнее всего, покровительства злых духов, оказались в роли преследуемой добычи. Кучкой жалких полубезумных человекоподобных существ, любому из которых рано или поздно грозила смерть хоть от голода, хоть от копий дикарей порядочных, принадлежащих к какому-нибудь племени. А хоть даже и товарищей по несчастью.

Незавидная судьба — что и говорить!

Сидя у костра, то поглядывая на огонь, то всматриваясь в ночную темноту — неся в свой черед вахту — Сеня поймал себя на таких мыслях и воспоминаниях. Об аванонга, о Кангре. И на невольном сравнении себя да Макуна с Калангом за компанию с теми, первыми жертвами войны дикарей. А что, тех охотников тоже было трое.

Поймал… и мысленно обругал себя за неуместность такого сравнения. Просто-таки абсурдную неуместность. Кангру-бедняге угораздило напороться в лесу на аванонга. Самых грозных хищников в природе — двуногих, обладающих разумом. А что, вернее, кто мог грозить Сене и его товарищам теперь, когда от аванонга, фигурально выражаясь, остались рожки да ножки? Если уж даже медведь, «царь леса» оказался не таким уж грозным, а вполне уязвимым и смертным. Тут главное даже не успеть ударить вовремя, когда шанс представится, а для начала просто… не бояться. Сеня вот сотоварищи — не побоялись. Вернее, страх покинул их в первые минуты встречи. А потом просто отошел на второй план, был вытеснен жаром схватки.

«Прыгай, голову очертя», — вспомнил Сеня прилипшую к мозгу строчку из песни, которую он слушал на пути в этот мир — не так давно, когда верное авто было еще целым и относительно невредимым, а хозяин его и представить не мог, что их обоих ждет по другую сторону тумана. Вспомнил, и подумалось ему, что когда прыгаешь… даже с большой высоты или глубоко куда-то, что дна не видно — наверное, и тогда страшно только в первые секунды. А потом бояться становится хотя бы поздно.

Еще, помнил Сеня, в песне той были слова: «Снова пред тобой раскрылась бездна». Снова, Карл! То есть, не впервой приходится прыгать, не особо рассчитывая на удачное приземление. Не впервые… а значит, в прошлые разы удавалось выжить. Так почему бы не надеяться на хэппи-энд теперь?

Приведя свои мысли к такому выводу (оптимистичному, жизнеутверждающему), Сеня более всего захотел именно здесь сделать остановку. То есть, разбудить Каланга, чья очередь дежурить была следующей, а самому завалиться спать. Надеясь, что нечаянно пойманный жизнеутверждающий настрой принесет приятные грезы.

Но уже несколько мгновений спустя Сеня успел понять четыре важные для себя вещи. Что расслабляться рано. Что не только аванонга способны угрожать трем заночевавшим в лесу охотникам. Что встреча с медведем — не самое страшное, ибо медведь одинок, численное преимущество не на его стороне. И наконец, что будить придется обоих спутников, не одного Каланга.