Страница 9 из 72
Этот гул, которого не может быть, — он еще в детстве ощущал его каким-то шестым чувством. Он — да, его отец — нет. Зато дед… дед, лежа на смертном одре в их пропахшей плесенью однушке на первом этаже фабрики, перестроенной под жилой дом, подозвал к себе внука и спросил:
— Ты слышишь его? — он смотрел слепыми выцветшими глазами, но, казалось, четко видел маленького Диму. Маленького мальчика, для которого мир был полон чудес и уж точно не так плох, как о нем говорят взрослые.
Мальчик медленно кивнул. Он действительно слышал.
— Это шепот механического демона из камня и стали, — продолжал дед. Понимал ли он в тот момент, с кем говорит? Едва ли. — Этот демон… он ведь питается нами, ты понимаешь? Он отдает нам киловатты своего сердца, а в ответ забирает наши души — килоджоули наших душ. Вот только души людей не вечны, а сердце демона… Его сердце — это все вокруг. Поэтому его не победить.
Он много говорил перед смертью, дед Андрей. Дима почти ничего не помнил, только этот странный эпизод и еще кое-что. Они тогда жили в двух кварталах южнее, где дед вырос. Он рассказывал, что когда был маленьким, на углу улицы Лебедева и 8-й линии, прямо перед их домом, стояла трансформаторная будка.
— Трансформаторная будка, — дед усмехнулся и надсадно закашлялся, сплюнув кроваво-желтый сгусток в грязную тряпку, зажатую в сухом дрожащем кулаке. — Ты таких и не видел! Их еще до твоего рождения заменили на войд-компенсаторы[5]. Так вот будка, трансформаторная. Она гудела точно также. Теперь будки нет, но город продолжает ей вторить. Так громко, что никто уже не слышит.
Бредил ли дед перед смертью? Несомненно. Но не в тот вечер. Потому что Дима слышал его — гул трансформаторной будки. Слышал то, чего не может быть, потому что таких будок давно нет, а ВРУ работают беззвучно. Но он слышал! Возможно как раз потому, что это — его дом. Все это — он посмотрел вниз и право, где в тусклом мерцающем свете виднелось то самое здание перестроенной фабрики, где они когда-то жили.
Все это…
Череп на пятаке просит десятку, ибо, братан, трубы горят — жесть! Шарон, забравшись на соседнюю высотку, показывает голую задницу пролетающим мимо ап-карам[6], и смеется так искренне, что нельзя не улыбнуться в ответ. Толик и Жека — точно, как в песне, вечно молодые, вечно пьяные. Но они не бухаю, они давно подсели на джей-джей[7], и это хуже.
И пусть Череп давно умер от рака печени. Пусть Шарона пристрелили в переулке напротив. Пусть Толик и Жека в минувшем году шагнули в мир своих грез с крыши здания Реликтовой биржи. Пусть все это в прошлом, но в его памяти все это живо! Потому что Море Грина продолжает пахнуть пеплом и разогретым металлом, как пятнадцать лет назад. Потому что Нижний Город так и живет на фоне нескончаемого гула трансформаторной будки…
Он закурил вторую, кутаясь в самообман на зябком ветру настоящего. Глядя чуть захмелевшими глазами на море, от которого, как и от его прошлой жизни, осталось лишь название. Да, он живет прошлым, и это его выбор. Потому что в прошлом — она все еще с ним. В прошлом он не отпускает ее выполнять классовый квест в Старую Лемурию, а значит — она не умирает в дезах. Не попадает в Мертвятник. В прошлом их планы все еще могут сбыться!..
Дима сжал зубы до треска в ушах, погружаясь в мысли, к которым всегда возвращался в такие минуты, поэтому не сразу услышал, что к балкону подлетает ап-кар. Серебристая машина премиум-класса зависла в воздухе прямо перед ним, плавно приблизившись к парапету и без труда миновав дельта-щит, поверхность которого подернулась рябью от соприкосновения со столь крупным объектом. Послышался шорох статических разрядов, разбежавшихся по изящному угловатому корпусу.
Полукруглая дверь беззвучно поднялась вверх и на парапет шагнула невысокая худощавая фигура в приталенном тренчкоте перламутрово-жемчужного цвета с покрытием из матового хамелина[8]. Полы пальто трепетали на легком ветру, его тон идеально гармонировал с высокими полусапожками, одновременно контрастируя с узкими штанами в терракотово-черный хаки.
Фигура спрыгнула с парапета на балкон и небрежно махнула рукой в черной перчатке водителю ап-кара. Машина медленно отдрейфовала в сторону, моргнула фарами на прощанье и с низким стрекотом набирающего обороты ДГВ устремилась в подсвеченный шальными отсветами полумрак.
Фигура меж тем совсем не этично уставилась на Диму. Дима уставился в ответ, с интересом изучая волосы цвета глянцевой стали, которые были собраны в причудливую прическу — будто кто-то уронил атомную бомбу в расплавленный алюминий, который после взрыва сразу застыл. Глаза были и того безумнее — ярко-фиолетовые. Вообще, ничего удивительного — модернизированный нэк[9] позволял менять тон радужки хоть каждую секунду. Но у патров смена цвета глаз чаще, чем раз в месяц, считалась плохим тоном. Вроде как указывала на «ветреность натуры». Лехе, само собой, было плевать. Он менял глаза, когда и как хотел, и даже не планировал следовать моде.
По крайне мере, внешний вид друга заставил Диму улыбнуться. Мысли о прошлом — о ней, говори честно, о ней — нехотя отползали обратно, в темные уголки сознания, будто испугавшись ауры этого по-хорошему неспокойного человека. Человека, который каждую наносекунду старался прожить так, чтобы другие люди завидовали, а боги, коли они есть, после его смерти, всем скопом перечитав его жизнь от корки до корки, в один голос заявили бы «А ну-ка, повтори!».
— Что бы ты сейчас не сказал, — Леха криво усмехнулся, глядя на друга снизу вверх. — Ты все равно выглядишь дерьмовее, братан.
Дима фыркнул, глубоко затянулся.
— А ты со своим этим утверждением наперевес можешь смело идти в задницу, — парировал он, выпустив дым прямо Лехе в лицо. — Братан! — обращение он надменно выплюнул, перековеркав манеру собеседника.
Мгновение они стояли, напружинившись, точно готовые к схватке гладиаторы. Ветер стих, так что их окутывал плотный сизый саван, от которого оба чуть прищурили глаза, но не моргали. Нельзя было. Моргнуть — значит проиграть! А потом друзья одновременно рассмеялись в голос и порывисто обняли друг друга.
— Дай докурю, — Леха нагло потянулся к сигарете Димы, вытаскивая ее буквально у него изо рта.
— Иди! — Дима отстранился. — Ты, твою мать, живешь в Верхнем Городе, и у тебя сигарет нет?
— Не хочу целую, — отозвался Леха, внезапным выпадом изловчившись отобрать вожделенную гадость. Он жадно затянулся, обратив сразу половину сигареты в пепел, и щелчком отправил бычок в самоубийственный полет. Тот завертелся и по дуге канул в располосованную неоном черноту.
— Вообще-то пепельница есть, я говорил, — Дима недовольно скрестил руки на груди и взглядом указал на шлем от нексуса[10] модели 4.13 (по сути — раритет, такие уже лет 7 не выпускают). Шлем постоянно находился на балконе, от повышенной влажности и едкого воздуха Нижнего Города, которым и дышать то не стоило, он покрылся рыжими разводами в кислотно-зеленую крапинку, потеряв весь внешний слой лако-краски.
— Ай, не нуди, дружище, — Леха скорчил гримасу. — Все уже в сборе?
— Еще раз бросишь бычок с балкона — я тебя выстегну, Лех, честное слово, — Дима покачал головой, не желая спускать дело на тормозах. — Хочешь быть, как твои дружки-выродки из Сегментумов — вперед, но не здесь, не в моем доме, — он честно пытался быть серьезным, но чем дольше глядел на ухмылку Лехи, тем сложнее было сохранять невозмутимость.
— Хорошо, хорошо, братан, — Леха примирительно поднял руки. Неожиданно ядовитая улыбка покинула его лицо.
— Я когда подлетал, видел тебя, — он постучал указательным пальцем по своей лихо изогнутой брови. — Мой нэк может давать увеличение в 16 крат. Я видел твое лицо.
— И? — Дима сощурил глаза.
— Ты опять думал о ней, — его собеседник пожевал губами, оперся на парапет балкона.
— О ком? — Дима нахмурился еще сильнее, скулы его затвердели.
— Брось, — Леха вздохнул и, развернувшись вполоборота, посмотрел на Море Грина. Точно как Дима несколько минут назад. — Я слишком хорошо тебя знаю. И врать ты совсем не умеешь, не делай вид, что не понял, — он снова взглянул на друга. — Гор, хватит.