Страница 23 из 102
Разговаривая, Климент Ефремович и редактор приблизились к землянке. В этот момент из нее появился наборщик с тяжелой формой в руках. Насквозь прокопченный и вымазанный типографской краской, он представлял собой колоритное зрелище на фоне безупречной белизны утреннего снега.
Легко узнав гостя, наборщик от неожиданности застыл на месте.
— Батюшки мои! — почти с восхищением воскликнул Климент Ефремович. — Это что за чудовище! Ну, теперь, пожалуй, нам и смотреть здесь нечего. И так все ясно.
И сразу, становясь серьезным, он обратился к начальнику политотдела;
— Не мне объяснять вам, какое значение имеет для всех нас газета. Забота о ней — первейшая обязанность политоргана.
Надо отдать должное нашему Военному совету и политотделу: после этого случая для типографии и редакции выделялось лучшее из того немногого, чем могли располагать в тех условиях.
13 марта в нашу армию прибыли делегации трудящихся Казахской и Киргизской республик. Они привезли подарки: от Киргизской ССР — 25 вагонов продовольствия, от Казахской—11. В числе подарков — мясо, свиное сало, колбаса, мука, сухари, крупа, сливочное масло, сахар, мармелад, сухие фрукты, яблоки, орехи, табак, кондитерские изделия, вино. Мы подготовили специальный выпуск «Отваги», посвященный посланцам трудящихся братских республик.
Ожесточенные бои на всех участках не ослабевали. Усилилось сопротивление гитлеровцев. В те дни особенно свирепствовала вражеская авиация. Однажды бомбежка продолжалась двенадцать часов подряд — с восьми утра до восьми вечера. Беспрерывно гудело родное небо, до отказа заполненное вражескими самолетами. Наших самолетов не было видно. Едва заходило солнце и прекращались полеты самолетов, в действие вступала тяжелая артиллерия, располагавшаяся где-то за Ольховкой.
14 марта взята Красная Горка — важный опорный пункт врага на пути к Любани. Первый раз Красная Горка была взята нами 19 февраля. Дерзкий ночной бросок лыжников и кавалеристов в обход основных укреплений противника дал прекрасный результат. Однако 27 февраля врагу удалось оттеснить наши войска. Теперь Красная Горка снова наша. Как окажется несколько позже, она — самая дальняя точка нашего прорыва в Любанской операции. Ах, сколько крови пролилось в этом пункте, которого нельзя найти ни на одной, даже крупномасштабной топографической карте: Красная Горка тогда — всего лишь одинокий домик лесника на опушке.
Вслед за наступавшими войсками перемещалась и наша редакция.
20 марта. Накануне вечером гитлеровцы перерезали нашу единственную коммуникацию в районе Мясного Бора. Все последнее время к нам шел непрерывный поток грузов. Мы не должны оглядываться назад. Что бы ни происходило сзади, наш путь только вперед — к Ленинграду. Только к Ленинграду! Любань уже почти рядом, до нее не больше 10–15 километров. Каждый шаг вперед стоит нам колоссальных жертв. Чудовищны потери и врага. Остервенелые атаки с обеих сторон сменяют одна другую.
На одном участке развороченного железнодорожного полотна, ведущего на север, к Ленинграду, я увидел чудом уцелевший семафор, за которым проходили вражеские позиции. Закрытый семафор, словно зловещий символ, преграждал путь к Ленинграду. Неужели нам не удастся открыть этот семафор?
22 марта. Связь с тылом не восстановлена. Это сразу сказывается на обеспечении армии. Один артиллерист рассказал мне, что гвардейский полк «катюш» выведен из боя из-за отсутствия боеприпасов. Большого количества эшелонов, день и ночь шедших к нам по нашей единственной магистрали, с трудом хватало наступавшей армии лишь на «одну заправку». Разведка сообщала о концентрации новых крупных сил противника в районе Мясного Бора.
А на севере, в сторону Любани, всю ночь шел бой, отчетливо слышимый у нас. Наши войска отбивали контратаки и сами атаковали, тесня врага. Продвижение вперед на 100–200 метров, преодоление любого снежного вала считалось значительным успехом.
Мне довелось побывать в деревне Дубовик. Здесь месяц назад, 26 февраля, погиб наш товарищ — Всеволод Эдуардович Багрицкий. Впрочем, Всеволодом Эдуардовичем он еще и не успел стать. Для всех он был просто Всеволодом, а сам любил называть себя Севкой. Всеволод Багрицкий — первая жертва, понесенная редакцией в этой трижды клятой войне.
В деревне — следы разрушительной бомбежки, той самой, в которой погиб поэт. Я разыскал дом, в котором произошла трагедия. Он уцелел, но насквозь прошит множеством осколков крупной авиабомбы. Этими же осколками был насквозь пронизан и Всеволод. В тот день Багрицкий торопился в Дубовик, чтобы побеседовать с летчиком, сбившим накануне в неравном единоборстве два немецких истребителя. К большому своему сожалению, я не нашел в своих записках фамилии летчика-героя. Он погиб во время беседы вместе с Багрицким. Когда над деревней появились немецкие бомбардировщики, Багрицкий и летчик отошли от окна и сели на пол в простенке. Это была единственная мера предосторожности с их стороны. Мгновенная смерть так и настигла их в этом положении. На бледном лице Всеволода навек застыло выражение удивления или, пожалуй, недоумения, словно в последний миг своей жизни он произнес негромко: «О!»
На сохранившейся у меня карте тех лет крестиком отмечена могила Багрицкого. Гроб мы соорудили из случайно уцелевших ворот крестьянского сарая. Никаких других материалов в выжженных гитлеровцами окрестных деревнях нам найти не удалось. Скорбная группа «отважников» собралась в тот день у могилы. Легкий снег падал на землю, оседал на ветвях елей, ложился на лицо поэта и не таял. Это последний чистый дар земли, который Всеволод уносил с собой в могилу. Коротко прозвучал в морозном воздухе нестройный залп наших выстрелов.
Эти немного перефразированные стихи Марины Цветаевой, которые любил повторять Всеволод Багрицкий, вырезал на куске фанеры Евгений Викторович Вучетич.
25 марта. Чудеса храбрости и героизма показала 327-я дивизия И. М. Антюфеева. Она почти всегда выдвигалась на самые решающие участки. На днях гитлеровское радио сообщило об уничтожении этой и некоторых других советских дивизий. Наши сотрудники А. Кузьмичев и В. Черных отправились в «уничтоженную» дивизию, чтобы подготовить материал в газету о том, как реагируют советские бойцы на сообщение берлинского радио.
Бойцам-антюфеевцам действительно есть о чем рассказать. Это они прорвали в январе волховские укрепления, штурмом овладели опорными узлами немецкой обороны — Костылевом, Бором, Коломном, открыли путь для стремительного кавалерийского рейда конников Гусева по тылам противника. Солдаты боготворят своего командира. Антюфеев — чкаловец. Ему 45 лет. Был пастухом, окончил, как говорит сам, ЦПШ. «Думаете, центральную политшколу? — хитро улыбается он. — Нет, церковноприходскую…» Человек редкостного мужества и отваги. По словам солдат, не было случая, чтобы он поклонился вражескому снаряду. На поле боя ходит словно в парке. Живет в жиденьком срубе, постоянно сотрясающемся от бомбежек.
В боях за Красную Горку гитлеровцам удалось отрезать один из полков 327-й дивизии (1100-й). Однако через пять дней ожесточенных боев полк вышел из окружения, сохранив оружие и боеспособность.
В редакцию поступили письма-отклики от красноармейцев из дивизии Антюфеева. Одно из них мне хочется воспроизвести. На обрывке какого-то канцелярского бланка красноармеец Владимир Мальцев написал: «Посылаю вам стихотворение антюфеевцев; быть может, подойдет для вашей газеты». А потом еще приписочка: «На эту же тему пишу поэму, будет готова через две недели!»
Стихотворение (песня, как ее назвал автор), конечно же, не выдерживает строгих литературных критериев. Но как замечательны простые, бесхитростные слова солдата, идущие от самого сердца: