Побеждая — оглянись

Быстро минула ночь, хотя всем показалась бесконечной. Близился рассвет, поблекли звёзды. Растекался по долине серый туман, ночную мглу загонял в леса, под пни и валежник, оставлял сырость на камнях и мхах. В посветлевшем небе уже хорошо видны были чёрные вершины вековых елей...

И в занимающемся свете Бож с нарочитыми вышли на кёнинга. Оба войска собрались вокруг них. И оба войска потрясены были видом побоища, великим множеством содеянного зла. Исколоты были, разбиты червлёные щиты. Шевелящимся, стонущим месивом придавлена земля. Тоже червлёна! Истоптана, изрыта. И будто окрасился кровью предрассветный туман.

Женщина в белом подбирала к коленям окровавленный подол, щиколотки и пятки отирала о траву. Норн-девы сидели рядком на опушке леса и по пальцам пересчитывали погибших героев. Всё множились у них пальцы, но не предвиделось конца счёту.

Звенела битва. Предвестником новых смертей метался по полю бледный конь. И новые стрелы, и новые копья пронизывали туман. И острые мечи секли его в клочья. Росой, будто холодной испариной, покрывались помятые шлемы.

Бож-рикс дважды ударил в грудь кёнингу. Кольчугу промял, зашиб рёбра, но раны не нанёс. Плотной стеной подступала нарочитая чадь. Бросались на эту стену и откатывались назад малые побратимы.

Германарих с Витимером отбивались спина к спине. Где-то в стороне громко звенел клинком Винитарий-кёнинг. Всё уверенней теснили веселимы силу готскую.

Бож-рикс сокрушил, сбил шлем Германариха, обнажил его седые волосы. На мгновение оглушённый, покачнулся в седле готский кёнинг, потом в приступе ярости прокричал:

— Будь проклят ты, отлитый из железа!

Засмеялся в ответ Веселинов-князь:

— Кончилось твоё время, гот! День начинается новый.

Градом новых ударов осыпал Бож плечи Германариха. Но не смог прорубить крепкой кольчуги.

Тогда, при виде того, что тесним кёнинг Амалов, что мрачен, отступает Витимер-исполин, дрогнуло войско готское. Гордые побратимы оглянулись на высокий лес. «Где Гетика?» И беспорядочной толпой, и нестройной конницей, бросив пустые повозки, израненные дружины Германариха откатились к знакомым дорогам, устремились в бегство. Славные кёнинги, желавшие продолжения битвы, были бессильны остановить их, как бессильны были сдержать напор войска антского.

— Будь проклят ты!.. — прорычал Германарих и ушёл от поединка вослед Ёрмунганду.

Не глядя на землю, на израненный, оглашаемый воплями и стенаниями Мидгард, шумно пировала чудесная Вальгалла. Осыпались яблоками волшебные сады Вирия. В небесах было героев больше, нежели на земле...

Бородатые смерды старыми дырявыми рубахами тягали из реки рыбу. Вываливали её на дно челна, глушили ударами короткого весла. Велик был улов, рубахи от тяжести трещали, а смерды все качали головами: «Плохо нынче взяли! Не та уже Ствати. А бывало...». Качали головами, в расстройстве сплёвывали, а чёлн уж до краёв полон был, едва на воде держался. Сами по грудь облеплены чешуёй, ноги завалены рыбой, а в речах — сожаление. Прошли времена, что бывали. А бывали же! Нет, не та Ствати!

Но смолк один из смердов, голову в плечи вжал, указал на другой берег, лицом к которому сидел. Тогда и второй оглянулся, тоже смолк. Увидели они, как войско Гуннимунда-сына вышло к воде.

Осмотрелись готы, заметили чёлн. Несколько всадников стегнули лошадей, погнали их в волны Ствати, чтобы смердов догнать, изловить презренных. Опрокинулся чёлн — рыбаки, перепуганные, спешили к берегу вплавь. Друг про друга в страхе забыли — самому бы спастись! Благо, берег близко; благо, густ кустарник на нём. Здесь ни пеший не сыщет, ни верховой не догонит. И выбрались смерды на берег, в заросли бросились, оцарапывая лица. Треск подняли и, кажется, сами же боялись этого треска, думали, что враг по пятам идёт, через кустарник проламывается, обрывает ветви. Бежали, ногами за десятерых топали, тяжело дышали. С запоздалым свистом понеслись им вслед готские стрелы. Но не достали, в переплетении ветвей изломали древка свои, утеряли оперения.

Всадники рассматривали опрокинутый чёлн, тыкали копьями в его днище, выбирали из воды всплывшую кверху животами рыбу...

Гуннимунд-кёнинг начал переправу. Сотня за сотней въезжали готы в Ствати-реку и переплывали её, держась за конские гривы. Переплыв, тут же садились в сёдла и ожидали остальных. Стекала с доспехов вода, ручьями стекала по бёдрам и по ремням стремян. Новые сотни повторяли их путь.

Когда половина переправилась, сам Гуннимунд приблизился к воде. Да остановился кёнинг, замешкался что-то. И не пожалел об этом!..

У изгиба русла, подобно легкокрылым птицам, заскользили над водой быстрые антские скедии. Распустили серые холщовые паруса, волны вспенили многими вёслами. Прямо в воду кидались с бортов злые всадники. Лучники уже издали пускали стрелы.

Те готы, что уже переправились, в растерянности заметались на берегу. Многие из них снова устремились в реку. Но не успели переправиться обратно, застигнуты были ладьями и здесь же в воде побиты во множестве.

Гуннимунд же увлёк свою конницу обратно в лес, понял, что не выстоять ему против сильного войска Влаха-риксича. Но столкнулись готы на тропе с Туром-сотником и остатками сотни его, что по следу кёнинга шли.

И новая здесь завязалась сеча. Злая, кровопролитная. И держались нарочитые из последних сил, до тех пор держались, пока риксич Влах не ударил готам в спину.

Слава нарочитым! Выбитые из седел, истекающие кровью, на колени упав, мечей из рук не выпускали, подрубали ноги готским коням. И умирая, крепко сжимали резные рукояти.

Пробились кёнинги. По трупам готов и нарочитых вырвались на простор. Следом шёл славный риксич Влах, не давал передышки, пленил отставших, насмерть избивал заслоны, оставленные Гуннимундом, стремящимся оторваться от погони. И много готского железа оставалось позади, и кровью готов был обильно полит долгий путь до Гетики, и слава, и честь готские где-то на длинных переходах были погребены.

Лишь в степи остановил Влах свою конницу, лишь здесь, в чужих землях, дал отдых усталому воинству. Расседлали коней, сняли потники, доспехи тяжёлые скинули. Повеселевшими глазами смотрели нарочитые на зыбкий в жарком мареве окоём — туда, где, удаляясь, уменьшались, словно таяли, всадники кёнинга Гунимунда.

ХРОНИКА

од этим годом в своей «Хронографии» Феофан Исповедник писал: «375 г. Савроматы, племя маленькое и ничтожное, восстав против Валентиниана, потерпели поражение и послали к нему послов, прося мира. Валентиниан спросил послов, все ли савроматы столь ничтожны телом, и когда они ответили: «Ты видишь самых сильных из нас», — он громко воскликнул: «Горе империи ромеев, доставшейся Валентиниану, если столь жалкие савроматы восстают против ромеев...».

После скоротечной болезни Валентиниан I умер. Императором Запада был провозглашён Валентиниан II. Его августейший брат Грациан начал преследования тех, кто провозгласил Валентиниана II императором. Грациан встал рядом с братом и назвался соправителем Рима.

Горе империи ромеев!..

Никому ещё не известный гуннский князь Баламбер наводнил несметными полчищами привольные аланские степи. С седел не сходя, на воинском совете решили гунны, что достаточно выгулялись их кони, что достаточно належались возле костров воины и что жирной баранины наелись мергены впрок. И сказал Баламбер: «Пора!», и, поклонившись родине Востоку, гунны обратили свои взоры на богатый Запад.

Грозовой тучей навалились конницы на готские земли, на бескрайнюю державу Германариха. Тьма тьмущая!.. Шли большими переходами, пыль вздымалась у них за спиной. И по многу дней та пыль облаками висела в небе. И мешался в эти облака дым горящих готских вайхсов.

В каждый дом приходили малые кёнинги и велели хозяину: «Принеси в Палаты хлеб, возьми в Палатах меч! Собери сыновей своих». В страшное горе окунулась Гетика. Страдали даже те, кто уже всё потерял. То были старые видуво-вдовы, то были нищие сироты с котомками на плечах — исхудавшие дети, босые, полураздетые. Никто из них не произносил слово «венс»[96], все забыли, что такое надежда. На берегу синего Понт-моря плакали по своим мужьям красавицы-девы готские, на берегу Данпа полноводного плакали. Многие обездоленные толпами уходили в Таврию и просились на ромейские корабли. Соглашались, брали их хитрые эллины, а от берега отплыв, обращали в рабство и продавали. То в крови у эллина! Из любого несчастья он поживу извлечёт и при золоте останется; коли золото поблазнит, он и другу, и отцу на шею колодки наденет.

96

Венс — надежда, ожидание (готск.).