Побеждая — оглянись

Так, возрастая в числе и раздвигая свои границы, принимая в свой род иные, более слабые племена, стали венты постепенно между собой разниться. Отцы остались на Вистуле, сыны воевали на юге с ромейскими легионами, внуки шли по берегам великого Венетского Залива, именуемого ещё морем Бал та, готского предка, садились в землях феннов. Тогда говорили югры: «Пойдём под вента, не то явится с Полуночи свей и нам будет хуже. Теперь же вент защитит». А летты говорили: «И брат на брата, бывает, глядит косо. Да сидят они на одной лаве, да кормятся с одного стола». Теснились летты.

И подошло время, когда разделился народ на три части: отцы на Вистуле остались вентами, сыновья на юге именовались теперь словенами, а героические внуки на востоке, в среднем течении Данапра, назвались антами. «Несметные, неизмеримые племена». Но нравы и обычаи, облик людей, язык их, верования остались прежними.

А Павел Диакон и гот Иордан в своих трудах писали, что в бескрайнем антском краю есть Ойюм-земля, что сплошь покрыта она болотами и поросла непроходимым лесом. Дикое место, страшное место.

Анты же — народ смелый и выносливый. Но не един этот народ, а составляет его множество племён, которые часто между собой враждуют. Над некоторыми родами стоит рикс-князь. И, подобно урманским и свейским конунгам, подобно конунгам дони и готским кёнингам, избирается рикс на сходе племенной знати. Избирается он по достоинствам своим, по силе и доблести. Наследную власть анты не приемлют. А некоторые племена избирают рикса только на время войны.

Мужчины их — воины крепкие, женщины — жёны верные. Имеют анты пленников-рабов, но часто отпускают их на волю или селят подле себя. А отпустив, никогда больше не говорят ему: «Раб». Напротив, принимают его в общину и говорят радушное: «Брат!».

Анты и летты были со свеями дружны. Расширяя свои границы, воевали они югру с юга. Свен же воевали югру с севера. Так, имея общего противника, часто заключали они между собой воинские союзы, а риксы, и конунги, и простая чадь, бывало, принимали друг друга в свой род. И тогда по обычаю мешали кровь, заручались верностью и говорили: «Побратим!». Потом вспоминали слова стариков, которые помнили речи праотцов. А праотцы свидетельствовали, что венты и свей, и урмане, и дони[19], и готы восходят из одного корня. И верили древним речам, и молвили друг другу:

— Побратим! Говори медленно, и я скажу тебе, что многие твои слова с моими схожи. На поклонении ты скажешь мне, что схожи наши боги и из одного дерева, из одного камня сотворены наши кумиры. А на победном пиру мы споем наши песни!..

Селятся анты возле рек и озёр, по которым в челнах плавают и в скедиях-ладьях. Реки и озёра их рыбой изобилуют и служат антам водными путями, ибо трудно посуху пробиться через бескрайний Ойюм. Потому дорог у них нет, лишь узкие извилистые тропы.

Страшный есть у антов обычай — кровная месть. Часто бывало, что такая месть разрасталась в межплеменную войну. И гибли тогда целые поселения. Иногда же, спасаясь от гибели, уходили в другие места. А землю их сразу занимали другие анты и впредь отстаивали, как свою.

От леса огнём и корчеванием отвоёвывают анты поля. Распахав гари, сеют рожь, ячмень, просо, овёс, растят лён. Ещё охотничают, бортничают, берут большие уловы рыбы. Тем кормятся и одеваются. И возделыванию полей они научили югру; дали юграм злаки, показали плуги и сказали, что сеять нужно чересполосно.

Риксам своим платят анты носильную дань.

Глава 7

ать никому не прощал проступка. И часто бывал более жесток, чем следовало. Он видел вельможных, он слышал хитроумные речи их и, вспоминая Келагаста, многие деяния его теперь понимал. Не прожил бы до седин Келагаст, будь он мягок. У мягкого за спиной смутьяны плодятся, аки грибы после дождя. Не было у рикса опоры среди старшей чади и чади вельможной, а были лишь коварные завистники и зложелатели. И не щадил их когда-то Келагаст. И не терпел теперь Тать, удалял их от себя понемногу, своими посадниками подменял — верными людьми дорожил.

Первым из посадников был Добуж-княжич. Видел Гать, что не любят княжича вельможные, потому больше остальных ему верил и не ошибался. Ловок был Добуж чужие хитрости усматривать, хитросплетения расплетать, ловок был лживых ослушников из тёмного угла на свет выводить, ловок был вовремя подсказать неискушённому Татю об обманах и коварстве.

Негодовали вельможные и риксы:

— Хитёр княжич и хват! После смерти Любомира во вторых ходит. При Келагасте ходил и при Тате над нами ходит.

— Знаем! — скрипели зубами. — На нас наговаривает, чтобы себя вернее обелить, чтобы сытнее кормиться у первенства. На плечах у нас стоит, по головам нашим ходит.

— Смерда того мы б давно одолели, но мешает проклятый княжич. Хитёр не по годам! Тенью за нами не ходит, а вольность нашу будто путами связал. Со слов его всегда верно ударит Тать, все наши замыслы расстроит.

Возносили руки к небесам:

— Избави нас, Перуне, от этого медведя! Избави от проклятого смерда! Услышь наши горестные мольбы!

Из младшей чади нарочитой выделил Тать удальца Нечволода, десятником его поставил. Давно приметил: любят Нечволода молодые кольчужники за весёлость его, за отчаянную смелость, за сердечность и щедрость. За десятником таким не только десяток, а сотни нарочитых шли. Этот Нечволод Татю хорошей опорой стал.

Злились вельможные мужи и риксы. Злились, да ничего поделать не могли. Теряли влияние, друг другу жаловались:

— Юнцами нарочитыми стал крепок Тать да с чужого ума! Встал на ноги. Как сломишь того, от кого кольчужники неотступны? Как повалишь того, кому дружина подставляет плечо?

— Знаем! — шипели по углам. — Слабое место найдём. Недолго соколу летать, недолго волку рыскать, недолго рычать медведю. И мы ударим, дай время!..

А иные сомневались, качали головой, оспаривали:

— Где то время, о котором говорится здесь? Так и про Божа-ведьмачонка уговаривались, что придёт время, дай срок, удавим его на тесьме или в прорубь сунем. Дождались? Все уж сроки вышли... А ведьмачонок, посмотрите, Татю по плечо! Возле Татя стоит, тяжёл меч в руке держит, куда ударить — примеряется... Удави такого, сунь в прорубь. Оцарапает — не выживешь! Горазды мы, братья, только время выжидать да дело откладывать. А дело нужно руками делать, а не умным лицом и долгими речами...

Другие сетовали:

— В Мохони Сащека-рикс голову поднял, над нами возносится, едва замечает. А губы-то пухлы ещё, будто у младенца.

— Меня Тать, видели, из чертога прогнал, а на моё насиженное место посадил десятника — то же, что ветер в горницу впустил...

— А Леда Ведль? Седины позорит, вторит Татевым словам — всякий раз склоняет своё благородное чело...

С уст сахарных слова капали желчью:

— Смерд урезал мой надел, придал его Леде. А с того-то угла в полюдье мне лучшие обозы шли. Теперь к Леде идут. Не печалься о его сединах, не болей за благородное чело. Хитрый летт нынче дайну[20] поёт. И ещё у твоего очага руки погреет, в твоей покрасуется шубе.

У кого-то губы кривились в язвительной усмешке:

— Бросьте перебранку, братья! Известно: умеем мы время выжидать. Ещё посидим, поплачем, может, какой милости себе и выждем!

— Проклятый смерд! Избави нас, Перуне!

— А Домыслав-то! Домыслав молчит, замкнулся в Глумове, исправно платит дань. А мы рассчитывали...

— Тоже времени ждёт. Не верю я, что Домыслав смирился. Для него заноза в сердце — то что ножки валькирии мыл. А другая заноза — во вторых ходить.

Божа-рикса обхаживала знать. На пирах и при встречах случайных говорили в его честь хвалебные вкрадчивые речи, ревниво ловили взгляд, упреждали движение, словом или действием торопились польстить. Ещё слова не скажет юный князь, а увидят, что сказать хочет, и уж кивают вельможные, пальцами под стропила тычут, утверждая это своё согласие.

19

Урмане — норвежцы; дони, даны, дены — датчане.

20

Дайна — песня.