Награда для генерала

Еще утром ветер нашептал, что сегодня случится нечто необычное и очень важное для меня. Я выбежала на улицу с влажной тряпкой и маленькой стремянкой, чтобы протереть вывеску перед открытием, как делала каждый день, поленившись сунуть ноги в теплые сапоги.

Приближалась весна. По календарю она началась еще накануне, но улицы пока оставались завалены снегом. Солнце поднималось поздно — по крайней мере, позже, чем люди вроде меня, — и ветер, приходящий с востока, со стороны далекой Красной Пустыни, пронизывал холодом, как и любой другой. Но лишь этот ветер время от времени шептал, предсказывая будущее.

Стоило выскочить на улицу, как тело тут же покрылось мурашками, влажная тряпка в руке стала ледяной, а ногой в туфле на низком каблуке я умудрилась задеть сугроб — и снег тут же засыпался внутрь, чулок промок. Тихо выругалась, попеняв себе за лень — вот чего стоило переобуться? — и торопливо влезла на стремянку, чтобы дотянуться до круглой вывески, на которой была изображена чашка с поднимающимся над ней паром. Пар волшебным образом складывался в зернышко какао, оповещая всех потенциальных клиентов о том, что здесь находится не обычное кафе, а шоколадница.

Вот когда я потянулась вверх, одной рукой хватаясь за вывеску для равновесия, а второй торопливо протирая ее, резкий порыв ветра подхватил расклешенный подол платья, непристойно взметнув его, и послышался тихий шепот. Он обещал, что грядет важное событие, которое навсегда изменит мою жизнь.

Я посмотрела по сторонам, убеждаясь, что это не чья-то злая шутка, что рядом никого нет. На востоке небо уже светлело, уличные фонари гасли, а город просыпался: рыбаки давно ушли в море, дворники и мусорщики заканчивали готовить улицы к новому дню, открывались кафе и лавки, спешили на фабрики рабочие. Скоро в школу побегут дети, откроются конторы дельцов и законников, рыбаки вернутся, и рядом с портом оживет рынок. Но пока улица, на которой находилось наше кафе-шоколадница, оставалась пуста, а рядом со мной никого не было. Лишь лохматый уличный пес с деловым видом обнюхивал сдувающийся под натиском потеплений сугроб и помахивал коротким хвостом.

— Привет, Бардак, — поздоровалась я, спрыгивая со стремянки, чтобы погладить его.

Едва не поскользнулась, нелепо взмахнула руками, но устояла. А потому что нечего прыгать по еще не сошедшему снегу в домашних туфлях.

Бардак поднял голову, пытаясь разглядеть меня сквозь закрывающую глаза челку, подергал носом и завилял хвостом активнее, признав. Артист! Можно подумать, он случайно шел мимо и забрел ко мне без задней мысли, а не приходит каждое утро клянчить вкусняшку. Эта кудрявая лохматая дворняжка дважды в день обходила все лавки и кафе на нашей улице в поисках еды. Ее все знали и подкармливали. Главное — не пускать к себе, потому что в помещениях пес порой как с ума сходил. Бардаком его не случайно прозвали.

В шоколаднице собаке обычно нечем поживиться, но когда бывала такая возможность, я приберегала для него кости, остающиеся от домашних трапез, или хотя бы хлеб. Однако сегодня был не день Бардака.

— Прости, приятель, — повинилась я, почесывая пса за ушами, — сегодня пропускаю. Сходи к господину Стиллу, у него привоз, может, тебе перепадет что-то.

Бардак облизнулся, попытался вскочить на меня передними лапами, но я увернулась: не хватало идти переодеваться, а потом чистить рабочее платье. Сегодня я надела свое любимое — зеленое, с рукавами три четверти, расклешенной юбкой чуть ниже колена и плотно прилегающим лифом со скромным вырезом. Платье сейчас считалось любимым, потому что было совсем новым и красиво оттеняло доставшиеся мне от матери каре-зеленые глаза.

Пес понял, что, кроме ласки, ему здесь сегодня ничего не светит, а потому, еще раз отершись о мои ноги, побежал к лавке господина Стилла, а я выпрямилась и снова задумчиво посмотрела на восток. Интересно, какие перемены сулил ветер? Хорошие или плохие? По его шепоту никогда не получалось понять наверняка.

— Эй, рыжая, лови!

Я обернулась как раз вовремя, чтобы перехватить летящую в меня свернутую трубкой газету и успеть погрозить мальчишке, развозившему почту на велосипеде, кулаком. Он только рассмеялся и прибавил хода.

— Я не рыжая, — обиженно пробормотала я, возвращаясь в кафе и переворачивая табличку «Открыто/Закрыто» приглашающей стороной наружу.

Я упрямо считала, что цвет моих волос называется «золотистый каштан», но на солнце они действительно отливали рыжиной. Только сегодня солнце еще не встало, небо едва успело начать светлеть. День вообще обещал быть пасмурным. Как бы снова снег не повалил.

В небольшом, теплом и уютном помещении кафе умопомрачительно пахло шоколадными кексами. Я поторопилась вытащить их из духовки и заменить противнем с большим — размером с чайное блюдце — круглым печеньем с орехами и шоколадными каплями. Кексы оставила остужаться, а сама быстро взлетела на второй этаж, где находилась наша квартирка, и положила газету на накрытый к завтраку стол. Отец давно был нездоров, часто плохо спал по ночам, а потому поднимался значительно позже, когда я уже принимала первых клиентов. Я оставляла ему завтрак и газету, кофе он варил себе сам.  

Положив газету на стол, я успела зацепить взглядом заголовок: «Варнайский Магистрат грозит Ниланду войной». Вздохнула. Варнайский Магистрат всем грозил войной. Ему уже подчинились все территории на востоке вплоть до Красной Пустыни, и теперь его взгляд обратился на запад.

— Так они и до нас доберутся, — пробормотала я, возвращаясь вниз.

На самом деле я не думала, что это произойдет. Оринград — свободный город, окруженный с трех сторон очень сильными, но достаточно дружелюбными соседями. Нам позволяли сохранять независимость и сложившиеся веками традиции, а мы радостно торговали со всеми и давали Сиранской Республике, не имевшей собственного выхода к морю, без платы пользоваться портом. Сираны в свою очередь служили нам щитом, в том числе держали в порту военный флот, закрывая собой как с моря, так и с суши.