Страница 1 из 4
Ярмолинец Вадим
И к волшебникам не ходите
Вадим Ярмолинец
И к волшебникам не ходите
Сергей! С опозданием отвечаю на письмо, в котором ты спрашиваешь, что случилось с Борисом. С нашим другом произошла совершенно невероятная и трагическая история, участником которой оказался и я. До сих пор мне трудно собраться с мыслями и разложить все по местам, настолько все происшедшее может показаться болезненным наваждением, тяжелым ночным кошмаром. Родилось это наваждение в книге доктора Рэймонда Муди "Воссоединения". Она попала в руки Борису случайно, когда он зашел ко мне в библиотеку и рылся на полке со списанными книгами, которые продаются у нас по 50 центов за штуку.
Дома он улегся на диван и погрузился в чтение. Вечером мы с отцом Владимиром стали звать его ужинать, но он только отвечал "сейчас, сейчас" и продолжал читать. Я просмотрел эту книгу на следующий день -- она была небольшая, страниц 200 и, как говорится, написана увлекательным и доступным языком. Муди, обратившись к старинным рукописям, восстановил пугающую практику глубокой древности. Надо было сесть перед зеркалом так, чтобы оно ничего не отражало. Если смотреть в него долгое время, то рядом с вами появлялся кто--то из умерших близких.
Муди не только цитировал многочисленные источники, но и описывал собственные опыты в специально построенной им лаборатории--психомантеуме , которую он оборудовал в глуши какого--то южного штата. Свое мрачное занятие Муди горячо оправдывал тем, что оно якобы помогало людям, потерявшим своих родных, не просто повидать их, но и обрести душевное равновесие. Каким--то образом покойные вселяли в живых уверенность, что в потустороннем мире им хорошо.
Отец Владимир заметил саркастически: "Ага, всем хорошо, кроме тех, которые горят в Геене огненной! А так выходит, что никто и не горит!"
Эта книга занимала нас от силы неделю, в течение которой мы с Борисом завешивали полотенцем зеркало в полутемном коридоре, куда выходят двери наших комнат, а отец Владимир, посмеиваясь, снимал его и, взяв расческу, нарочито старательно расчесывал перед зеркалом бороду и усы. Потом мы как--то забыли о книге и все вернулось на круги своя.
Теперь о главном действующем лице этой истории -- Кате. Она появилась у нас в доме, тогда же -- в апреле. Ее привел наш общий с тобой знакомый Люсьен Дульфан, который снимал мастерскую в соседнем флигеле. Не помню, зачем именно они зашли, но помню, что отец Владимир с присущей ему непосредственной настойчивостью усадил их за стол и стал поить чаем. Потом у Дульфана зазвенел в кармане сотовый телефон и он, забыв обо всем на свете, включая свою подругу, ушел.
Ей было немногим больше 20. Она была очень худенькой высокой брюнеткой с голубыми глазами. Оставшись без сопровождающего, она испытывала неловкость и прикрывала ее немного агрессивной иронией.
-- Вы, что же, настоящий священник? -- усмехалась она.
-- А что, не похож? -- отец Владимир сообщнически подмигивал нам.
-- Ну, не знаю. Бороду любой может отрастить, а вот ряса, например, у вас есть?
Отец Владимир прошел к себе в комнату и через минуту--другую вышел в рясе.
-- Ну, что теперь похож? -- сказал он, поправляя на груди большой серебряный крест.
Увидев его в облачении, она смутилась и спросила:
-- А почему живете здесь, а не при церкви?
-- Вот ожидаю назначения, -- он развел руками и хлопнул себя по бокам. --Как получу -- милости прошу.
-- А как скоро получите?
-- На вся воля Божья.
-- Ну, чтобы хоть отпеть меня успели, получите?
-- Это на что же вы намекаете? -- отец Владимир стал наливаться краской. -- Некрасиво.
-- Да нет, я просто неудачно пошутила, -- она, тоже покраснев, поднялась и взяла со стула свой рюкзак. -- Ну, спасибо за угощенье, мне пора.
-- Батюшка, не сердитесь, -- сказал Борис. -- Лучше благословите девушку на дорогу.
-- Не буду! -- отрезал отец Владимир. -- А не буду, потому что в брюках. В брюках не положено. А вообще приходите в церковь, там благословлю. И с удовольствием. И исповедаю и причащу. И вы на меня не обижайтесь, пожалуйста. Я на вас не в обиде.
Мы пошли с Борисом провожать гостью. С одной стороны нам, конечно, хотелось загладить возникшую неловкость. Но, помимо, этого, может быть, не отдавая еще себе в этом отчета, мы просто хотели побыть с ней еще немного.
У лестницы, ведущей в подземку, мы пригласили ее заходить еще. Обычно, делая такие приглашения, ты не ожидаешь, что человек появится, даже если он ответил: "Обязательно!" Но она, видимо, подчиняясь возникшей между нами симпатии, ответила: "Если буду в этом районе, обязательно зайду". Нам, впрочем, не пришлось проверять ее искренность. По странному стечению обстоятельств, мы встретили ее на следующий вечер, сидя в "Кафе Данте" на Макдугал--стрит.
Был один из тех вечеров, когда Гринич-Вилледж оживает после долгой зимы. На его узких улицах начинается настоящее столпотворение. Из года в год, оказываясь здесь в это время, я ощущаю, как меня переполняет предчувствие, что в двигающейся мимо толпе должно мелькнуть лицо женщины, которая сможет изменить мою жизнь. В этом отношении столик с чашкой эсспрессо и бокалом вина становится идеальным наблюдательным пунктом. Еще не зная, что это Катя, мы обратили на нее внимание, когда она была в конце квартала. Она приближалась к нам со стороны Бликер--стрит. На ней были узкие черные джинсы и лаковая куртка. Одной рукой она придерживала лямку рюкзака, в другой у нее была сигарета.
"Катя!" -- позвали мы ее в один голос и она, увидев нас, приветственно помахала рукой. Было видно, что она искренне рада этой встрече. Может быть, в тот вечер и она вышла на улицу с надеждой, что ее жизнь сделает непредвиденный поворот. Борис хотел пригласить ее посидеть с нами, но вокруг не было ни одного свободного места и мы пошли искать кафе посвободнее.
Столик нашелся в соседнем "Камаже". Мы заказали бутылку " Божоле" и за вином Катя рассказала, что приехала в США по гостевой визе вместе с матерью. Она не вдавалась в подробности, но, как я понял, они нанялись убирать дом и присматривать за детьми в Лонг--Айленде. Обычная история. Мельком прозвучало, что в Нью--Йорке то ли сама Катя, то ли ее мать рассчитывали попасть в какую--то больницу. В тот вечер это не имело решительно никакого значения. Во время разговора я впервые с тревогой подумал, что она нравиться нам с Борисом совершенно одинаково. Я не мог отвести от нее глаз. Он наоборот, всякий раз встречаясь с ней взглядом, смущался как ребенок.
Заговорив о том, что в такой вечер, как тот я ждал появление своей, особенной женщины, я не мог с абсолютной уверенностью сказать, что увидел ее в Кате. Но со мной так бывает всегда: я мог по--настоящему оценить женщину уже потом, когда она становилась близкой или наоборот отдалялась. Но в тот вечер, Сергей, сидя рядом с ней, я испытывал удивительное волнение. Знаешь, бывает: лицо говорит тебе, что перед тобой человек, всякое повидавший на своем веку. Но только заговорив с ним, ты с удивлением обнаруживаешь, что он наивен, как ребенок и не умеет скрывать малейших движений души. Катя была именно таким человеком. В ней удивительным образом сочетались внешность искушенной женщины и простодушие неопытной девушки.
Когда дело близилось к полуночи, мы предложили ей сходить в "Петр Великий" на Бликер--стрит, где играл русский оркестр, но она решительно отказалась. Вот тебе пример ее непосредственности:
( Меня там знают! ( объявила она и тут же засмеялась, почувствовав двусмысленность этой фразы. -- Нет, мне правда надо ехать домой. Меня мама ждет и я не хочу, чтобы она волновалась. Честно.
( У тебя есть телефон? ( спросил я.
Она взяла со стола визитку "Камажа" и, написав на обороте номер, подвинула нам. Когда я взял визитку, на Борисе не было лица. Я протянул карточку ему, но он поднялся и надевая куртку, пробормотал: