Страница 33 из 42
Первые главы третьего тома «Проклятого Лорда» Алиса вычитывала и редактировала, снуя между компьютером и кухней, где варилось яблочное повидло. Она порциями загружала яблоки в пароварку, потом превращала их блендером в пюре и доваривала уже с сахаром и корицей. Закатали пятнадцать баночек; остальные яблоки были съедены свежими и в виде пирожков. Здоровенный, как лапоть, румяный и горячий пирожок с молоком — что могло быть вкуснее?
Второй том «Проклятого Лорда» закончился гибелью первенца и наследника лорда Гая, Люстана. Сам Гай получил тяжёлое ранение в этом бою и долго лежал при смерти; ему, слабому и больному, не решались сообщить горестную весть — лгали ему, говоря, что Люстан сейчас далеко, воюет. Ухаживал за лордом его личный лекарь — ещё один человек, которому была известна тайна Гая и который под страхом смертной казни хранил её.
Лежал он, одр свой проклиная, и смерти грань его манила. И песня старая, чуднáя, и на щеках его — белила.
Белила смерти, гримом такого не добиться. Лекарь — темноглазый, хитрый, что-то в нём было жалостливое. «Милорд, выпейте глоток». В покоях — покой. Тишина. Не потревожить милорда: еле жив. Ждать. Инголинда ждала, как и все; если он умрёт — будет катастрофа. Война без него — как? Он полководец, только он знал, как; мог вдохнуть храбрость, ярость, силу; воины мчались вперёд, слыша его рёв. И побеждали.
Покои тихи. Звон тревоги, звон в её ушах. Она ждала: к милорду нельзя. Он в жару, в бреду звал сына: «Люстан! Люстан, дитя моё!» Что-то в глазах лекаря, женственных, с длинными ресницами. Близок к милорду, знал тело его, как своё. Бородка аккуратно подстрижена. «Милорд сегодня плох».
Он плох, а ей — ждать, не спать. Сон с явью перепутались. «Ваше величество, вам бы отдохнуть...» Какой отдых, если он!.. Рана глубока. Снова звал Люстана, а того уже нет в живых. Кто-то срубил его голову и унёс как трофей. Тело опознали по доспехам и по кольцу на пальце. Безумная надежда, что не он, но по всем признакам — увы, да.
Милорд заснул. Не вечным сном, нет; обычным, приносящим отдых и исцеление. Её измученные глаза тоже закрылись. Инголинда велела поставить свою кровать рядом с его опочивальней, прямо у двери, чтоб слышать и знать всё. Мимо неё и мышь не проскочила бы. Если он затихнет навек — тоже услышать. О, она услышит эту страшную тишину, в которой душа расстаётся с телом, опознает сердцем! «Ваше величество, вам бы в свои покои». Это Рорхам, старший советник, богач и щёголь. Он-то в своих покоях спал, ему-то что. С рябым лицом и кулачищами размером с репу. А ей ни сна, ни покоя толком здесь: проходной двор. Мимо неё все крались на цыпочках, когда дремала.
Вдруг стало тихо. Её сморило. «Спи, голубка, отдыхай». Почудилось?.. Будто теплом окутало, и она заснула. И не слышала, что милорд... Нет, не умер, а пришёл в себя и ему лучше.
«Почему ты шепчешь, Регус?» — «Её величество изволит почивать за дверью, милорд. Только что заснула». — «Хорошо, пусть отдыхает. Никому её не тревожить».
Поднявшись с одра болезни с помощью лекаря Регуса, он смотрел, как королева спит. У всех на глазах, под его дверью, не заботясь о том, что волосы растреплются, что платье изомнётся. Он велел отнести её вместе с кроватью в её гостевые покои — осторожно, дабы не потревожить её сон. Она уснула так крепко, что не почувствовала, как слуги несли её.
Чем он заслужил любовь столь прекрасной женщины? Почему он, почему не красавец Стольфгун? Когда Гаю было шестнадцать, одна девица сказала, что он — миленький, как девушка. Волосы до плеч. У других парней уж бороды росли, а у него — нет. Он велел позвать слугу с бритвой, и вскоре его ладонь ощупывала лысый череп. Теперь уже не назовут «миленьким», а боевые шрамы довершат дело. Трансформация: вот миловидное юношеское или, скорее, андрогинное лицо, в котором уже тогда проступали волевые черты (упрямый подбородок, сурово сжатый рот); вот длинные локоны падают с головы, устилая пол у небольших ног в сапогах (Гай носил современный тридцать восьмой размер); отметина за отметиной ложатся на лицо, годы прокладывают морщинки, а войны — шрамы. И вот он — его окончательный нынешний облик, уже далеко не милый. Но ведь что-то же она нашла в нём? Она — королева, чья ножка ещё более миниатюрна и рост достаточно мал, чтобы он чувствовал себя большим.
Наконец, когда Гай немного окреп, настало время рассказать ему правду, но никто из его приближённых не решался это сделать. Все боялись его гнева, боялись быть казнёнными за ложь, потому что Гай в любом состоянии предпочёл бы знать правду.
Думали-думали и наконец придумали: а пусть грозному лорду о гибели Люстана поведает его любимая женщина и мать его второго сына! Но любимая ли — вот в чём вопрос. Ведь сердце Гая, кажется, окончательно превратилось в кусок льда.
«Презренные трусы», — заклеймила Инголинда приближённых Гая, но согласилась на эту опасную и тяжёлую миссию. Она рискнула ещё и взять на себя ответственность за это молчание — как будто бы это она приказала всем ограждать страдающего от раны Гая от страшной правды.
«Это я, я велела им молчать, — повторяла она, стоя на коленях перед ложем в опочивальне Гая. — Это моя вина, милорд. Они только исполняли мой приказ. Вы были слабы...»
Гай, приподнявшись на локте, тяжко дышал. Его искажённое болью и гневом лицо внушило бы ужас любому, но веки Инголинды были смиренно опущены, она не смотрела на лорда.
«Я не слаб! Я никогда не бываю слаб. Это оскорбление!» — Его голос ещё не обрёл полную силу, но звучал грозно.
«Милорд, вы могли не перенести», — начала Инголинда.
«Молчать!» — оборвал он её грубо.
Её глаза гордо сверкнули.
«Милорд, простите, но я не ваша подданная, чтоб так со мною разговаривать», — промолвила она негромко, но твёрдо.
«Тогда встаньте с колен, ваше величество, — ответил он тихо; даже положение на локте ему давалось непросто. — Не пристало вам их преклонять передо мной».
Гай упал на подушки и закрыл глаза.
Прошло ещё некоторое время, к Гаю возвращались силы. Послали за слугой-цирюльником: милорд желал привести себя в порядок и придать блеск своему черепу. Но также Гай приказал, чтоб к нему явились его советники и присутствовали при этом. Что-то зловещее было в его повелении... Ингу хотя и не звали, но она пришла сама.
И вот заточенное до смертельной остроты лезвие соскребало с головы Гая всё отросшее за время болезни. Слуга трудился, советники молчали, стоя тут же, в опочивальне. Сделав несколько движений, слуга обтирал бритву о полотенце на плече Гая. Уже открылся его лоб почти до темени, когда он вдруг обратился к Рорхаму, своему старшему советнику:
«Скажи, Рорхам, кто твой повелитель?»
«Вы, милорд», — ответил тот.
Глаза Гая полыхнули ледяным огнём — тем самым, которого все так боялись.
«Если твой повелитель — я, почему ты исполнял не мой приказ, а приказ королевы Инголинды?» — прогремел он.
Выхватив бритву у слуги, он полоснул ею Рорхама... но не по горлу, а только по щекам, оставив два пореза. Вздох ужаса прокатился среди присутствующих. Заструилась кровь, заливая богатые одежды Рорхама. Инголинда стала бледнее мрамора, но даже не подумала падать в обморок, даже не пошатнулась — стояла, как изваяние. Гай хлестнул её ледяной плетью взгляда — она не дрогнула, не моргнула, рот остался недвижим.
«Это тебе урок, Рорхам, — сказал Гай. — Ты подчиняешься мне, и ничьих чужих приказов исполнять не должен!»
«Да, мой лорд!» — забормотал тот, рухнув на колени и дрожа. Он был потрясён не нанесёнными ему порезами, а тем, что жив.
«Ступай вон!»
Рорхам уполз на четвереньках, пачкая кровью пол. Гай обтёр окровавленное лезвие о полотенце и хотел протянуть слуге, чтоб тот продолжил бритьё, но слуга лежал без чувств на полу. Гай хмыкнул и велел унести впечатлительного паренька, после чего обвёл насмешливым взглядом остальных:
«Кто-нибудь закончит начатое?»
Никто не осмелился, все были парализованы ужасом. Только Инголинда сделала шаг к Гаю и протянула руку к бритве: