Похищение любви

Светило солнце, была весна, смеялись и улыбались прохожие; над головой плескалось весеннее, словно чем-то размытое, чистое небо.

– Ты бы хоть поздоровалась для начала, – сказал Володя.

– Поздоровалась?! – удивилась Зина словно чему-то противоестественному. – Что это еще за машина за нами крадется?

– Это? – обернулся Володя. – Такси.

Зина усмехнулась.

– И зачем? Уж не меня ли решил покатать?

– Тебя. А кого же еще?

Зина снова усмехнулась.

– Думаешь снова поймать на удочку? – Она покачала головой. – Эх ты, бесстыжий ты, бесстыжий…

– Насчет бесстыжего, милая Зиночка, попросил бы по легче. Я, между прочим, приехал, чтобы отвезти кое-кого в загс.

– Жениться надумал? – всплеснула руками Зина и рассмеялась. – Ах ты мой миленький, жениться надумал… Какой хороший да пригожий… Славный какой женишок!

– Смейся, смейся… Я серьезно.

– Серьезно? В загс? – все смеялась Зина. – Ах и ухажер, ах и Володичка! Люди добрые, да посмотрите вы на него!..

Прохожие в самом деле начали останавливаться около них, сначала вдалеке, а потом совсем близко. Зина взмахивала руками, восклицала, хохотала, а Володя с букетом мимоз в руках стоял рядом и терпеливо ждал.

– Так ведь, Воло-оди-и-ичка, – говорила, словно напевая, Зина, – надо женщине предложение сделать. Ей ведь это приятно. Слышишь? А то как же без предложения – и в загс?! – Она смеялась почти истеричным смехом.

– Предложение? – спросил Володя. – Пожалуйста: Зина, я делаю тебе предложение!

– Ой, не могу! Ха-ха-ха!.. Не могу!..

Прохожие, теперь уже не стесняясь, окружили Володю и Зину, начали делать замечания: мол, странные какие-то люди… Потом кто-то догадался, что это, вероятно, артисты, может, их снимают в кино. Начали оглядываться – никаких киноустановок рядом не было. «Да их же скрытой камерой снимают! – догадался кто-то. – Чтобы народ естественней вышел…» Толпа начала разрастаться, теперь на вопрос: «В чем дело?» – отвечали: «Тихо! Идут съемки…» Шофер такси совсем потерял Володю из виду, испугался, что пассажир надует, и резко нажал на сигнал. Сигнал получился как сирена – толпа дрогнула, рассыпалась… Шофер облегченно вздохнул: пассажир стоял на прежнем месте; женщина уже не смеялась и держала в руках цветы. Шофер улыбнулся.

– Так поехали?

– Ну, смотри, смотри у меня, Володя! – серьезно проговорила Зина. – Обманешь – так… пожалеешь… – И какая-то острая тоска мелькнула у нее в глазах.

Володя распахнул заднюю дверцу машины.

– Прошу!

Быстро сев рядом, он хлопнул дверцей, обнял Зину и крикнул лихо шоферу:

– Как договаривались! В загс!

Машина резко рванула, из-под колес брызнула в разные стороны талая вода…

Глава четвертая

Седьмого марта неожиданно приехал Миша; хотя, конечно, не совсем неожиданно – от Миши можно было этого ожидать. Глядя на Мишу, Алеша всегда испытывал некоторую неловкость, хотя был искренне рад каждой встрече с ним. Называл он Мишу (про себя) «добровольный раб». Миша был маленький, пухленький, очень подвижной, почти лысый, но седенький – на висках – мужчина лет тридцати пяти – тридцати шести, на лице его особенно выделялся крупнопористый, мясистый нос, с которым Миша обращался очень жестоко: все время тер его, мял, трогал. Нельзя было без улыбки наблюдать за этой вечной борьбой пухлого, седенького Миши со своим носом. Но, несмотря ни на что, Миша гордился носом: он придавал облику Миши вид самого добродушного и незлобивого человека.

Приехал Миша с подарками; для Наташи он достал из сумки огромный сверток, в котором оказалась симпатичная, с голубыми удивленными глазами кукла, одетая в легкое, светлое, с бантом на шее платье. В пухлых ручках она держала духи «Красная Москва» и открытку. Наташа поцеловала Мишу в щеку, тугую, как крепко надутый резиновый мяч, подхватила куклу правой рукой, прижала к себе (это была мягкая немецкая кукла) и небрежным движением левой руки перевернула открытку. Прочитав ее, она погрозила Мише пальцем, Миша этого только и ждал – начал тоненько, заливисто и счастливо смеяться. Алеша заглянул через Наташино плечо и прочитал:

«Милая мамочка! Когда вы с папой догадаетесь меня родить? Поздравляю, мамочка, с днем 8 марта, желаю счастья, здоровья и успехов в учебе. Дочка Саша».

Ну, это у Миши был конек: приставать к ним с дочкой и почему-то именно Сашей. В прошлую зиму, когда они жили еще на даче, он им проходу не давал с этой Сашей: у всех дети рождаются, а вы даже такую соплячку, как Саша, не можете выдать?.. Ага. Все это, конечно, были шутки, но порой они утомляли, особенно Наташу. Ей всегда казалось, что в таких «внутренних» делах даже шутки неуместны.

Ларисе Миша подарил духи «Бон шанс». Он не был знаком с Ларисой, но знал, что хозяйка квартиры молодая женщина, к тому же работает она вместе с Алешей, поэтому не мог не поздравить и ее, не подарить что-нибудь.

Праздник отмечали в Ларисиной комнате; так как общих интересов не находилось, начали вспоминать, что было когда-то. Воспоминания были веселые, хорошие. Лариса мало знала о жизни Алеши и Наташи на даче, поэтому только слушала. Но слушала с интересом: улыбалась или смеялась вместе со всеми, хорошо представляя, как это все было тогда.

Дача Павла Петровича и Лидии Константиновны находилась километрах в сорока от Москвы, в местечке Отдых – недалеко от города Жуковского; в то время Алеша не решался еще порвать с Наташиными родителями, и зимой, когда представилась возможность жить отдельно от них – на их же даче, он с радостью ухватился за эту идею. Может быть, это было лучшее время их совместной жизни, но не в этом дело. Дело в Мише. Дачу нужно было топить два раза в день – углем и дровами, ни дров, ни угля не было. Горячей воды тоже не было, никакой не было, даже холодной. Был рядом с домишком колодец, промерзал он страшно, зато у них на этот случай имелось несколько палок, деревянных и железных, с набалдашником на конце, ими и пробивали лед. Ну, да опять не в этом дело. Дело в Мише.

Вошел он в их жизнь странно, загадочно, но прочно и, пожалуй, навсегда (в это время ни Алеша, ни даже Наташа не догадывались, что у «папы» есть «добровольный раб»). Возвращаются они один раз домой – во дворике, у гаража, где обычно стояла летом «Волга» Павла Петровича, лежат дрова. Ладно, спасибо «папе». В другой раз смотрят – машина угля свалена у сарая, уголь тщательно прикрыт от снега листовым железом. Ладно, снова спасибо «папе». Алешу это начало потихоньку раздражать: не любил он благодеяний, о которых нужно помнить потому, что люди делают их не совсем от чистого сердца, а – чтобы помнили, знали. Тут в декабре оттепель ударила, солнце разыгралось, словно весна пришла. Идешь по поселку, глаза щуришь, пальто распахнешь… вдруг через тропинку, с сосенки на сосенку летит по воздуху рыжий бельчонок, распластав пушистый хвост. Гикнешь что-нибудь, рассмеешься, а уж тот далеко, он у себя дома… Вот так однажды подходят они к даче, открывают калитку, идут по тропинке – и вдруг перед глазами огромная, высочайшая снежная баба. Тут уж, конечно, не «папа», кто-то другой постарался, спасибо… Наташа вскрикнула от радости, восхищенно ударила в ладоши, подбежала к бабе, давай на нее смотреть, разговаривать с ней, а сама смеется так тоненько… как маленькая. Ну, и Алеша рассмеялся… Смотрят они на бабу и смеются… Баба ростом стоит метра три – как только сделали такую! – на голове ведро, на ведре соломенная шляпа – совсем смех! Глаза-угольки посверкивают на солнце, губы обрамлены ярко-алой тряпочкой, а чуть выше нижней губы маленькие черные угольки выложены – зубы, и баба как будто весело и во всю мощь смеется, да странно как-то, то ли черными, то ли белыми зубами! На шее у бабы малиновый – в белый горох – платок углом вниз, а на груди угольками выложено:

Я САША, ЗДРАВСТВУЙТЕ!

Тут они смотрят, а на завалинке сидит дяденька: толстенький, кругленький, в тулупе, в меховой шапке – и босой. Он поманил их пальцем, сказал: