Страница 2 из 10
– А тут не могу, – вздохнула Зина. – Ты же знаешь, какой он… – Зина виновато улыбнулась.
– Что я знаю?! – рассердилась Лариса. – Я знаю, что паразит он, вот что я знаю!
– Ла-ара…
– Лара, Лара! Сто лет уже Лара!.. И потом, знаешь, что я тебе скажу? Пропадешь ты со своим Володькой, вот что!
– Пропаду, – вздохнув, согласилась Зина.
– Да чего это ты вдруг пропадаешь?! Чего ты сразу соглашаешься?! Прямо зло на тебя берет, ей-богу! Со всеми она соглашается, все ее устраивает, все ей подходит. Есть в тебе хоть капля гордости? Или нету?
– Нету.
– Ну, это уж ты совсем! – всплеснула руками Лариса. – Это уж ты даешь! – Она вскочила из-за стола и, сбегав на кухню, принесла бутылку вина «Бисер» и две рюмки. – Твое, – буркнула Лариса и выпила рюмку.
Зина, помедлив, тоже выпила.
– Вкусно, – сказала она. – А вдруг мне нельзя?
– Ага, нельзя! – обрадовалась Лариса. – Не вздумай даже слушать своего Володьку! Если настоишь на своем, он уважать тебя начнет, будешь командовать им как хочешь! Представляешь: ты – мать! Ма-а-ать!..
Они выпили и улыбнулись друг другу.
– Да… – сказала Зина. – Конечно, ты права. Права…
– Давай-ка споем, – предложила Лариса. – Что-нибудь такое… – Лариса мечтательно-грустно улыбнулась. – А потом еще поговорим, подумаем… Да и что тут думать-то? Рожать надо!..
Они запели романс. В нем для них было столько личного, прочувствованного и пережитого, что безо всякого напряжения, спокойно и просто, вошли они в одно настроение; сейчас их как будто переполняла тоска расставания, большая, без краев, без начала тоска, но каждая чувствовала и понимала эту тоску по-своему. В голосе Ларисы тоска была горькая, потому что прощание уже случилось давно, а жизнь осталась, а жить вроде незачем и только воспоминание, только чувство, с каким расстались, теперь и есть настоящая жизнь. «Прощай, пришла разлука, прощай, моя голубка, навсегда-а…» – пела Лариса, и только вспоминала, и только тяжело помнила, что попрощалась уже давно, все прошло… А Зина не знала еще прощания, но предчувствовала его; она боялась прощания, думала о нем, отмахивалась от него, а прощание неумолимо надвигалось, жизнь катилась вперед, и с горьким сердцем приходилось соглашаться, что какова бы ни была ее жизнь, «ничего, ничего, ничего не осталось от жизни моей…»
Они не глядели друг на друга, а смотрели на темное окно перед собой. Сладка была им песня. И пусть в жизни не очень им повезло, но раз есть такая песня, раз поется полным, раскованным голосом, то быть не может, чтобы надежда совсем оставила их. И когда они пропели:
и замерли, чтобы выдержать паузу, в квартиру Ларисы позвонили.
Это были Алеша с Наташей; открывая дверь, Лариса смутилась: она совсем забыла, что должен прийти Алеша, и теперь слегка покраснела – было неудобно, что она немного пьяная. Алеша с Наташей стояли перед входом, тоже смущенные.
– Ну, проходите же, проходите! – опомнилась Лариса. – Алеша, ну что же ты! Проходите!
Алеша пропустил жену вперед; коридорчик был узкий, Лариса прислонилась к стене; проходя мимо Ларисы, Алеша обернулся, и они вдруг крепко стукнулись лбами – у Ларисы даже слезы на глазах выступили. Алеша растерялся, покраснел, приложил ладонь ко лбу и начал горячо извиняться. Но Лариса, махнув рукой, засмеялась веселым звонким смехом. За Ларисой рассмеялся Алеша, за ними осторожно засмеялась и Наташа. Зина, выбежав на шум, увидела смеющихся «дурачков» и, как это бывает, не сдержалась сама и тоже прыснула.
Этот общий смех помог женщинам без лишних церемоний познакомиться и решить дело быстро и по-дружески. Комната была сразу по коридору направо, Алеше она понравилась, он тут же предложил за нее сорок рублей. Лариса от денег отказалась совсем; начали спорить. Наконец Зина примирила всех. Сказав, что со стороны Ларисы, конечно, благородно отказываться от денег, но нужно помнить о самолюбии и гордости других. «Двадцать пять рублей – и все по чести», – закончила Зина. На том и согласились.
Лариса пригласила всех в свою комнату. «Надо же отметить это дело», – сказала она.
Когда налили вина, Наташа наотрез отказалась пить.
– Ну, всего одну, во-от таку-ую… – улыбнулась Лариса.
– Нет, нет, я не буду, – улыбнулась в ответ Наташа.
– Маленькую-ю… – продолжала настаивать Лариса.
– Нет, нет, ни большую, ни маленькую, – упорствовала Наташа.
Три руки с рюмками были подняты, все ждали. Наташа все не соглашалась; ни Зина, ни Лариса не знали, что делать. Выручил Алеша; приняв несколько таинственный вид, он как будто в сторону, но довольно четко проговорил:
– Знаете, нельзя ей…
– А-а… – протянула понятливо Зина. – Тогда, конечно. Вы что, жде… – Но не стала договаривать: «…ждете кого-нибудь?» – не все ведь любят говорить об этом.
Так что выпили втроем; Лариса и Зина про себя поздравили Алешу. Алеша же, намекая на то, что Наташа в положении, просто-напросто схитрил. К этой уловке приходилось прибегать всегда, когда Наташа отказывалась в компании пить. В кругу своих друзей-студентов она пила и не презирала за это ни себя, ни друзей, но среди чужих или малознакомых вела себя так, словно для нее вообще оскорбительно, когда рядом пьют. Она сидела за столом и поглядывала на всех с некоторым пренебрежением. Лицо у нее было красивое, с темными маленькими, но выразительными глазами; длинные черные волосы, слегка загибаясь на концах, обрамляли бледное лицо.
Втроем они выпили снова, Наташа все так же сидела и не только не пила вина, но и не принимала участия в разговоре. Да и по поводу снятия комнаты, цены и прочего Алеша тоже ведь разговаривал в одиночку, Наташа ни в чем не поддерживала его, не радовалась «удачной» комнате. Если Алеша что-нибудь слишком хвалил, она говорила с усмешкой: «Ну да, да, конечно…», если бранил, говорила: «Мало ли что нам кажется…»
– Нам не пора? – напомнила она.
– Посидим еще немного, совсем немного. Хорошо? – попросил Алеша.
Ему бы, по правде говоря, очень хотелось, чтобы вещи сами собой переместились с Семеновской сюда, на Остужева, чтобы можно было не разговаривать с тестем и тещей в последний раз, на прощанье. Хотя, конечно, прощание это не могло быть грубым или оскорбительным, но без покачиваний головы не обошлось бы наверняка. К тому же Алеша понимал, что ни комната, ни хозяйка, ни Зина, – но это уже было второстепенным, – не понравились Наташе, да и понравиться не могли. В просторной трехкомнатной квартире отца и матери была у Наташи своя комната – чистая, с огромным окном, чуть не во всю стену, с прекрасным балконом, с отличной мебелью, правда, родительской; комната вдвое больше той, которую они собрались снять у Ларисы. Но Алеша не хотел никаких «подарков» от ее родителей, дело было даже не в самой комнате – это ерунда, дело было в отношении тестя и тещи к нему и дочери по поводу их комнаты, их мебели, их, их, их… Они, конечно, да и заслуженно, чувствовали себя хозяевами всего того, чем обладали, но они были еще и твердо убеждены, что безо всех этих удобств, без всего того, что они предоставили дочери и зятю, молодым было бы невозможно жить, они бы задохнулись, подняли ручки. Алеша же терпеть не мог, если в его жизнь вмешивалось благодеяние, да еще такое, которое уверено в своем всесилии. Это его оскорбляло.
– Знаешь, давай все-таки выпьем, а? – подмигнул он Наташе. – Ну, пожалуйста. За нашу с тобой жизнь.
– Алеша, ты же знаешь… я пить не буду.
– Ну, я прошу тебя! Ведь у нас, можно сказать, новая жизнь начинается. Давай, а? Заметь, – улыбнулся Алеша, – волшебное слово говорю: пожалуйста.
Наташа тоже улыбнулась.
– Нет, Алешенька, – сказала она мягко, – раз не пила сначала, то и не буду. Ну, пойдем лучше…
Алеше ничего не оставалось, как согласиться; они поднялись из-за стола.
– Ну, так вас когда теперь ждать? Завтра? – спросила на прощание Лариса, открыв дверь и поеживаясь от холода.