Страница 4 из 46
Барбару закончил выступление под гром оваций и многократно повторяемое, как эхо:
– Да здравствует Республика! Да здравствует Закон! Смерть анархистам!
Кричали все, начиная от городских старожилов, едва приволочивших ноги, и кончая босоногими мальчишками, гроздьями висевших на ветвях деревьев.
Антиправительственного энтузиазма гражданам Кальвадоса было не занимать. Ещё в начале июня, сразу же после известия об аресте в Париже тридцати двух депутатов-бриссотинцев[6] Кан разразился нешуточным гневом. Директория департамента постановила считать этот акт оскорблением народа, избравшего этих самых депутатов, и объявила себя в состоянии законного восстания (d'insurrection légale) против «нового Рима». Вернувшаяся из Парижа департаментская делегация (посланная туда на помощь партии Бриссо и ставшая свидетельницей её падения) ходила по секционным собраниям и живописала ужасы, творившиеся в столице. Канские якобинцы объявили, что они не имеют ничего общего с парижскими якобинцами. В довершение всего были взяты в заложники комиссары Горы Ромм и Приёр, находившиеся в соседнем городке Байё[7]; их доставили в Кан и посадили под арест в так называемой Испанской гостинице. Это был уже открытый вызов Парижу. Беглецы-бриссотинцы знали, где искать убежище.
– Да здравствует департаментская армия! – воскликнул Барбару, и следом за ним это повторила вся площадь.
Присутствующие не сводили с оратора восхищённых глаз. Трактирщики, сыровары, булочники, швеи, судомойки как эхо, повторяли его имя. Всех в Кане покорил этот черноволосый марселец, самый энергичный, самый молодой из бежавших в Кан депутатов, – «наш Алкивиад», как говорила о нём мадам Ролан, или «Антиной Жиронды», как назвал его Робеспьер.
– Тебе он нравится? – простодушно спросила Роза, склоняясь к уху Марии. – Что до меня, то я, кажется, от него без ума. Вот настоящий кавалер! Не то, что наши неотесанные грубияны. Красив, умён, изящен, и при этом как мужественен! Правда, скажи?
– Правда, правда, – отвечала Мария со смехом. – Но как же твой Капитен?
– По сравнению с ним и мой Капитен, и твой Бугон просто увальни.
– И что же, Роза, ты уже представлена ему?
– Ещё нет. А ты?
– Вроде бы да… – молвила Мария. – Мы беседовали как-то с полчаса или более.
– Беседовали?! – изумилась Роза. – Ух, ты! Что же ты молчала? Ни слова лучшей подруге!?
– Но это было ещё до твоего приезда.
– Всё равно. И где ты с ним виделась?
– В Интендантстве. Приходила на приём к представителям. И попала к нему.
– Тс-с! – Роза приложила палец к губам. – Сейчас не будем отвлекаться. Но после парада, клянусь небом, ты расскажешь мне обо всём в мельчайших подробностях. И если выяснится, что ты перешла мне дорогу и занималась с ним амурами, то я проломлю тебе голову камнем. Договорились?
Тем временем митинг на Гран-Куре продолжался. После Барбару с высоты помоста выступили Бюзо и Гюаде. Их речи мало чем отличались от речи Барбару; разве что им недоставало её страстности. Оба оратора заклеймили Гору как виновницу ужасной резни в Париже в сентябре прошлого года, когда было зверски растерзано, по их словам, десять тысяч арестантов, и теперь, чтобы предотвратить повторение такого же по всей стране, все добрые граждане должны взяться за оружие, идти в Париж и ниспровергнуть «шайку маратистов».
Никто из выступавших не допустил даже туманного намёка на то, что нужно выступить против Конвента. Само слово «Конвент» было для каждого француза священным (почтения к нему не питали лишь роялисты-эмигранты, да мятежники-вандейцы), как в прежние времена понятия «король», «Бог» или «Церковь». Боже упаси, никто и не собирается бороться с Конвентом! Напротив, ораторы призывали выступить за Конвент, – то есть за новый Конвент, очищенный от узурпаторов-монтаньяров. Стоявшие на помосте шестнадцать беглых депутатов как бы олицетворяли собою этот будущий, очищенный и свободный Конвент.
– Уже знамёна Кальвадоса, Иль-и-Вилена и Эра собрались при криках общей радости, – заключил свою речь Гюаде. – Уже ваш авангард стоит в Эврё, – всё возмутилось против анархистов. Вы хотите, чтобы они были наказаны, и они будут наказаны! Да, они будут наказаны, творцы сентябрьских убийств, те, которые всеми средствами добивались учреждения триумвирата, чтобы отдать власть Марату и его подлым сообщникам; те, которые давно уже, с первых дней Конвента готовили его низложение и роспуск.
Канские патриоты ответили шумной овацией. Солдаты запели «Марсельезу нормандцев», сочинённую бриссотинским поэтом Жире-Дюпре, опубликованную в «Афише Кальвадоса» и разученную накануне в казармах:
Вслед за солдатами песню подхватили многие собравшиеся на Гран-Куре:
Рядом с Барбару на помосте стоял человек невысокого роста, с блеклыми впалыми глазами, без парика, уже заметно лысеющий, несмотря на свою молодость. На вид никто и не подумал бы, что этот щуплый неказистый субъект и есть знаменитый Луве де-Кувре, автор романа «Любовные похождения кавалера де-Фоблаза», наделавшего много шума в предреволюционные годы.
– Гляди-ка! – подмигнул он Барбару, кивая в толпу. – Опять эти аристократки. С тех пор, как мы в Кане, они не отходят от нас ни на шаг.
– Где?
– Вон, стоят в тени дерева. Две девицы в белых платьицах, машущие косынками. О, да они даже поют! Ты не находишь это забавным, Шарль? Баронессы и виконтессы затягивают нашу «Марсельезу».
Луве был в своём духе. Уже перестав описывать прелести салонных красоток, приняв на себя звание депутата и борца за народное счастье (Манон Ролан сравнивала его с Филопеменом), он по-прежнему провожал пристальным взором каждую проходящую мимо женщину.
– Ту, что повыше, я знаю, – сказал Барбару. – Это Корде. Она приходила вместе со слугою к нам в Интендантство. А кто рядом с ней?
– Её подруга, мадемуазель Фужеро. Недавно приехала из Байё. Неужели ты с ней до сих пор не знаком? Это на тебя не похоже.
– Нет, не знаком, – молвил Барбару задумчиво. – По мне, так гораздо интереснее гражданка Корде. Правда, что она правнучка Корнеля?
– Это она тебе сказала? Вполне может быть. Мне говорили, что Корде д'Армон – старинный баронский род, корни которого уходят в глубину веков. Не удивлюсь, если в числе её предков был сам Вильгельм Завоеватель. Однако, Шарль, советую тебе быть поосторожней, – Луве кивнул через плечо на светловолосого молодца в мундире, стоявшего на помосте позади депутатов. – Говорят, что она пассия Бугона-Лонгре, прокурора-синдика здешнего департамента, и что он давно уже опекает её.
6
Бриссотинцы (по имени лидера фракции Ж. П. Бриссо) – первоначальное название жирондистов, употребляемое в описываемое время. Сам Бриссо в письме от 11 января 1793 г. так отзывался об этом: «Эти названия, столь часто повторяемые: бриссотинцы, жирондисты, основаны на ироническом обращении к ним тех, кому знакомы эти лица; разумеется, в этих названиях отражены также честность, таланты и доверие, которыми обладают Бриссо и депутаты Жиронды».
7
Байё – второй по величине город департамента Кальвадос, лежащий западнее Кана.
8
«L'exécution de la Loi ou la mort» – девиз Общества каработов Кана, ремейк на общереспубликанский лозунг: «Свобода, Равенство, Братство или Смерть».