Страница 16 из 46
– Я же вам сказала, кузина, что завтра я уезжаю. Мой дилижанс отправляется в одиннадцать утра.
– В одиннадцать? И я узнаю об этом накануне вечером?! Всего за несколько часов?! Хорошенькие дела… – покачала головою старушка, стараясь не выдать своего изумления. – И что же: ты и вещи уже собрала?
– Мой саквояж ждёт меня в бюро дилижансов.
Теперь четыре пары удивлённых глаз воззрилось на Марию; на лицах кухарки, управляющего и его жены был написан один и тот же вопрос: «Не случилось ли чего-нибудь, мадемуазель?» У кухарки даже задрожала в руках посуда, и Марии показалось, что чашки и тарелки вот-вот упадут на пол. Милая добрая Габриель, души не чаявшая в молодой госпоже, исполнявшая все её прихоти, – уж она-то никак не заслужила такого обращения. Наша героиня покраснела и поспешно добавила:
– Но вам не стоит волноваться. Я уезжаю всего на пару недель. Габриель облегчённо вздохнула, супруги Леклерки вернулись к трапезе, но мадам Бретвиль всё ещё не сводила со своей квартирантки испытывающего взора:
– И куда едешь?
– В Аржантан. К отцу.
– С кем?
– С одной подругой.
– Но ты ведь только что ездила к отцу, на Пасху…
– Я была у отца в апреле, дорогая кузина, – уточнила Мария. – А сейчас уже июль. Прошло почти три месяца.
– Да, три месяца, – хмыкнула хозяйка. – Раньше ты так часто не ездила. Если раз в год соизволишь повидаться с роднёй, и за то низкий поклон. А теперь гляди-ка, как зачастила. С чего бы это вдруг?
– Время вообще течёт быстрее, – заметила Мария философски. – То, что прежде совершалось за годы и годы, теперь происходит в считанные дни.
– Не понимаю, о чём ты говоришь…
– О стремительности событий, дорогая кузина. Читайте современные исторические труды.
Чело мадам Бретвиль потемнело.
– Огюстен! – обратилась она к управляющему таким торжественным тоном, что тот вздрогнул и едва не поперхнулся компотом. – Прошу вас, пощупайте пожалуйста лоб вашей новой хозяйки. Мне кажется, у неё жар и она бредит. Я предупреждала, что чтение этих новых книжек не доведёт до добра.
Леклерк виновато заморгал глазами, словно бы его уличили в чём-то нехорошем. Старая госпожа ревниво относилась к своему мажордому; ей не нравилось, если он служит кому-то ещё, да и без её ведома. Слова «ваша новая хозяйка» неприятно резанули слух всех присутствующих, за исключением одной лишь жены Леклерка, простодушной женщины, с детства воспитанной своим отцом, камердинером маркиза Бланжи, в уважении к титулованным особам.
– Что же вы не предупредили нас, дорогая Мари, что собираетесь в путь? – всплеснула она руками. – Вам не нужно было утруждаться. Огюстен отнёс бы ваш багаж к дилижансу.
– Достаточно уже, что он таскался с нею в Интендантство, – холодно вставила мадам Бретвиль. – Сегодня у неё на уме одно, завтра другое… Сама не знает, что делает. Если она хочет, чтобы он прислуживал ей всякий раз, когда ей что-нибудь взбредёт в голову, пусть выплачивает ему отдельное жалование.
– Неужели вы думаете, – огрызнулась Мария, – что мсье Леклерк оказывает мне услуги за ваш счёт?!
Леклерк сделал умоляющий жест в направлении старой госпожи и поспешил разрядить накаляющуюся обстановку:
– Успокойтесь, мадам, прошу вас. Не нужно ссориться в такой день! – Затем повернулся к Марии: – И вы, мадемуазель, пожалуйста, не обижайтесь на мадам. Всё это от того, что она расстроена тем, что вы уезжаете. Видимо, вы сообщили ей об этом столь внезапно, что она никак не может оправиться от неожиданности. Понимаете? Она по-своему привязана к вам, – право, привязана! – и ей будет очень грустно, если вы уедете надолго.
Хозяйка хотела что-то возразить, но не смогла открыть рта. Внезапная слеза скатилась по её щеке, и она отвернулась, чтобы никто этого не заметил. Её семнадцатилетняя дочь, которую также звали Мария, единственный плод её постылого брака с королевским казначеем, последняя отрада жизни, зачахла и умерла в 1789 году, в год начала Революции. После её похорон Бретвиль два года не снимала траура, а улыбка навсегда исчезла с её лица. Собственно говоря, старая хозяйка немного пришла в себя и ожила лишь тогда, когда в её доме появилась молодая родственница из Аржантана. Только после приезда Марии Большая Обитель вышла из летаргического сна, вновь расцвели цветы на заброшенной клумбе и престарелая вдова вернулась к своим обычным хлопотам по хозяйству.
У самой Марии подкатил к горлу ком и слёзы готовы были вот-вот брызнуть из глаз. Ведь кроме неё никто в этом доме не догадывался, что завтрашний отъезд её станет окончательным, и она уже никогда не вернётся.
– Но… почему же надолго? Я же сказала, что уезжаю всего на пару недель. Сколько раз я ездила к отцу, и это не вызывало такого беспокойства. Что же переменилось теперь? Уверяю вас, всё будет как обычно. Я только проведаю отца и сестру и тут же вернусь.
Противиться тому, чтобы Мария проведала своих ближайших родственников, естественно, никто не смел. Мадам Бретвиль беспокоилась по другому поводу. У неё были все основания считать, что Мария чего-то не договаривает. Никогда ещё её квартирантка не собиралась в дорогу так скрытно и не сообщала окружающим о своём путешествии всего за несколько часов до отъезда. Она и саквояж заблаговременно отнесла в бюро дилижансов, да так, что этого никто не видел. Сегодня, чтобы пройти к себе, она вздумала воспользоваться чёрным ходом, а между тем мадам Бретвиль ещё месяц назад запретила ей открывать старую рассохшуюся дверь в маленьком дворике и даже забрала ключи от неё. Значит, квартирантка где-то раздобыла ключи и пренебрегла хозяйским запретом, и всё это ради того, чтобы входить и выходить незаметно для остальных, живущих в доме. С чего бы вдруг такая таинственность? А теперь ещё эта чрезвычайная спешка…
– Проведать отца и сестру – это хорошо, – кивнула мадам Бретвиль, но в голосе её звучало прежнее недовольство. – Это поступок воспитанной дочери. Если бы ты ещё столь же усердно исполняла то, чему тебя учили в монастыре! Когда ты последний раз была в церкви? Когда последний раз исповедовалась?
Мария примирительно улыбнулась:
– Дорогая кузина, я бы с радостью пошла с вами к мсье Бюнелю. Но, увы, я должна ехать.
– Отложи выезд.
– Но я уже заказала себе место в дилижансе и заплатила вперёд!
– Матерь Божия, Пресвятая Дева! – всплеснула хозяйка ладонями, поднимая глаза к потолку. – И хватает же у неё денег разъезжать туда-сюда! Скажи: откуда у тебя деньги? Своими руками ты ни одного су не заработала.
– Я откладывала из того, что присылал мне отец, – обиженно молвила Мария; ей стало неудобно перед Леклерками, которые могли подумать, что она сидит нахлебницей на шее у бедной старушки.
– Когда нужно что-то для дома, по хозяйству, у неё денег нет, – продолжала ворчать Бретвиль. – А как на карету: нате, пожалуйста…
– Неправда, кузина. Разве я когда-нибудь скупилась на съестное, что полагается к столу? Почти все свечи в этом доме куплены мною, иначе мы бы сейчас сидели в потёмках при одной вашей лампадке. Подтверди, Габриель!
Обращённый к кухарке призыв остался без ответа. Хотя Габриель сочувствовала Марии, но открыто встать на её сторону не решилась, боясь вызвать неудовольствие старшей хозяйки. Нет, против мадам Бретвиль она ей не помощница. Прислуге встревать в господские дрязги – только себе во вред. Остановить назревающую перебранку мог лишь Огюстен Леклерк, слывший у престарелой вдовы рассудительным человеком и в то же время пользовавшийся доверием Марии. Он и в самом деле открыл рот, собираясь что-то сказать, но в этот самый момент мадам Бретвиль сбросила Минетту с коленей, поднялась и, ни слова не говоря, удалилась в свою спальню.
Леклерк перевёл дух, а кухарка удивлённо повела головою: впервые за два года старая госпожа уступила своей квартирантке и не подняла брошенную ей «перчатку». О, это что-то новенькое! Поле боя осталось за молодой госпожой. Неужели слабеет всевластная помещица, плоть от плоти господских кровей, пред которой некогда дрожали не то что дворовые девки, но и крепкие деревенские мужики?! Если так пойдёт и дальше, то глядишь, через месяц-другой хозяйки Большой Обители поменяются местами, и молодая будет командовать старой. Хотя, впрочем, ещё неизвестно, как всё сложится… По напористости и упрямству обе эти дворянки вполне достойны друг друга.