Страница 2 из 25
Покончив с уборкой, Вера ополоснулась под душем, весело-восторженно брызгаясь под жгучими сильными струями, напевая вполголоса цыганский романс: «Только раз бывают в жизни встречи, только раз судьбою рвется нить…» Виктор слышал эту ее песню, слышал и то, как весело, звонко разбиваются струи о горячее молодое тело Веры, и было ему сладко-томительно и, пожалуй, даже жарко до озноба, которым в иные секунды пробирало его с ног до головы. Потом Вера вышла из ванной, словно выпорхнула: в ярко-цветастом длиннополом халате, быстрая, свежая, с румяно-упругими, как яблоки, щеками, с блистающими в улыбке белоснежными зубами, с глазами, в карих наплывах которых черными огнями горели антрацитовые зрачки. Вышла, встряхнула головой, и пышные ее каштановые волосы струями полились по плечам, по груди, по всему молодому яркому телу.
«Ах, Верка, Верка!» – безнадежно восхищался сосед Виктор.
Коммунальная квартира блестела чистотой, и на душе, почувствовала Вера, действительно стало отрадней и спокойней. Продолжая напевать цыганский романс, Вера направилась на кухню, поставила на плиту чайник. В этот момент в дверь квартиры напористо-весело зазвонили.
– Ну, братцы твои приехали. Иди, встречай! – крикнула Вера Бажену.
И тот, смешно повторяя: «Ванек-Валек приехали, Ванек-Валек приехали», со всех ног бросился к входной двери и запрыгал внизу, поджидая, когда подойдет мать и щелкнет английским замком. В нетерпении он стучал кулаком в дверь и говорил: «Сейчас, сейчас!» («Час, час!»)
Вера дверь открыла, и ребята влетели в квартиру, как ураган. В черных вельветовых брюках, в ярких красно-белых куртках, в спортивных вязаных шапках, в красно-белых кроссовках, они в первые секунды всегда воспринимались как братья-близнецы, хотя в действительности были погодками: Валентину – одиннадцать лет, Ванюшке – десять. Похожими их делала одинаковая одежда, однако сами по себе они были очень разные: Валентин – повыше ростом, посветлей, поласковей, с туманно-голубыми глазами, с мягкой хитроватой или ироничной улыбкой; Ванюшка – крепкий, резкий, с темными глазами, серьезный и неулыбчивый. Правда, если улыбался, то доверчиво до наивности, простодушно. Учились они так: Ваня – получше, Валя – похуже.
Как влетели в квартиру, Ванюшка сразу подхватил Бажена на руки, стал тормошить его, тискать, обнимать, а тот, глупыш, округлил глаза и все повторял:
– Я большой, у-у-у, я большой! (Получалось: «Я бо сой, у-у-у, я бо сой…»)
Братья смеялись:
– Ты босой? Без ботиночек? Ну-ка, давай наденем ботиночки. – Хотя прекрасно понимали, что малыш говорит: он «большой», а не «босой».
Важен сердился, мотал головой, капризничал: не хотел он надевать никакие ботиночки.
– Оставьте его, ребята, – сказала Вера. – Пусть ходит без туфелек. Он больсой, любит бегать босой! – добавила в рифму и рассмеялась.
– Я бо сой… я бо сой! – повторял, благодарный матери, Важен и тоже смеялся.
– Ну, ладно, ладно, клоп, поверили тебе! – нажал ему на нос Валентин, и Ванюшка опустил его на пол.
Вера отправилась на кухню – заваривать чай, да и блинов не мешало бы испечь к чаю, а дети побежали в комнату – играть. Самое удивительное: играли они как бы на равных, из-за чего происходили бесконечные ссоры и стычки: Важен не хотел уступать старшим братьям, а те – малышу. Игры, правда, были самые простые, чтобы их мог понимать Важен, но от этого страсти не становились меньшими: все время кто-то кричал, кто-то капризничал, а кто-то плакал (Важен, конечно).
На аппетитный запах блинов заглянул на кухню и сосед Виктор:
– Угостишь, Вер? Моя совсем обнаглела: сама ест, а меня будто и нет рядом.
– Ну-ка, давай вот этот, первый! – подала ему Вера блин, который, хотя и говорят, что «первый блин комом», оказался распрекрасным.
– Да-a, вкуснотища! – обмакнув блин в варенье и в два приема справившись с ним, Виктор блаженно закатил глаза. Вера подложила ему еще блинов, налила чаю.
Внешностью Виктор напоминал сиамского кота: белесый, с темными подпалинами бровей, с пепельными тонкотопорщащимися усами и, конечно, с дымными глазами. Так что, когда он расправлялся с блинами, сладострастно двигая усами и закатывая дымные глаза, на кота походил еще более. Поглядывая на него, Вера добродушно усмехалась.
– Эй, гоп-компания, а ну-ка живо за стол! – прокричала Вера ребятам. У них было принято: если соседи дома – тогда каждый ест в своей комнате, чтоб не мешать друг другу, а если никого нет – можно расположиться и на кухне: удобней.
Перекусив, Виктор пошел одеваться – к сожалению, развел он руками, ему пора отправляться на службу. В шинели, туго перетянутый ремнями, в фуражке с кокардой, с кобурой на боку, он выглядел куда как молодцом. Тем более при такой внешности: высок он был, строен, молод. Загляденье, а не сосед!
– Иди, иди, ишь расфрантился, распустил перья! – махнула Вера рукой.
Виктор, делать нечего, весело козырнул и только было открыл дверь, как из Вериной комнаты, словно оглашенная, вылетела святая троица братьев.
– О, дядя Витя, пистолет! Покажи! – закричал Ванюшка.
– Покажи, покажи! – вторил ему младший братец Важен.
– Пистолета нет. Одна кобура. – Виктор расстегнул кобуру – показал: точно, пустая.
– У-у, какой же ты милиционер?! А вдруг бандиты? – разочарованно протянул Ванюшка.
На что старший его брат Валентин усмехнулся:
– «Бандиты»! Какие днем бандиты?! Вот ночью – другое дело.
– Не в этом тайна, – объяснил Виктор. – Пистолеты у нас в «дежурке» хранятся. Вот приду – мне его и выдадут. А бандиты, между прочим, они и днем орудуют. Так что… Честь имею, пацанва! – И, козырнув, старший сержант милиции захлопнул за собой дверь.
– Ну, ребята, быстро, быстро! – поторопила их из кухни Вера. – Блины стынут…
Ах, как они ели, когда сидели все вместе, одной семьей! По одному ребят не усадишь, а устроятся втроем – только за ушами трещит. Так было и летом, в Северном, где они прожили целых три месяца, так было и сейчас… Блины они макали в земляничное варенье (землянику, кстати, сами собирали летом): темно-янтарное, золотисто-тягучее, оно густо охватывало блины, которые таяли во рту, как божий нектар. Даже Важен съел три огромных блина, а уж в варенье измазался – слов нет.
– Эх, ты, клоп! – говорил, к примеру, Ванюшка. – Не умеешь блины есть.
– Я умею («Я мумею»), – не соглашался тот.
– Вымазался, как кутенок, – добавлял Валентин и пытался салфеткой вытереть Бажена. Тот сопротивлялся:
– Я сам! Сам! – И, действительно, вытирался, только половина варенья все равно оставалась на ладошках и пальцах.
Потом пили чай. Горячий, душистый, разливали его по блюдечкам, дули потихоньку, чтоб остыл. А Баженчик так дул усердно, что брызги летели по сторонам.
– Тихо, обожжешься! – говорила Вера.
– Я не обожгусь, я бо сой!..
Смеялись, конечно.
За чаем, на правах старшего, Валентин поинтересовался как бы между прочим:
– Тетя Вера, а папа где?
– Да нету папы, – ответила она легко, будто ничего не случилось.
– А скоро будет?
– Даже не знаю… Он вроде в командировку уехал. Пожалуй, даже надолго.
– Надолго? – удивился Валентин.
– Вроде так.
Валентин с Ванюшкой многозначительно переглянулись.
– Тетя Вера, можно вас на минутку? – почему-то тихо проговорил Валентин и показал на дверь головой: мол, надо выйти.
– Ванюшка, присмотри за Баженом. А ты не балуйся! – строго приказала Вера малышу.
– А я балуюсь. Мама, я балуюсь, я расту!
В коридорчике, куда они вышли, Валентин прошептал Вере на ухо:
– Тетя Вера, мама просила денег… Она сказала: пусть папа даст пораньше в этот раз, а то у нас закончились. Мы телевизор купили. Правда, правда…
Вера неожиданно покраснела. Деньгами обычно занимался Гурий, а как теперь быть? Да и денег всего у нее было двести с небольшим рублей: все, что Гурий оставил. Скоро, правда, ей выходить на работу. Важен в ясли пойдет, полегче, конечно, будет, но пока…