Страница 30 из 34
Потом он сидел, думал, хмыкал, писал, но все это делалось безо всякого напряжения, несерьезно делалось, и бесконечные его реплики: ага! вы думаете, мадам? вот-вот!.. – даже сердили Коломийцева. Но он молчал.
– Ох, и жаль мне беднягу Петра Никандровича! – сказал Павлик. – Жуть как жаль!
Антонин Иванович посмотрел на Павлика вопросительно.
– Ты помнишь, Антоша, дороги Смоленщины? – рассмеялся Павлик. – Помнишь, как однажды, я еще в тот день исцарапан был, орал он на меня? Не жаль ему было меня, не жаль, дорогому Петру Никандровичу… Ах, и зря, что не жаль!
Действительно, во время одного совещания Петр Никандрович вдруг будто споткнулся на слове, поперхнулся… В углу, за своим столом, положив голову на руки, спал Павлик. Петр Никандрович чуть не изошелся в крике…
– А ведь у него, бедняги, дочь есть. И какая дочь! – продолжал весело Павлик. – Ах, ах! И зовут ее, между прочим… Как ее зовут, Антоша? А зовут ее, между прочим, Наденька… Наденька, маленькая одна девочка, которая так сильно царапается… Прозрачен ключик? – И, видя, с каким глупым лицом услышал все это Коломийцев, Павлик подмигнул ему, рассмеялся: – М-да!.. Ну, это все давно, давненько было, и меж нами, как говорил поэт, не было еще очаровательной близости… душ, ха-ха!
Смеялся, улыбался, был рад и даже счастлив Павлик, а рука его между тем легко порхала по бумаге, разрешала «Антошину» проблему…
– Или вот например, вчера… Какие слова говорил я глупой этой Наденьке! С каким чувством охмурял ее по-английски:
«We began to speak to as about girls saying what nice soft hair they had and how soft their hands were and how all girls were not so good as they seemed to be if one only knew…»
А ведь когда я переводил на русский, она прямо дрожала, бедненькая… Послушай, как это звучит: «И мы начали говорить о девушках, какие прекрасные мягкие у них волосы, и какие мягкие у них руки, и как все они, девушки, не так хороши, как кажутся, если бы вы только знали…» Да, жаль, жаль мне очень теперь дорогого Петра Никандровича, не уберег он свое сокровище, не уберег!.. А может, жениться теперь на ней? А?
– На ком?
– Да ты что?! Я ему рассказываю, рассказываю, а он: на ком? На Наденьке, на ком еще! Представляю, качу на черной «Волге»… А ты, Антоша, представляешь?! Только фигу им всем, пускай другого для лимузинов ищут, а мы и так перебьемся, верно?
Что ответил Антонин Иванович? Промолчал. Давно вот и в нем жило подозрение, что Павлик неравнодушен и к его собственной жене, Светлане. А ведь такой, как Павлик…
А Павлик все писал и писал, напишет, подумает, зачеркнет и снова пишет. И чувствовалось – радостно ему так работать.
– Ну, кажется, все! – Павлик удовлетворенно вздохнул, отложил ручку в сторону, закурил. – Начнем по порядку, Антоша. Ты помнишь инженерную команду Пучкова? Помнишь, да?.. А договор номер такой-то помнишь?.. А что там было написано, помнишь? А записано там было, между прочим, что товарищ Пучков со своей командой согласно контракту такому-то направляется в наше распоряжение. Контракт же, среди прочих пунктов, предусматривает… Так, сейчас посмотрим, что он предусматривает… Вот, пункт № 3. В целях достижения большей мобильности, а также в связи с заинтересованностью сторон в скорейшем выполнении задания, приказываю обеспечить команду инженера Пучкова… так, так… ага:…транспортом…. во, транспортом!., ну и так далее… Теперь смотрим сюда… вот, от 5 декабря 197… года, договор… Предоставить команде инженера Пучкова транспорт… так, так… в полное их распоряжение при условии… Во, слушай!.. При условии ежедневного рабочего оформления путевых листов за личной подписью начальника… так… тов. П.Н. Горюна, Петра Никандровича то есть. Что нам это дает, а, дорогой Антоша? А то, что совершая ряд простейших арифметических операций и вплетая в дело небезызвестного нам Пучкова, мы и пишем следующее:
Доводим, мол, до вашего сведения, что счет такой-то может быть оплачен в размере стольких-то рублей (это, разумеется, чуть не вдвое меньше затребованного!) в связи с:
1) участием в выполнении контрактного задания независимой группы инженера Пучкова;
2) предоставлением в распоряжение названной команды транспорта такого-то;
3) ошибочным включением (в размере стольких-то рублей) платы за транспорт, находившийся в пользовании инженера Пучкова в период сверхурочных работ, как непредусмотренных контрактными обязательствами.
Ставим точку и добавляем: вышеуказанную, мол, разницу (записываем разницу от основной цифры счета) просим отнести на счет такой-то (читай: на ваш счет) ввиду использования командированной вами группой (именно подчеркиваем: командированной вами!) транспорта такого-то в период сверхурочных работ, не предусмотренных контрактным договором… Все. Ставим число, подпись. Петр Никандрович жмет нам руки, гладит нас по головке. Ну как?
Коломийцев слушал Павлика и ушам своим не верил, что существует, оказывается, простейший выход из положения. Настолько, видимо, простой для Павлика, а для Коломийцева – настолько сложный, что и не уразумеешь этой простоты с первого взгляда.
А Павлик рассмеялся.
– Так-то, Антоша! Учись, пока я жив… Правда, могут прицепиться за «период сверхурочных работ», но – как ни парадоксально – в контракте нет ни слова о продолжительности рабочего дня для команды Пучкова, есть только общий срок выполнения задания. Это естественно, а кроме того, заранее предусмотрено, дабы команда Пучкова могла работать ежедневно хоть до полуночи, лишь бы уложилась в общий срок. За это, собственно, и шла им та бешеная премия, о которой, конечно, и ты слышал, – лес, он все ж таки народное богатство! Ну, а счет за транспорт предъявлен почасовой, а это как раз нам на-руку. Почему? Да потому, что с юридической точки зрения мы всегда будем правы, если произвольно примем за продолжительность рабочего дня общесоюзный стандарт. Понятно?! Это дает нам право, к тому же, считать часы работы сверх времени общесоюзного стандарта – сверхурочными, то есть не предусмотренными контрактом и потому не подлежащими оплате. Ну, и так далее… Колесо в общем вертится, а денежки текут в наши карманы. Жаль, только, что не в наши с тобой…
Коломийцев очнулся от воспоминаний, вспомнил, что не в кабинете уже, не на работе он, а в электричке, едет к жене и сыну. Но ждут ли они его? Вряд ли, вряд ли… Главное – Света не ждет. Но ведь такой трудный день сегодня – что ему оставалось делать? Так вдруг захотелось увидеть их…
Соседи Коломийцева по электричке о чем-то яростно спорили; он прислушался.
– Мы, конечно, все скромные и хорошие были, а вспомните – не ругали нас старухи?!
– Да за что нас-то ругать?
– Как за что? Ну вот вы, я вам, вам говорю, гражданка, не носили квадратных плечиков? Носили. Тоже мода была – и носили. А старухи что?.. Старухи ворчали. Э-э… да что говорить!
– Вот и не говорите… А то защитница нашлась! Их защищать, так они скоро совсем нагишом ходить будут!
– Правильно говорите! Сядет, понимаешь, такая в такси – нафуфыренная, напомаженная, а лет-то ей шестнадцать или семнадцать, закинет ножку на ножку, а они тощие – тьфу! – и скажет этак томно: «Шеф, будь добр, прокати!» А я как гаркну: «А ну вылазь, стерва, а то я покажу сейчас шефа!» Так она испугалась, думаете? Черта лысого она испугается! Глазки прищурит, а они злые, как у змееныша, и скажет спокойно: «Не сердись, шеф. Я думала, ты мужчина. Я-то ведь женщина…» Вот они какие, все эти скромненькие! Давить их надо! Под корень!..
– Ну, это вы уж слишком. Не все же такие, нельзя же сразу всех охаивать…
– А я вам говорю, что все! Я пятнадцать лет на такси работаю, так что знаю…
А электричка, остановка за остановкой, мчит и мчит дальше. Коломийцев начинает воспринимать затянувшийся спор просто как внешний шум, а слова «молодежь… молодежь… молодежь…» уже, кажется, и не люди говорят, а мерно выстукивают колеса… Вспоминаются Коломийцеву знакомые молодые лица, начинает он тоже думать о молодежи, и снова вспоминается Павлик… Конечно же, Павлик… Он, когда отдал Коломийцеву бумагу, сказал так: