Страница 5 из 20
– А тебе интересно?
– Очень.
– Шутишь или врешь?
– Не вру и не шучу.
– Я человек свободной профессии. То есть – слесарь-сантехник. Но заметь – при домоуправлении Министерства иностранных дел.
– Простой-простой слесарь?
– Простой-простой слесарь.
– А по разговору можно подумать – артист или художник.
– Видишь ли, я художник по натуре, артист в душе и слесарь в жизни.
– Глубокий человек.
– Глыбочайший. Потонуть можно. Слушай, а кто ты?
– Нет, о себе я тебе ничего не скажу.
– Такая скрытная? Да я вижу тебя насквозь. Ты маляр с третьего участка. Позавчера утащила у нас полфляги зеленой краски.
Алена не выдержала, рассмеялась.
– Ох, как там у нас заразительно Алена смеется, – сказал Григорий Александрович Петру.
– Боюсь, скучать она будет по московским друзьям, – ответил серьезно Петр.
– Ничего, время пройдет – дурь выветрится. Ты с ней, главное, построже, построже… Женщинам это всегда на пользу идет.
– Хотела тебя спросить, – продолжала смеяться Алена, – ты часто в рестораны ходишь?
– Подбираешься к моему кошельку? – наигранно-грозно воскликнул Алексей. – Так знай же, коварная, я общественный контролер! В рестораны хожу только с обысками.
– А какой ты из себя, а?
– Я? Высокий, стройный, с черными усами. Как Боярский.
– А если честно?
– Маленький, толстый, лысый. Как Евгений Леонов.
Что тут было смешного? А Алена смеялась безудержно, так ей хорошо было слушать его глупости и шутливые парадоксы.
– Нет, правда, мне хочется представить тебя. Какой ты?
– Меня представить невозможно. Меня нет. Есть только мой голос.
– А как тогда твоя семья? Как она терпит тебя – незримого, невидимого?
– Господи, им еще интересней. Да и выгодней – кормить не надо.
– И ты всегда голодный, бедняжка?
– Вроде сытый, а есть всегда охота. Пойду-ка, кстати, сделаю себе яичницу. Когда тебе позвонить? Ну, воскликни: никогда!
Она рассмеялась.
– Звони, когда хочешь. Лучше вечером.
– Ты правда замуж выходишь?
– Правда.
– Жаль. – И повесил трубку.
К родителям и Петру Алена вышла из своей комнаты преображенная. Не только глаза, не только лицо, но вся она, казалось, светилась радостью и счастьем.
– Что это с тобой? – удивился Григорий Александрович.
– Ой, я такое платье подвенечное заказала! – ответила Алена первое пришедшее в голову. И закружилась по комнате.
И даже подлетела к Петру, чмокнула его в щеку.
– Как платье? – удивилась мать. – Мы ведь заказали уже…
– А я еще одно заказала! – кружилась Алена.
– Да зачем?!
Никто ничего не понимал.
– Разве нельзя? – спросила Алена, перестав кружиться и обращаясь только к Петру. – Мне хочется два платья. В первый день – одно, во второй – другое.
– Да можно, можно, конечно… – быстро заговорил Петр. Он подумал: Господи, два платья, да хоть десять, разве жалко?
– Ну, если нельзя, тогда я откажусь. Я позвоню и откажусь.
– Теперь уж ладно, – поморщившись, махнул рукой отец. – Но вообще, Алена, ты принимаешь слишком опрометчивые решения. Причем одна, ни с кем не посоветовавшись. В будущем это может плохо кончиться…
– Ну и ладно! Обойдусь! Да и не нужно мне никакого платья! Подумаешь! Я вообще могу без платья! Пожалуйста!
Алена сделала вид, что обиделась, фыркнула и упорхнула к себе в комнату. Петр и родители переглянулись между собой.
Через некоторое время Петр, постучавшись, зашел к ней в комнату.
– Ты что, обиделась? Ну, хочется два – носи на здоровье. Что ты?
– Я уже отказалась.
– Как? – не понял Петр.
– Позвонила и отказалась: родители и жених против.
– Да мы не против… Мы просто сразу не поняли.
– Что теперь говорить? Поздно.
– Позвони и закажи снова, если хочешь.
– Чтоб меня совсем за дуру посчитали? Нет уж, уволь. И вообще – чего мы сидим дома? Чего ты, как старый пень, расселся с родителями? Все не наговоритесь! Как базарные кумушки, ей-богу…
– Да что с тобой?
– Можешь ты меня на улицу вывести? На воздух? Взял бы и покатал невесту по Москве-реке. Ах, хочется как… с ветерком! Ну, что стоишь?
– Ты правда хочешь кататься?
– Ну а что, я просто так говорю, что ли?
– Пойдем. С удовольствием. – Петр пожал плечами. – Но от платья ты зря отказалась.
– Все! Про платье – забыто. Было и сплыло.
Когда они вышли из комнаты и быстро собрались уходить из дома, родители посматривали на них с недоумением. Что происходит? Они ничего не понимали. Обычно вялая и тусклая, Алена выглядела возбужденной, решительной, резкой.
Уходя, Алена не проронила ни слова; Петр, прощаясь, сказал, как бы извиняясь перед Григорием Александровичем и Людмилой Ивановной:
– Мы погуляем немного… Все хорошо. Не беспокойтесь…
Чем ближе надвигалась свадьба, тем раздраженней становилась Алена. Умом она понимала, что очень скоро станет женой Петра, но осознать этого до конца, принять всем существом не могла, не получалось. То есть она знала: так все и будет, но знание было просто знанием, даже как бы удивлением, что ли, оторопью. По любому поводу Алена вспыхивала, говорила с Петром резко и грубо, со стороны даже слушать было неприятно, особенно переживала мать Алены – Людмила Ивановна, женщина чувствительная и робкая, но Алена в расчет ее не принимала, считалась только с отцом, не столько даже считалась, сколько побаивалась его, поэтому в присутствии отца разговаривала с Петром более-менее сносно. А Петр, мудрый человек, решил про себя одно: пусть Алена перебесится, можно в конце концов и понять ее – впереди новая жизнь, туманная и неизведанная, позади – жизнь девичья, безгрешная, бездумная, – наверняка каждая невеста испытывает подобное: радость и страх, томление и отчаяние, восторг и раздражение, любовь и смятение. Разве не так? Так, отвечал себе Петр и поэтому сносил выходки Алены с олимпийским спокойствием, даже с некоторой снисходительностью, чем еще больше раздражал Алену.
– Что ты все усмехаешься? – набрасывалась на него Алена.
– Я не усмехаюсь. Я согласен, – спокойно отвечал Петр.
– С чем согласен?
– С тобой согласен.
– Я говорю – не с кем, а с чем?
– С тобой и с тем, что ты говоришь. Имей в виду: если ты хочешь вывести меня из себя, ничего не получится. Я, бывало, по полгода суши не видел. И ничего, спокоен.
– Ах так?
– Так.
– Ну, поздравляю! Может, ты меня по году не будешь видеть – и тоже будешь спокоен?
– Нет, буду скучать.
– Ха, «буду скучать»! А мне, мне каково будет?!
– Если любишь – будешь ждать.
– Вот именно – если любишь. Разве я люблю тебя?
– Ты пока вообще не знаешь, что такое любовь.
– И что это такое?
– Любовь – это родство. Родство людей. Самые близкие, самые родные – это любимые.
– Мало того, что ты моряк и поэт. Ты еще и философ.
– Думать никому не вредно.
– Пока такие, как ты, думают, от них жены убегают.
– Когда у человека нет ничего святого за душой, он все время куда-то бежит. Постоянство – признак настоящего человека.
– Да в чем постоянство-то?
– Во всем. В любви. В работе. В философии жизни. Даже в месте жительства.
– А сам увозишь меня из Москвы. В Мурманск.
– Там начнется твоя настоящая жизнь. От тебя зависит, где она кончится.
– Да, веселое занятьице – думать еще, где кончится моя жизнь! Может, сразу и гроб заказывать?
– Ты не выведешь меня из себя. Даже и не пытайся.
– Такой ты правильный, да?
– Не в этом дело. Я хочу жить человеческой жизнью. Я люблю тебя. И сделаю все, чтобы ты стала счастлива со мной.
– Все это одни слова. Слова, слова…
У нее было ощущение надвигающейся катастрофы. Казалось бы, ну что страшного – выходит замуж? Главное, навсегда освободиться от родительской опеки, которая с каждым днем, чем больше взрослела Алена, становилась для нее непереносимой. Так о чем жалеть? Чего бояться? Ведь не в тюрьму – в замужество уходит, из которого разве нет пути назад?